— Знаешь ли ты, кто я? — вопрошает он, и его голос доносится эхом из далёких пространств, как будто тысячи серебряных систров вторят ему.

— Знаю, — шепчет она.

— Кто же?

— Твоё имя Амон, ты владыка богов и господин мой.

— Это лишь одно из моих имён, которое дозволено произносить людям.

— Я знаю и другие твои имена… Позволишь ли ты мне произнести их, возлюбленный господин мой?

— Всё, что ты можешь сказать мне, я читаю в твоих мыслях, жрица Раннаи.

— О, уста твои произносят моё имя!

— Скажи мне, — снова вопрошает божество, — любишь ли ты меня, жрица Раннаи?

— Ты — владыка моего сердца и моей плоти, возлюбленный господин мой, тебя я люблю больше всего на свете… — Губы Раннаи тяжелеют, она с трудом выговаривает слова. — Я принесла тебе клятву верности и не нарушу её, пока у меня в груди бьётся сердце.

— Мне угодно, чтобы ты стала одной из моих жён, Раннаи.

— О, владыка! — Сердце бьётся так сильно, что невесомая плоть не выдерживает — лёгкой светящейся птицей оно вылетает из груди и кружится среди звёзд, а в нём любовь, сияющая любовь к Амону. Только губы тяжелеют всё больше и больше, она не только ощущает их, но и с трудом справляется с этой тяжестью. — О, Амон великий, владыка мой, неужели ты введёшь меня в свой сияющий чертог?

— Ты уже в нём. Разве ты не видишь?

— Но что я буду делать там, на земле, когда вернусь в храм? — лепечет она с ужасом, осознавая вдруг всю грозную опасность, нависшую над её сердцем. — Что буду я делать без тебя, возлюбленный господин мой, если ты отвергнешь меня и вернёшь на землю? Смогу ли я забыть этот чертог, эти звёзды и этот свет? — Слёзы душат её, и она чувствует их вкус, жгучий и солёный. — Скажи мне, владыка мой, найду ли я тебя на земле, в храме?

— Я пребуду в облике моего возлюбленного сына Хапу-сенеба, вернейшего из моих служителей. Помни — Хапу-сенеба! — Голос всё глуше, он теряется в звоне систров, в бешеном свисте ветра. Это, должно быть, руки бога подхватили её и несут по воздуху, они так сильны, что причиняют боль даже её невесомому телу. О, что это за боль! Мириадами звёзд вспыхивает она, освещая мозг и пронизывая ставшую сиянием плоть. Ей тяжело, уста сковала каменная тяжесть, и только дыхание бога слышит она, щекочущее и обжигающее лицо. Что происходит с ней, почему ей кажется, что она умирает? Уже не слышно звуков систра, только дыхание бога и бешеный свист ветра, несущегося из далёких миров. Она лежит на спине, распростёртая и беспомощная, а над нею бесконечные звёзды, неподвижные и мёртвые. Они остановились, будто нарисованные, они так отчётливо видны сквозь рассеивающиеся облака курений. Рука Раннаи ощущает холодок лежащего рядом систра. Она познала любовь бога и теперь низвергнута на землю, где так пусто и холодно, где её привычная, человеческая плоть ощущает незнакомую, не изведанную ранее боль. Должно быть, уже утро, потому что сквозь узкие окна под самым потолком проникает слабый розоватый свет. Масло в светильнике выгорело дотла, и над курильницами вьётся только слабый умирающий дымок. Раннаи села, огляделась вокруг, сжала ладонями виски — ещё ни разу в жизни она не испытывала такой страшной головной боли. Рядом лежало её платье, ожерелья. Морщась от боли, девушка оделась, но каждое движение пронзало мозг и всё тело сотней раскалённых игл. Она снова опустилась на пол, прижавшись щекой к шероховатым каменным плитам. Судя по тому, что вокруг становится всё светлее и ярче блестит золото на капителях колонн, солнце уже взошло и скоро придут жрецы, чтобы совершить обряд пробуждения бога в его тайном святилище. Когда Раннаи услышит их шаги, она найдёт в себе силы подняться, а пока… За стенами храма раздавался весёлый птичий щебет. Каменные плиты были совсем холодные, а на дворе храма, должно быть, тепло, ветерок играет флагами на высоких мачтах, ароматами цветущего сада напоен воздух, священная белая кошка жмурит на солнце свои узкие зелёные глаза. Раннаи улыбнулась, таинственные видения ночи бледнели, растворялись в розовом свете наступающего дня. Только боль не проходит, но девушка уже как будто сжилась с нею, словно и эта боль — чудесный дар возлюбленного Амона. А тело совсем чужое, такое тяжёлое, будто и не было светящейся плотью там, среди звёзд. И веки смыкаются, потому что глазам больно от утреннего света. Нет, нет, спать нельзя! Придут жрецы, придёт божественный отец Хапу-сенеб… Хапу-сенеб… тот, в котором воплотится её возлюбленный бог?

Кто-то наклонился над Раннаи, тронул её за плечо — она ничего не ответила, словно не заметила прикосновения. Человек опустился на колени рядом с ней, взял её руку — тишина, блаженная улыбка на устах Раннаи. Тогда сильные руки, похожие на руки бога, подхватили её, пол устремился вниз, ввысь поплыла яркая роспись стен — неужели снова в небо, сияющий чертог Амона? Но лицо, которое совсем близко от её лица, чужое. Очень красивое лицо, молодое, мужественное, но что-то в нём изобличает чужеземца, рождённого в Ханаане, Хару или в Джахи. Такого нет среди жрецов, нет и среди храмовых рабов, но когда-то Раннаи несомненно видела его, где только — в храме, в храмовых садах или во время великого праздника Ипет-Амон? Её бедро ощутило вдруг прикосновение рукояти меча, висящего на поясе юноши. Царский телохранитель Рамери, хуррит, ученик отца! Он несёт её на руках, и она благодарна ему, потому что понимает вдруг, что не смогла бы идти сама. Так хорошо в этих руках, как в тихо покачивающейся на волнах лодке. Как он оказался в пустом храме, который ещё не заполнили даже жрецы? Поистине, воля богов! От воздуха и солнечного света ей легче, боль уходит постепенно, растворяется. Но Рамери и не думает отпускать Раннаи.

— Опусти меня на землю, Рамери, теперь я уже могу идти сама.

Он останавливается, но не отпускает её.

— Ты знаешь моё имя, госпожа?

— Знаю. Ты ученик моего отца.

— Ты дочь Джосеркара-сенеба?

— Ты догадлив.

Рамери как будто хочет отпустить её, но тут же решительно отказывается от своего намерения и продолжает путь с Раннаи на руках.

— Зачем же идти самой, когда есть раб, который может нести тебя?

— Я должна вернуться в храм.

— Ещё очень рано.

— Скорее, очень поздно!

— Ты очень долго не откликалась, когда я звал тебя, смотрела так, словно и не видела. Я боялся, что с тобой случилось что-то плохое. В храмах иногда происходят странные вещи.

— Куда же ты меня несёшь?

— Вот сейчас опущу на скамью.

Он стоит перед ней выпрямившись, опустив руки, как будто ждёт приказа. Конечно, эта поза привычна ему… И он хорошо сделал, что вынес её на воздух, что принёс сюда, в сад, где так легко дышится и где боли просто не удержаться ни в веках, ни на висках. Среди зелени и птичьих криков уже не вспомнить подробности ночных видений, подробности её чудесного путешествия и брака с божеством. Осталось только имя — верховный жрец Амона, сын его возлюбленный Хапу-сенеб, в облике которого пребудет лучезарный владыка богов. И ещё слабо тревожит аромат незнакомых благовоний, которые она зажгла впервые сегодня ночью.

— Вот теперь хорошо, госпожа. Прикажешь ещё что-нибудь?

— Как ты очутился в храме, Рамери?

— Меня отпустили до полудня, я хотел увидеться с учителем, но дома его уже не было. Я думал, что он отправился в храм.

— Отец часто уходит из дома на рассвете, а то и поздно ночью, чтобы помочь страждущему. Другие божественные отцы порой отказываются, он нет. Правда, с тех пор, как его правая рука отказалась служить, он не может держать целительный нож и часто принуждён видеть, как человек умирает и ему никто не может помочь. А отец мог бы, если бы… Это его очень огорчает. Он пробовал научиться работать левой рукой, но это оказалось слишком трудным.

Взгляд Рамери показался девушке странным, но она приписала его простому любопытству, с которым ученик всегда слушает рассказы о своём учителе.

— Госпожа, послушай…

— Ты не знаешь моего имени? Меня зовут Раннаи. Разве брат не рассказывал тебе? Я знаю, вы дружны…