Из книг Никтимены она выбрала «Всеобщую историю» Полибия, написанную на греческом языке, и добросовестно прочитала ее от начала до конца, потом взялась за «Анналы» Квинта Энния^[435], которого в Риме называли «латинским Гомером».

Мемнон, узнав, чем она занимается на досуге, загорелся желанием обучить ее письму — этим искусством Ювентина совершенно не владела (на альбанской вилле Аврелия не было ни навощенных табличек, ни тем более папируса или пергамента — мать учила ее писать палочкой на песке).

Мемнон как-то привез с собой и таблички, и стиль, и несколько чистых листов папируса. Чернила он выпросил у Гиппия. Ювентина за время пребывания на вилле Никтимены значительно восполнила пробелы в своем образовании по истории и географии. Под наблюдением Мемнона она каждый день упражнялась со стилем, старательно вырисовывая на воске греческие или латинские буквы. Александриец, проверяя начертанные ею каракули, поначалу украдкой вздыхал, затем скрепя сердце позволил ученице испортить чернилами один лист папируса, после чего убедился, что ускоренное обучение дает слабые результаты, а сам он оказался слишком нетерпеливым наставником в таком нелегком деле…

Пока было светло, Ювентина, сидя в своей комнате, продолжала чтение «Анналов». Она уже дошла до третьей книги, в которой рассказывалось о войне римлян с Пирром.

Она читала речь Пирра во время переговоров с римским послом о размене пленными:

Злата не требую я, и выкупа мне не давайте:

Мы не торгуем, войну мы ведем, и жребий о жизни

Нам подобает железом решать, а не златом презренным.

Вас ли владыка-Судьба, меня ль пожелает возвысить,

Храбростью нашей решим. Теперь мое слово послушай:

Ваших героев, кого и счастье войны пощадило,

Должно и мне пощадить — я решил даровать им свободу:

В дар их примите, того и великие боги желают…

На этом месте Ювентина прервала чтение.

Со двора до нее донеслись конский топот и шум многих голосов, среди которых отчетливо прозвучал чей-то женский голос. Но в имении, кроме Ювентины, не было других женщин.

Она поспешно свернула папирус и вложила его в футляр.

Еще несколько мгновений она, замерев на месте, чутко прислушивалась к шуму во дворе.

Никогда не покидавшее ее чувство опасности заставило Ювентину вскочить и приготовиться к бегству. Она схватила и застегнула на талии пояс, в котором хранились деньги, и, накинув на плечи дорожный плащ, вышла наружу.

Задняя часть двора, куда выходила дверь комнаты Ювентины, была сплошь засажена кустами роз. Прямо за дверью начиналась тропинка, которая вела к маленькой калитке, обращенной к крутому берегу реки. С того дня как Ювентина поселилась в имении, она тщательно обдумала свои действия на случай, если ее выследят римские сыщики (объявленная в розыск преторским указом, она не исключала такой возможности). Через эту крошечную калитку, почти невидимую в зарослях виноградника, росшего вдоль ограды, можно было быстро выбраться из усадьбы и попытаться спастись вплавь через Вултурн. Ювентина хорошо плавала. Тринадцатилетней девочкой она однажды на свой риск и страх переплыла Альбанское озеро, которое по ширине в несколько раз превосходило Вултурн. Она решила не попадать живой в руки римлян. Если положение окажется совсем безвыходным — что ж, у нее имеется алабастр с ядом, купленный ею в Риме у гладиаторского врача Остория. Алабастр Ювентина зашила в своем плаще.

«Лучше умереть, чем отдавать себя во власть палачей», — постоянно внушала она самой себе.

Ювентина быстро направилась к калитке.

В этот момент ее окликнул голос управителя.

— Чего тебе, Гиппий? — спросила Ювентина, остановившись в двух шагах от калитки. — Я собиралась прогуляться у реки… Что там за шум?

У старика Гиппия был озабоченный вид.

— Прибыла Никтимена, наша госпожа. С нею рабы и ни одной служанки. Ей пришлось оставить их в Кумах. Я сказал ей, что ты здесь. Она хочет с тобой познакомиться…

— Скажи ей, что я сейчас буду, только переоденусь…

— Похоже, она не в духе, — вздохнув, сказал Гиппий. — Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось…

— Что тебе показалось?

— Она была под охраной солдат… всадников, а у госпожи было такое расстроенное лицо, словно она прибыла не по своей воле. Она сказала начальнику отряда, чтобы тот передал Минуцию о том, что ей завтра же нужно быть в Капуе и, если у него к ней есть какое-нибудь дело, то пусть поспешит. Она была очень сердита, и я боюсь…

— Чего?

— Боюсь какого-нибудь скандала… Твой-то господин — человек неуравновешенный. Четыре месяца назад, если ты не знаешь, он и госпожа сильно повздорили. Дошло до того, что Минуций ее ударил… Как бы не произошло чего-нибудь подобного, — снова вздохнув, добавил он.

Когда Гиппий ушел, Ювентина вернулась в комнату, сняла плащ и сменила свою повседневную верхнюю тунику на новое платье, купленное ей Мемноном в Минтурнах. Она надевала его всего два раза. Мемнону оно очень нравилось.

Затем Ювентина привела в порядок волосы и, выйдя из комнаты, пошла к парадному входу усадьбы.

Во дворе перед распахнутыми воротами расхаживали вооруженные люди, среди которых Ювентина заметила Аполлония.

Возле портика Гиппий о чем-то беседовал с двумя рабами имения.

— Госпожа ждет тебя в конклаве, — сказал виллик Ювентине.

Никтимена приняла ее в своей небольшой уютной спальне.

Войдя в нее, Ювентина увидела молодую и очень красивую женщину лет двадцати пяти, лежавшую на широком ложе с высокой спинкой из драгоценной породы дерева, на которой были резные изображения цветов и птиц.

У Никтимены были черные миндалевидные глаза, белое лицо и роскошные каштановые волосы, блестящими локонами падавшие на ее прекрасные обнаженные плечи и полуоткрытую грудь, высокую и упругую.

— Так вот ты какая! — нараспев произнесла Никтимена после того, как Ювентина учтиво ее поприветствовала. — Подойди, подойди ближе, милая. Дай-ка мне посмотреть на тебя… О твоей красоте идет слава по всей Кампании, — помолчав, продолжала она. — Или ты об этом не знаешь? В Кумах, я слышала, тебя величают «кампанской Еленой».

— Я действительно ни о чем таком не знаю, — сдержанно отвечала Ювентина. — Что значит «кампанская Елена»? Чем я обязана такому прозвищу? До сих пор я надеялась, что все забыли о моем существовании…

— О, нет, — усмехнулась Никтимена. — О тебе говорят даже больше, чем о Минуции… В Кумах ходит упорный слух, будто Минуций из-за тебя поднял восстание рабов, — грустно покачав головой, прибавила она.

— Из-за меня? — еще больше изумилась Ювентина.

— Я-то все про тебя знаю. Минуций в одном из своих писем ко мне подробно описал твою историю, но люди рассуждают по-своему. Ты же не станешь отрицать, что Минуций обещал заплатить за тебя семь талантов несчастному Волкацию? Попробуй-ка теперь убедить кого-нибудь, что это не так или что он сделал это ради чего-то другого, а не из-за великой страсти к тебе? Все вокруг говорят, что он, отчаявшись собрать такую сумму денег, решил пойти на что угодно, но не расставаться со своей возлюбленной, то есть с тобой. Вот почему тебя прозвали «кампанской Еленой», памятуя о том, что Троянская война вспыхнула из-за любви Париса к дочери Зевса и Леды^[436].

— Какой нелепый слух, — хмурясь, сказала Ювентина. — Минуций ко мне совершенно равнодушен. Можешь не сомневаться, он любит только одну тебя и…

— Ах, нет! Наша любовь кончилась, — изменившись в лице, прервала ее Никтимена. — Минуций сам все погубил своим безумием. Между нами все, все кончено. Как только он появится здесь, я скажу это прямо ему в лицо… Он предлагает мне стать царицей! — презрительно скривив губы, продолжала она. — Ах, какая великая честь для бедной гетеры стать женой царя взбунтовавшихся рабов! Несчастный безумец! Неужели он думает, что ему удастся долго противостоять Риму, покорившему столько царств и народов? Он и меня хочет увлечь в бездну!.. Но нет… это уж слишком… я не хочу, чтобы палач удавил меня в римском Туллиане, я не хочу погибать вместе с ним… О, Юнона! За что мне все это?..