– Ну наконец-то, – недовольно проговорила она. – Вот вы где. Я вам весь вечер названивала, Гарри.

– Извините, миссис Эс, – отозвался я. – Меня дома не было.

Не уверен, что она хорошо расслышала меня, но голова у нее работала как надо.

– Разумеется, вас не было, – парировала она. – Что это произошло с вашей новой дверью? Почему она открыта нараспашку? Случись одна из этих жутких гроз – и вас зальет, а тогда стены заплесневеют быстрее, чем вы «мама» успеете сказать.

Я развел руками и заговорил так громко, как только мог, не срываясь на крик:

– Тут имело место недоразумение с полицией.

– Нет, – возразила она, – в договоре аренды это прописано совершенно ясно. Пока вы снимаете жилье, за весь ущерб недвижимости отвечаете вы.

Я вздохнул.

– Завтра же все починю, – пообещал я.

– О, я не столько огорчена, сколько удивлена, Гарри. Вы ведь, в общем-то, славный молодой человек. – Она подслеповато покосилась на Молли, Сьюзен и Мартина. – Ну, как правило. И вы почините все быстро, потому что погода-то плохая.

Я одарил ее улыбкой – как я надеялся, полной осознания вины:

– Я починю дверь, мэм.

– Вот и хорошо, – кивнула она. – Не сомневалась. Я загляну к вам на днях, проверю.

Из темноты возник Мыш; он почти не задыхался после пробежки наперегонки с «жучком». Первым же делом он подошел к миссис Спанкелкриф, сел и протянул ей правую лапу. Роста миссис Спанкелкриф такого маленького, что ей почти не пришлось наклоняться, чтобы обменяться с моим псом рукопожатием. Она улыбнулась ему и дружески потрепала по загривку.

– По тому, как человек обращается со своей собакой, можно многое сказать о нем самом, – заметила она.

Мыш подошел ко мне, блаженно вздохнул и привалился боком к моему бедру, едва не сбив с ног.

Миссис Спанкелкриф удовлетворенно кивнула и уже повернулась, чтобы идти, но в последний момент застыла, словно припомнив что-то, а потом снова обернулась ко мне, порылась в кармане и достала из него белый конверт:

– Чуть не забыла. Это лежало у вас перед входом, Гарри.

Я с вежливым кивком взял конверт:

– Спасибо, мэм.

– Не за что. – Она поежилась и плотнее закуталась в шаль. – Куда только мир катится… вон, уже двери людям выносят.

Я покосился на Молли – та кивнула и подхватила миссис Спанкелкриф под руку.

– Да благословит тебя Бог, детка, – вздохнула моя домовладелица. – Что-то подустала я, даже с тростью.

Молли повела ее к главному входу в дом. Мыш немедленно спустился к моей двери, внимательно повел носом и, повернувшись ко мне, плавно вильнул хвостом. Значит, никаких сюрпризов внутри меня не ожидало. Я зашел, взмахом руки и заклинанием зажег свечи и камин, после чего вскрыл конверт.

Внутри обнаружился сложенный вчетверо листок бумаги и еще один конверт, поменьше, на котором торопливым почерком Люччо было написано: «ПРОЧТИ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ». Я так и сделал.

Если ты получил это письмо, значит кто-то лишил меня возможности связаться с тобой. Тебе придется исходить из того, что меня вывели из игры.

Податель этого письма – Страж, которому я доверяю более всего из размещенных в Эдинбурге. Я пока не знаю, каким образом меня нейтрализуют, но ты можешь всецело доверять его рассказу, и суждения его о ситуации тоже представляются мне взвешенными.

Удачи тебе, Гарри.

А

С минуту я тупо смотрел на письмо, потом медленно, очень медленно развернул второй листок. Этот был исписан печатными буквами, такими аккуратными, что они походили более на типографский шрифт:

Превед, Дрезден.

Люччо прел, чтоб я доставил эту записку вам, если с ней что-то случится. Понятие не имею, что она вам там написала, но сообщу все, что знаю сам.

Боюсь, новости вам не понравятся. В Совете все, похоже, совсем рехнулись.

После того вашего появления на бенефисе у Кристаса произошло изрядно всяких поганых вещей. Нескольких молодых Стражей были застигнуты за обсуждением, не зарубить ли им графиню, пока она в Эдинбурге, ради продолжения войны – по их рассуждениям, вампиры не запросили бы мира, если бы еще могли драться. По личному распоряжению Кристаса их арестовали и посадили под замок старшие члены Совета, среди которых нет ни одного Стража, заметьте. С целью, как было сказано, «Предотвращения Дестабилизации Дипломатического Урегулирования».

О случившемся стало известно Рамиресу. Полагаю, вы и сами можете представить себе, что в реакции этого знойного мачо страсти преобладали над разумом. Он с компанией друзей, из которых лишь один умел мыслить здраво, вломились в то крыло, где держали взаперти Стражей, – разумеется, там их всех и повязали (за исключением, само собой, умника).

Здесь у нас царит полный трындец. Из всего Высшего Совета невозможно найти никого, кроме Кристаса, а тот из кожи вон лезет в стремлении Спасти Нас от Нас Самих путем подлизывания к графине Арианне. С командованием Корпуса Стражей вообще задница: Люччо отправилась к Кристасу с требованием освобождения своих людей и до сих пор не объявилась обратно; местонахождение сорока процентов нашего командного состава тоже неизвестно.

Она просила, чтобы я передал вам, Дрезден: ни при каких обстоятельствах не возвращайтесь в Эдинбург до конца этой заварухи. Если с вами, конечно, ничего к этому времени не случится.

Еще она просила передать, что вы Вольны Действовать по Обстоятельствам.

Буду сообщать вам по возможности обстановку, если я сам не Исчезну.

Стид.

P. S. – А чё, могу выделять заглавными буквами все, что захочу. Язык английский, я англичанин… мой язык, чего хочу, то и делаю, провинциальный неуч.

Я перечитал письмо еще раз, медленнее. Потом сел на приступку у камина и постарался взять себя в руки.

«Стид» – прозвище, которое я присвоил Стражу Чендлеру, служившему в охране эдинбургского центра. Мне припомнилось, что он вечно встречался мне в непосредственном окружении Анастасии – то стоящим в одиночку на посту, для которого обыкновенно требовалось с полдюжины его коллег, то заваривавшим чай для друзей и командира.

Тот разговор, когда я присвоил ему эту кличку – за пижонский наряд, шляпу-котелок и зонтик… впрочем, кто их, англичан, знает: может, зонтик у них в порядке вещей, – проходил без свидетелей, так что подпись удостоверяла личность писавшего лучше печати. Да и жаргонные словечки тоже были ему свойственны. К тому же я хорошо знал почерк Анастасии – а в довершение всего от листка исходил легкий, но все же уловимый аромат ее любимых духов.

В общем, с учетом обстоятельств письмо представлялось весьма и весьма достоверным.

Из чего следовало, что мы оказались в глубокой заднице.

Своей грозной репутацией Белый Совет был обязан не только способности нанести удар по врагу, но и своей экономической мощи. Впрочем, наверное, не требуется гениальных способностей для того, чтобы разбогатеть за несколько сотен лет деловой активности. У Белого Совета имелась целая бригада воинов-экономистов, непрерывно изыскивавших способы защитить вложения Совета от враждебных интересов конкурирующих рас-долгожителей вроде вампиров. Такие деньги сами по себе способны купить влияние, и немалое. И конечно, Совет мог здорово попортить жизнь тем, кто вызовет его неодобрение. Для этого в его распоряжении имелся миллион способов – даже не считая прямого использования магии. В Совет входили люди, умевшие вести жесткую игру с самыми изощренными умами.

В целом Совет представлялся этаким колоссом – учреждением, крепким, как огромное древнее дерево, полное жизненных сил, с уходящими глубоко в землю корнями, способное противостоять любому урагану.

Однако вся его сила, все деньги и влияние покоились на одном основании – на единстве всех членов Совета. Или, по крайней мере, таким он должен был представляться всему остальному миру. И, как правило, именно так дело и обстояло. В мирное время мы могли собачиться друг с другом или обманывать друг друга, но стоило на горизонте показаться врагу, и мы смыкали ряды. Черт, да это относится даже ко мне – хотя большинству членов Совета я представляюсь этаким подобием Дарта Вейдера. Однако, подозреваю, в конечном счете многим из них втайне импонирует мысль, что Вейдер на их стороне. Меня недолюбливают, но мне и не требуется их особое расположение для того, чтобы биться бок о бок с ними. Когда дело пахнет керосином, Совет действует заодно.