Господь, однако, на следующий день наказал меня за дурацкие шутки. Я лидировал, Трипс уже сошел, когда в той самой шпильке «Тилуа» в бок моего «Феррари» въехал отстававший на два круга «Лотос» Мосса...
Вот так и получилось, что за два этапа до конца чемпионата Таффи выигрывал у меня четыре очка. Я себя буквально поедом ел — ведь ты же умнее графа, парень, ведь он в автомобилях ничего не смыслит, дифференциала от карбюратора не отличит, а без этого нельзя стать гонщиком мирового уровня, как ни рискуй, как ни прыгай выше головы. И тут Старый хозяин объявляет: мол, если любой из пилотов «Феррари» выиграет итальянский Гран-при, в Штаты, на финал сезона команда не поедет. К чему, дескать, тратиться, если титул уже в кармане. А значит, отыгрывать четыре очка мне нужно в Монце — если, конечно, я хотел стать чемпионом мира. И я не просто хотел, а прямо-таки страстно, неистово этого желал. Что я, в самом деле, тварь всего лишь дрожащая? Имею право!
И начался такой бардак... Сначала сломалась коробка передач — пришлось пропустить первую тренировку. Потом напрочь ушла скорость. Моя «акула» оказалась самой медленной из четырех заводских машин — даже новичок, этот мальчик из Мексики Рикардо Родригес со старым, менее мощным двигателем проехал быстрее меня. Я сказал Феррари — что-то не так с машиной, может сменить мотор? Знаете что ответил мне Коммендаторе? «Может, что-то не так с твоей правой ногой? Если и нужно сменить что-то в автомобиле, то всего лишь прокладку. Между рулем и сиденьем». Старый...
Не знаю, почему я с вами так разоткровенничался. Может, оттого, что вы — русский и, похоже, не слишком хорошо знаете английский. Поэтому мне не приходится ожидать от вас какой-то особенной пакости. Ну напишете вы у себя в Москве или, скажем, Киеве, про рефлексирующего старого американца, и что? Кто это прочтет? Простите. Я несу какую-то чушь...
По-моему, тогда впервые за пять лет работы в команде я вышел из себя. Прокладка? Хорошо же! «Смените, к чертовой матери, этот проклятый мотор!» — рычал я на механиков — тех самых, помните, сверхчеловеков с золотыми руками, которые могут все. Между прочим, менять двигатель накануне гонки считалось в те времена занятием очень рискованным, ведь на тонкую настройку целой батареи карбюраторов уходила, как правило, вся тренировка. А времени-то уже и не оставалось совсем. Тогда утром в воскресенье я поехал обкатывать машину по обычным дорогам вокруг Королевского парка, и, знаете, похоже, получилось: новый мотор тянул куда увереннее. На разминке перед стартом пару раз попробовал двигатель на максимальных режимах — он тоже работал с перебоями! Все пропало, подумал я. Но когда судья взмахнул флагом, только они меня и видели — я просто уехал от всех, как от стоячих! И стал чемпионом мира. Потому что Таффи разбился.
Теоретически ATS была весьма многообещающей конструкцией — легкой, изящной, с хорошей управляемостью. Только, увы, очень небрежно сделанной.
Я не знал ничего. В конце второго круга, проезжая последний поворот «Параболика», увидел машущих флагами судей, заметил краем глаза — «Феррари» валяется кверху колесами, но номера рассмотреть было нельзя. На тринадцатом круге сошли Багетти и Родригес, на двадцать третьем Гинтер — на всех «акулах» полетели клапанные пружины в моторах. «Все кончено, — сказал в этот момент в боксах Феррари, — мы проиграли...» Никто не верил, что мой двигатель выдержит. Никто, кроме меня. А я умолял машину: «Ну ж, дорогая, ты ведь можешь, ты меня не подведешь!» Оставалось только добраться до финиша первым, и я — чемпион. И мы сделали это, моя «акула» долетела до клетчатого флага, никому не уступив и ни разу не засбоив. Я был абсолютно счастлив — минут десять, наверное, может меньше. Пока мне не сказали, что Таффи мертв. И с ним еще четырнадцать зрителей.
Такое трудно забыть. Невозможно. Как остановить на полном скаку чистокровного жеребца. Вместо того, чтобы радоваться победе, «Скудерия» погрузилась в пучину траура, яростных споров, скандалов, взаимных обвинений. За несколько недель сильная команда буквально рассыпалась. Ушли практически все менеджеры, инженеры, конструкторы — Китти, Гардини, Биццарини, Джильберти, Сельми — и очень многие механики. Пришли новые люди, не слишком порой компетентные. А гоночным менеджером вместо Тавони стал Драгони. Форменный негодяй — злобный, подозрительный, завистливый дурак. И я остался совсем один.
Так начались три самых, наверное, мучительных года моей жизни. Агония в «Феррари» длилась целый год. «Акула», которую новый конструктор Форгьери основательно переделал, стала нервной и непредсказуемой в управлении. Драгони постоянно науськивал механиков, и те сразу же меня невзлюбили — ведь большинство были новичками. Этот бывший торгаш всячески пытался меня унизить. Скажем, очень любил телефонировать Феррари, так, чтобы я слышал: «Этот ваш чемпион — полное, слышите, полное ничтожество!» Он стучал на меня хозяину при всяком удобном случае, так что в конце сентября добился-таки своего: они обвинили меня в том, что за спинои Коммендаторе я уже подписал новый контракт и потихоньку продаю секреты «Феррари» конкурентам. И это для них я выиграл три чемпионата мира в гонках на выносливость и чертову дюжину этапов! Ради них целых семь лет жил как студент, снимая гостиницу недалеко от Модены и слушая бесконечные причитания: «Пока мы не можем позволить себе платить вам такие деньги, но как только дела наладятся...» Их я считал величайшей командой, кудесниками. Идиотто! Было бы что продавать...
Только в шестьдесят третьем стало еще хуже. Я подался к старым друзьям — уйдя из «Феррари», Китти, Тавони, Гардини и другие на деньги оловянного магната из Боливии и итальянского текстильного фабриканта создали собственную гоночную «конюшню» ATS. Увы, так ничего у них толком и не получилось. А жаль, Китти сконструировал замечательный маленький автомобиль — изящный, красивый, с потрясающим мотором. Но чего-то им не хватало — то ли денег, то ли везения, то ли умения сконцентрироваться на чем-то одном. Едва машина выезжала на тесты, — а строили ее, между прочим, в старой конюшне на заброшенной ферме к западу от Болоньи, — как она начинала прямо-таки рассыпаться на ходу. Так прошли апрель, май, только в июне мы наконец приехали на этап чемпионата мира — как раз сюда, в Спа. И я проиграл в квалификации одиннадцать секунд, целую вечность. Над нашей машиной смеялись: мятые кузовные панели, небрежная окраска, везде масляные потеки. Самая настоящая кустарщина. В гонке сломалась коробка. В Голландии отвалилось колесо вместе со ступицей, когда я нажал на газ на выходе из поворота «Тарзан». В Штатах накрылся бензонасос, в Мексике лопнул рычаг задней подвески. А потом у Китти кончились деньги, и команда умерла.
Я думал, что хуже быть не может. Как выяснилось, ошибся. Черт меня дернул подписать контракт с Джоном Купером. Но команда, которая совсем недавно выиграла два чемпионских титула, в шестьдесят четвертом дышала на ладан. Конечно, стоять в последнем ряду на старте за рулем ATS было унизительно, но, по крайней мере, заниматься новой машиной, доводить до ума конструкцию, в которой скрывался немалый потенциал, всегда интересно. «Купер» же оказался откровенным барахлом. В нем ломалось все, кроме разве что коробки передач — тяжеленный такой оковалок и на удивление надежный. Мало того, мне достался ужас-механик, как сейчас помню, Хьюи Франклин, южноафриканец — маленький, злобный... Короче говоря, все в команде шло из рук вон плохо. За десять этапов я трижды всего добрался до финиша и заработал одно-единственное очко. Наконец, после двух аварий в Австрии — сначала в тренировке, а потом в самой гонке, большой тогда получился пожар — терпение мое лопнуло, и мы крупно поговорили с Джоном. В результате я уволился «по собственному желанию». Любопытно, четверть века спустя мы встретились с Купером на восьмидесятилетии Фанхио. И очень мило поговорили. Между прочим, Джон рассказал мне, почему не ехала машина. Тросик газа крепился к трубе рамы, когда она нагревалась, лента ослабевала... А я тогда, помню, приезжал в боксы после десятка тренировочных кругов и пытался им втолковать, что двигатель теряет мощность. Но никто меня не слушал: дескать, чемпион капризничает. Они выяснили причину только через год. Я думаю, после всего, что было в шестьдесят четвертом, Купер сильно удивился, что я вообще с ним заговорил. Но время меняет очень многие вещи...
