— Эдериус, дорогой, — охнула Ангелина. Она не сказала, но подумала, что узорщик напоминает отца в худшие минуты болезни.

— Уходите, госпожа, — проговорил Эдериус, избегая ее взгляда. — Король запретил мне видеться с вами... — Приступ кашля заглушил окончание фразы.

О кашле Ангелина знала абсолютно все. Перед началом приступа отца всегда мучил кашель. Все в замке Хольмак — грумы, горничные, лакеи и бедные родственники — жили в вечном страхе услышать кашель Хозяина. Кашель предвещал болезнь, а болезнь означала смерть. Стоило папочке зайтись в кашле, Ангелина молнией летела на кухню и готовила ему чай с миндальным молоком и медом. Слуги и врачи делали то же самое, но папочка капризно отказывался пить их снадобья.

«Так и быть, я выпью немножко меда из чашечки Ангелины, — говорил он, — и ничего больше».

Сердце Ангелины преисполнялось гордости. Она и только она знала, что нужно отцу.

Не обращая ни малейшего внимания на протесты писца, Ангелина решительно вошла в мастерскую. Эдериус болен, кто-то должен быть при нем. Отлично, она возьмет это на себя.

— Мне дела нет до запретов Изгарда, — заявила Ангелина, понимая, что кривит душой, но все равно получая удовольствие от собственной смелости. — Он не можем помешать мне делать то, что я считаю нужным. — С этими словами она взяла Эдериуса за руку и повела назад, к столу.

В скриптории, на вкус Ангелины, было прохладно и потолки слишком высокие. Под такими сводами вполне могли поселиться летучие мыши. Здесь все время гуляли сквозняки, а в огромные окна залетали противные ночные бабочки и тучи пыли. Зато Ангелине очень нравились крохотные аккуратные горшочки, выстроившиеся в ряд по краям стола Эдериуса. А разноцветные порошки в них были просто замечательные, правда, некоторые, самые яркие, странно пахли. Она по опыту знала, что если слишком долго вдыхать этот запах, может заболеть голова.

Ангелина бережно усадила Эдериуса на стул. Писец еле двигался. Старик совсем задеревенел от холода и неудобной позы и, как показалось Ангелине, сильно нервничал. Хотя он смирился с вторжением королевы, реагировал он на ее внимание как-то чудно и несколько раз коснулся запястья и пальцев Ангелины, точно проверяя, не призрак ли перед ним.

— А теперь, — сказала она, похлопывая старика по здоровому плечу, — ты посиди отдохни, а я сбегаю принесу нам чаю.

Эдериус покачал головой:

— Не надо, госпожа, пожалуйста, не надо. Со мной все будет в порядке. Я просто немножко устал сегодня. — Ангелина заметила, как писец накрыл лежавший перед ним необычайно яркий узор другим листом пергамента с неоконченным рисунком.

— Ты, право, перерабатываешь с этими своими узорами, — недовольно проговорила она, подражая строгому тону Герты. — Изгард чересчур много взвалил на тебя. — Она протянула руку и попыталась вытащить картинку, которую Эдериус так заботливо спрятал.

— Нет! — Эдериус шлепнул ладонью по столу. Ангелина испуганно отшатнулась.

Эдериус и сам смутился и поспешил извиниться:

— Прошу простить меня, госпожа. Я не хотел вас обидеть. Просто этот узор нельзя никому показывать. Я... я стыжусь его.

Ангелина не знала, как ей поступить. С одной стороны, теперь она не пожалела бы полкоролевства, лишь бы увидеть этот рисунок. С другой же — Эдериус, похоже, действительно расстроился. Но тут Ангелину отвлек кашель писца. Бог с ним, с узором, сейчас не до того, сейчас она должна выказать все свое искусство опытной сиделки. Бежать на кухню за медом и миндальным молоком некогда — в любой момент может вернуться Изгард, но подать-то Эдериусу стакан воды и похлопать его по спине, пока не пройдет приступ, у нее времени хватит.

Ангелина думать забыла о рисунке. Новая, более увлекательная игра захватила ее. Войдя в роль заботливой нянюшки, она огляделась в поисках графина с водой и обнаружила его на другом столе, у стены за спиной Эдериуса. Пошарив взглядом, она углядела и несколько симпатичных чашечек и, выбрав наугад первую попавшуюся, до краев наполнила ее чистейшей водичкой.

Эдериус сидел, тяжело опираясь на стол. Он больше не кашлял, но был красен, как помидор.

— Вот. — Ангелина протянула ему чашку с водой. — Возьми, сейчас я только попробую, не слишком ли она холодная. — Ну совсем как настоящая сестра милосердия! Очень довольная собой, Ангелина поднесла чашку к губам.

— Нет!!!

Ангелина застыла на месте, в недоумении переводя взгляд с чашки на лицо Эдериуса.

— Нельзя пить из этой чашки, — сказал писец, подходя к ней. — Думать забудьте, что можно пить из какой-нибудь посуды в этой мастерской. Зарубите это себе на носу. — Он вырвал у нее чашку. — В этих плошках я смешиваю краски, некоторые из них очень ядовиты. Одной капли достаточно, чтобы убить человека. Понятно?

Ангелина кивнула, сама не зная, понятно ей или нет. Она никак не могла прийти в себя. Эдериус никогда раньше не говорил с ней таким тоном. А она ведь только хотела сделать все по правилам, как настоящая сиделка.

Жалкое растерянное выражение на личике Ангелины тронуло Эдериуса. Он смягчился, поставил чашку на стол и протянул к ней руку — но коснуться королевы все же не осмелился.

— Умоляю простить меня, госпожа. Я так перепугался, когда увидел, что вы собираетесь пить из этой посудины. Испугался, что против воли причиню вам непоправимый вред. Некоторые из моих красок — сильнодействующие ядовитые вещества. Мне следовало раньше объяснить вам это.

— Ах, яд... — протянула Ангелина. Наконец-то она поняла. О ядах она была наслышана: отец и ее брат, Борс, тоже опасались их, а Изгард, тот вообще не прикасался ни к еде, ни к питью, пока их не попробуют несколько человек. Иногда он и ее заставлял пробовать.

— Да, госпожа, — тихо повторил Эдериус, — в скриптории надо вести себя очень, очень осторожно. Конечно, не все здесь опасно. Растительные краски, которыми вы рисовали вчера — шафранная желтая и хрозофорная пурпурная, — безвредны.

Эдериус с трудом сдерживал кашель, и Ангелина снова прониклась жалостью. Он просто хотел уберечь ее, вот и все. Так бы и папочка поступил на его месте.

— А красная краска?

— Да, кермесовая красная тоже безвредна, хотя изготавливается из насекомых, а не из растений.

Ангелина подумала, что, наверное, очень неприятно делать краску из насекомых, но говорить это вслух не стала.

— А какие же из них ядовиты? — спросила она и, подойдя поближе, положила руку на здоровое плечо Эдериуса и усадила его на стул.

— Та ярко-белая краска, вон там на полке. — Он указал на один из горшочков. — Белая — это мышьяк, а алая, рядом с ней, содержит ртуть. Обе смертельно опасны.

— Но разве ты не можешь использовать другие красные и белые цвета? — спросила Ангелина, начиная осторожно массировать сломанную ключицу старика. — Зачем ты вообще рисуешь такими противными красками?

— Состав красителей должен соответствовать целям работы, — ответил Эдериус и внезапно вновь стал мрачнее тучи. Он сбросил с плеча руку королевы и отвернулся к окну. — Ступайте, госпожа. Вас хватятся, будут волноваться.

Ангелина хотела было возразить, но осеклась — Эдериус говорил правду. Герта небось обыскалась ее, а Изгард уже мог вернуться с перевала. Она неохотно кивнула:

— Я попрошу Герту принести тебе меда и чая с миндальным молоком.

— Ты славная девочка, Ангелина. — Эдериус впервые назвал ее по имени. — Мне жаль, что я накричал на тебя. Но я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.

У Ангелины защипало глаза. Однажды папочка сказал ей почти то же самое — он тогда запретил ей скакать на чересчур норовистой лошади.

«У этой кобылы строптивый характер, — сказал он. — А вдруг ты ускачешь слишком далеко и она понесет? Что я буду делать, если что-нибудь случится с моей любимой дочуркой?»

Ангелине стало совсем грустно. Она наклонилась и чмокнула писца в морщинистую щеку. Кожа у него была мягкая и сухая. Она напомнила Ангелине мамины шелковые платья, что лежали в большом сундуке. Их старались уберечь от моли и от солнца, но за двадцать лет они все равно выцвели и безнадежно состарились.