Но, Захар был непреклонен и неумолим. И наконец-то, не выдержав напора соседа, пояснил:

– Да пойми ты, Кюндюй, этот оберег помощнее любого заговора будет. Мне дочь беречь надо – одна она у меня, родная кровинка, здесь осталась. И если, не дай бог, с ней вдруг что-то случится, я не переживу такого горя. Мое сердце просто не выдержит еще одной потери…

Кюндюй после отказа Захара затаил злобу и обиду и стал обходить дом Захара стороной, вынашивая план завладения вожделенной вещью.

***

Клаве было лет восемь, когда она с подругой Милике, дочерью Кюндюя, не предупредив отца, отправилась в лес по малину. Настроение у девочек было отличное, они всю дорогу смеялись, подшучивали друг над другом, резво передвигаясь по знакомой тропе. Тот год выдался довольно-таки урожайным, и подруги уже не первый раз ходили проторенной заветной тропинкой в малинник за сочной, сладкой, лечебной ягодой: тут и налакомиться вдоволь можно, и с пустым бидончиком точно домой не уйдешь. Девочки так увлеклись сбором ягод, что не заметили, как забрели в самые заросли малинника. Собирали ягоду в легкие алюминиевые бидончики молча, не забывая класть самые крупные и сладкие, мясистые, сочные ягоды в рот. От сбора ягод их неожиданно отвлек шорох и треск сухих веток на другой стороне малинника. Клава насторожилась, напряглась, ее вдруг поглотило необъяснимое беспокойство, захотелось вернуться в уютный, теплый дом и прижаться к широкой груди отца.

– Милике, давай вернемся домой. Ягоды мы набрали, да и наелись вдоволь.

– Клава, разве тебе не интересно, кто там? Может быть, кто из наших знакомых ребят тоже за ягодой пришел, – отозвалась Милике. И, не разбирая дороги, царапая колючими ветками лицо, поглощенная идеей удовлетворить неуемное детское любопытство, она пробиралась на звуки громкого треска сухих веток малинника.

Клаве ничего не оставалось, как осторожно продвигаться за Милике – ну не оставлять же, в конце концов, подругу одну! Но с каждым шагом беспокойство усиливалось, и она сделала еще одну попытку образумить подругу.

– Милике, мне страшно. Давай вернемся. А вдруг там медведь… – Клава не успела закончить фразу: подруга громко и радостно вскричала:

– Клава, ты права! Только здесь не медведь, а медвежонок!

Медвежонок, учуяв запах людей и услышав посторонние звуки, отскочил от малинника и сел от страха на пятую точку, вытянув вперед задние ноги, словно человек.

А Милике продолжала умиленно щебетать:

– Ой какой хорошенький, маленький, пушистенький! – и, выходя на солнечную полянку, заспешила к медвежонку. – Да ты моя кроха! Ты один? Клава, ну чего ты отстаешь? Он, наверное, потерялся. Сейчас, сейчас я тебя поглажу и пожалею, – сюсюкалась Милике с медвежонком, словно с маленьким ребенком.

Клава же застыла на краю малинника, ноги стали тяжелые и непослушные. Она с замиранием сердца наблюдала, как подруга приближалась, хотя и к маленькому, но все же зверю. В данную минуту Клава испытывала совершенно противоречивые чувства. С одной стороны, ей сейчас хотелось быть рядом с Милике и потрепать медвежонка по пушистой холке, с другой стороны, она чувствовала необъяснимую тревогу и ей хотелось поймать подругу за руку и утащить назад, подальше от испуганного животного.

Через полянку начинались новые, густые заросли малинника, и именно оттуда, крадучись, осторожно хрустя сухими ветками, медленно двигалась невообразимой величины бурая махина. Не успела Клава открыть рот, чтобы крикнуть подруге: «Беги!», как медведица в два прыжка подскочила к Милике, гигантской лапой накрыла ее голову, одним движением сдернула с нее скальп и подмяла под себя. Все произошло так быстро, что Клава даже ойкнуть не успела. Стояла на краю малинника и не могла пошевелиться и смотрела во все глаза на чудовищно огромную медведицу. Медведица тоже почувствовала пронизывающий взгляд беззащитной девочки и, оставив в покое обезображенное тельце Милке, сделала плавный шаг в ее сторону. Клава машинально нащупала на груди заветный оберег и что было сил, не чувствуя боли, сдавила его в кулачке. Медведица вдруг на миг замерла, встала на задние лапы, оскалив огромную пасть с массивными зубами, зарычала и мягко рухнула на все четыре лапы. Потеряв отчего-то интерес к Клаве, подтолкнула лапой медвежонка к малиннику и вместе с ним неторопливо стала удаляться.

***

Милике чудом удалось спасти, но девочка от пережитого страха и полученных травм потеряла дар речи и у нее отнялись ноги.

А полгода спустя Клаву настигло и поглотило с головой новое безутешное горе. На охоте отца насмерть заломал медведь-шатун. Дальние родственники по линии матери не горели желанием взять девочку на воспитание. И кто-то из них написал письмо родной сестре Захара, и вскоре из Боровиково приехала незнакомая женщина и, назвавшись тетей Дусей, объявила Клаве, чтобы та собирала свои вещи в дорогу.

Перед отъездом девочки из родного дома заглянул сосед, дядя Кюндюй, и убеждал Клаву отдать ему клык медведя, но она проявила настойчивое не по-детски упрямство и ответила ему, что не может расстаться с подарком отца – он для нее бесценен. Кюндюй ушел в полном бешенстве, не скрывая своих негативных эмоций, даже забыв напоследок попрощаться.

Клава в день отъезда узнала, что Милике выписали из больницы, и решила навестить ее и заверить, что обязательно будет писать ей письма.

Милике лежала на кровати, ее прикрытое одеялом до самого подбородка, хрупкое тельце выглядело совершенно безжизненным. На приход подруги почти никак не отреагировала, ввалившиеся от продолжительной болезни глаза выражали глубокую печаль и безразличие. И только когда Клава сказала, что уезжает навсегда и они, наверное, больше никогда не увидятся, из затуманившихся от слез глаз Милике по вискам потекли два тонких прозрачных ручейка, оставляя на коже девочки извилистые бороздки.

***

Детское сердце отходчивое, особенно тогда, когда чувствует заботу, ласку и любовь. Тетя Дуся оказалась замечательным человеком и по-настоящему второй матерью для Клавы. Своих у нее было трое детей, и все – мальчишки, озорные и непослушные. А тут бог еще подарил родного человечка, девочку, к которой женщина сразу прониклась теплотой и сочувствием, постоянно защищая ее от нападок своих мальчишек, даже тогда, когда Клава была неправа.

Так и выросла Клава в заботе и любви и навсегда в ее душе поселилась благодарность к семье тети, а село Боровиково стало ее настоящей второй родиной.

Здесь же, в Боровиково, она вышла замуж, и тут ей повезло – муж оказался спокойным, внимательным, степенным и заботливым человеком. А когда Роман связал свою судьбу с лесом и стал лесником, она это приняла как должное, но постоянное беспокойство не покидало ее. И вот однажды она сняла с себя оберег и, как муж ни сопротивлялся, повесила ему на шею шелковую веревочку с отполированным за долгие годы клыком со словами:

– Пусть хранят тебя духи!

… Клавдия Захаровна не заметила, как воспоминания захватили ее с головой, она словно пережила все события заново, и помимо своей воли прошептала эту фразу вслух. Женщина встрепенулась, потерла ладонью в области груди – что-то игла беспокойства стала чаще напоминать о себе, болезненно покалывая сердце – и подумала: «Что это я в воспоминания улетела? Неужто так Тандалай с сыном потревожили мою душу? – и, поднявшись с места, вернулась мыслями к мирским делам. – Я же с вечера тесто поставила, как бы не убежало. Надо пироги печь, сегодня Рома домой должен наведаться».

***

Роман Семенович уставший, но довольный возвращался знакомой дорогой в свою сторожку лесника. Он покинул ее еще утром, а к полудню уже успел набрать почти полный походный рюкзак белого гриба. И вот теперь, неторопливо шагая, дополнял рюкзак попадавшимися на каждом шагу грибами. То тут, то там среди влажного мха вырастала коричневая шляпка ценного дара леса. Роман, не ленясь, наклонялся и, словно со старым знакомым, с каждым грибочком вел беседу:

– Вот ты где притаился… Думал, я тебя не замечу? … Какой красавец! – освобождал он толстую, мясистую ножку ото мха и старался срезать ее острым ножом у самой земли. Ножка была чуть влажная, чисто белая, упругая, без единой червоточинки. Он бережно убирал сосновые иголки с шершавой, темно-коричневой, почти шоколадной, шляпки и нежно думал о жене, вспоминая ее милое, родное лицо и заботливые руки, которыми она бережно мыла каждый грибок, когда Роман приносил лесные дары домой.