Литмир - Электронная Библиотека
A
A

А ведь это действительно было так. Жадная, обиженная, трусливая и ненавидящая, своим патологическим перфекционизмом она, тем не менее, ухитрялась приносить пользу. Если измерить вес мусора, который она за многие годы вынесла из лесов, то получилась бы внушительная цифра. Некоторые природоохранные акции, в которых она участвовала – превозмогая ужас перед необходимостью общаться с людьми – тоже имели мало-мальский успех. Кое-где и кое-когда ей вместе с коллегами удавалось защитить клочок леса от рубки; иногда случалось отбить от коттеджной застройки какой-нибудь берег. Танюша, скрывая это даже от себя, таила надежду, что Бог-Природа (для нее это было одно целое) ее за это наградит. Во-первых, избавит от тошнотворной злобобоязни людей, научит терпеть и любить их, пошлет покой. Во-вторых (хотя, пожалуй, это можно поставить на первое место) – сбросит пелену невостребованности и подарит любовь прекрасного принца. А вкупе с этим сделает Танюшу молодой, счастливой и красивой. Нелогичность желаний не смущало Танюшу: в том волшебном мире, где они должны были осуществиться, не могло быть отягчающих телесных оков. Потому-то – в дополнение к прочим причинам – Танюша любила уходить в долгие дальние походы, погружаясь в бескрайний мир девственного леса. Подобно тому, как классически верующим людям удобнее обращать свои просьбы к Богу в интерьере церкви, Танюше было проще молиться в собственном храме – в густом ельнике, куда не проникает солнечный свет, или посреди пустынного, хлюпающего под ногами сфагнового болота, или, что еще надежнее, на укрытых толстыми снеговыми одеялами плоских вершинах северных тундр. Здесь почти не было двуногих конкурентов за пользование Землей, и здесь Танюша как нигде была близка к своему Богу. Она сидела у него на коленях и поверяла ему свои жалобы, обиды и жадные, ненасытные мечты о счастье. Только ему – больше никому.

Если бы не это, походы, особенно зимние, были бы для нее невыносимо тяжелы. Отупляющий холод, неизбывная сырость в ботинках, стертые в кровь пятки и ноющие от рюкзака плечи были для Танюши настоящим мучением. С утра каждого нового ходового дня, пристроившись на лыжню вослед рюкзаку впереди идущего товарища (вереница рюкзаков издали походила на процессию огромных жуков на тонких ножках), она мечтала не о покорении очередных перевалов, а исключительно о наступлении вечера, за которым будет теплая и сухая ночь в шатре, и о мисках с кашей, которую перед сном раздадут дежурные. Ради этих моментов она и держалась весь день. Ради них, дрожа от напряжения, зарубалась металлическими кантами лыж и в оледеневшие крутые склоны, ради них перелезала бесконечные буреломы, ради них со стонами выбиралась из снеговой ямы после очередного падения. В такие минуты она ненавидела их группу, ненавидела поход, ненавидела туризм вообще, и в душе осыпала самой злобной бранью руководителя (товарищи весьма бы удивились, узнав, что их кроткая и правильная Танюша может оперировать, хоть и мысленно, такими словами). С первого дня похода она уже мечтала о его скорейшем завершении, о возвращении в тепло и комфорт, грезила о жарком душе, после чего можно облачиться в чистую и сухую одежду взамен потной и грязной, и после скудного походного пайка воссесть за ломящийся от яств стол. Само собой, важная роль в сказочных грезах отводилась воображаемому спутнику этого застолья. Чем тяжелей ей было, тем красочней Танюша воображала себе счастье со всеми его сладкими компонентами – теплом, чистотой, едой и Мужчиной. Если в обстановке городской квартире эти грезы буксовали, словно стесняясь своей неосуществимости, то в условиях похода они вновь оживали и расцветали. Как же было после этого не любить лыжный туризм? Посреди северных снегов Танюша на время забывала о том, что она одинокая и несчастная, что тело ее стареет и увядает. Все человечество на время похода сокращалось для нее до шести – максимум пятнадцати душ, и Танюша чувствовала себя, как на необитаемой планете, где ее не с кем сравнивать, и где каждый человек, даже глупая, жадная, злая и одержимая мечтами о счастье женщина имеет свою ценность. Десятки километров лесов до ближайшей таежной станции отгораживали Танюшу от правды, и она наслаждалась искусственным бытием – а может, как раз, самым настоящим. Здесь не было времени. Люди здесь застывали в вечном магическом настоящем, как герои сказочного повествования. И даже пространство имело чисто номинальную связь с городами планеты Земля. Конечно, где-то они существовали, эти города – раз в набедренных сумках были тщательно завернуты в полиэтилен железнодорожные билеты домой. Но для самих городов путь сюда был недостижим, потому что вел через километры усталости, сдавленных в горле слез и мокрых, стынущих на морозе носков. Понятно, что существовали вертолеты, которые могли в любой момент смять волшебство сказки и высадить вот хоть на том пригорке толстых праздных богачей в комуфляже, с тетками, ружьями и водкой. Но Танюша старалась верить, что ее Север пока еще не вошел в моду у респектабельных путешественников и элитных охотников. К счастью, танюшин походный руководитель намеренно избегал раскрученных туристических достопримечательностей, где могли встретиться подобные попутчики, так что тут их желания совпадали.

Таня ходила в походы, чтобы на время забыть себя – злую и несчастную – и стать другим человеком – простым, добрым, смиренным и стойким. Получалось лишь отчасти, но и этого было довольно. Потом, вернувшись домой, она с удовольствием вспоминала, что почти две недели у нее не было ни привычной тоски, ни привычного стыда за себя, ни даже ее тела – надоевшего, некрасивого, жалкого. Все сдирал холод, скудная еда, сырые ноги. Оставалась только душа. В каком-то смысле Таня в походах становилась бесплотной. Нет, руки и ноги у нее были, и их ценность была поважней, чем в городе, но исчезала некая женская телесность, с помощью которой Танюша привыкла себя осознавать и представлять в чужих глазах: в восемнадцать лет – с гордостью, в тридцать семь – с отчаянием. В походе она освобождалась от этого застарелого груза и становилась просто совокупностью чувств: чувством упругости снега, по которому так неожиданно споро бегут сегодня лыжи, восхищением заснеженными елями-великанами и счастьем, которое только здесь ей и удавалось испытать. А потом избирательная послепоходная память стирала плохие ощущения и оставляла лишь хорошие. Сколько раз, уставшая, замерзшая и обозленная на своих довольных, веселых и сильных друзей (которые, казалось, не замечали ни холода, ни сырости), Танюша клялась себе, что никогда более не пойдет в поход; что эта глупость – в последний раз. Но в тепле, просохшая и накормленная, ее тоска вновь оживала и, стоило вернуться, Танюша уже мечтала о новом походе. Потому что без них никакого смысла в ее жизни не было.

Перепаковка вещей и продуктов длилась недолго. Ион отдал своим товарищам часть общественного снаряжения, что ехала в его рюкзаке – в воздухе замелькали бухты веревок, тряпичные свертки с чем-то увесистым, забренчали котлы в чехле – а на их место запихал плотно обмотанные скотчем пакеты с крупами и сухарями. Не дожидаясь, пока он закончит, обе группы уже вышли на лыжню. Даже Серега, устав топтаться на морозе, сипло сказал, что дождется Иона на первом привале, и побежал догонять своих. Застегнул рюкзак, в последний раз хлопнул по плечу бывшего штурмана и зашагал в другую сторону Ярик. Одна Танюша стояла посреди пустой поляны, придерживая рукой свой рюкзак. Она еще не успела справиться с изумлением и радостью, и потому даже не сообразила, что ей вообще-то давно полагается идти. И уж тем более – не таращиться так беззастенчиво на молодого красивого парня.

Ион закрыл клапан, подтянул лямки и вопросительно взглянул на нее.

– Гм, я надеюсь, ты тут не остаешься?…

Танюша встрепенулась и тут же густо покраснела. А лицо Иона вспыхнуло веселой улыбкой.

– А то как-то глупо получится – я же бросил своих, можно сказать, исключительно ради дамского общества. А дамы что-то не торопятся на выход, а?

10
{"b":"812645","o":1}