Вот и дом, в котором прошло Санькино детство. Стандартный, стопятидесятиэтажный муравейник, жилище для небогатых граждан, которым государство дало крышу над головой, работу, на которой зарабатывали столько, чтобы, только, не протянуть ноги, и минимальные блага, вроде забегаловок на каждом десятом этаже, низкопробных клубов с сомнительными напитками и развязными танцовщицами и галерей отдыха с блеклой искусственной зеленью. Сашка помнил, как бегали они пацанами по этим галереям, обрывая пластиковые листья с облезлых полиуретановых берёз и клёнов, прятались в жёстких пластмассовых кустах и стреляли из рогаток по редким уцелевшим макетам птиц на ветках.
Огромная голографическая реклама перед домом призывала вступать в вооружённые силы конфедерации и стать кошмаром для захватчиков. Мужик в тяжёлом боевом скафандре с гипертрофированным штурмовым комплексом протягивал руку, воинственно сверкал глазами и говорил: «Пошли со мной, брат. Дадим жару этим гоблинам!». Саня отпустил флаер и вошёл в холл. Обшарпанные стены пахнули на него чем-то родным, и сердце сжалось от предчувствия того, что ещё минут пять, и он окажется в стенах родной квартиры. Жаль, родителей не будет. Уже несколько лет, как они завербовались работать на шахтах Танатоса. Там, и платят побольше, и социальный пакет завидный. Почти, как в армии. Одно только бесплатное ежегодное медицинское обследование чего стоит. В конфедерации оно обязательное, но, на Ризе нужно выложить за него немалые деньги из своего, и без того скудного, бюджета.
Лифт никак не хотел слушаться. Мало того, что он не открывал свои створки, а, ещё, и выводил на тусклую, местами прожженную хулиганами панель надпись: «Вы не авторизованы, как пользователь. Пожалуйста, оформите пропуск в домоуправлении». Сашка в недоумении потоптался в холле и побрёл по коридору туда, где в окружении электронных помощников сидел бессменный домоуправ дядя Петя. Бред какой-то. Родной лифт его не признал. Так не бывает. Помнится, совсем маленьким, когда он, ещё, еле доставал до сенсора вызова, лифт всегда признавал его и услужливо распахивал перед ним свои створки. А тут: «Вы не авторизованы».
Дядя Петя так и сидел за своей конторкой, что-то выводя стилусом на экране планшета, вокруг мерцали штук десять мониторов, а бот заваривал ему свежий чай. Такое впечатление, что Сашка никуда не уходил и, перед отъездом на призывной участок, не заходил к нему попрощаться два года назад. Кажется, на нём, даже, тот же самый комбинезон, рыжий, с жёлтой декоративной строчкой, под старину.
Домком поднял на него глаза и открыл рот. Глаза расширились до величины чайных блюдец, а лицо, внезапно, приняло землистый оттенок.
– Саша, это ты?
– Я, дядь Петь. Что с вами?
– Ты же погиб.
– Как погиб?
– В битве на Ариане. Извещение пришло. В твоей квартире, уже, другие живут.
– Подождите, дядь Петь. Как погиб? Вы, что, прессу не просматриваете? Там же, через выпуск, моя физиономия мелькает. И реклама.
– Ну, мало ли что мелькает. А тут – официальный документ. Да и, не особо я и жалую нашу прессу. Пишут, что ни попадя. Вот в наше время…
– А почему квартиру другим отдали? – оборвал воспоминания управдома Саня.
– Так, погиб ты. Освободилась жилплощадь.
– Ну, ладно, я погиб. А родители?
– Так ты ничего не знаешь? Ну, конечно! Мы тебе и не сообщали. Извещение же пришло, что ты пал смертью храбрых, значит, и сообщать некому. Не на тот свет же писать.
– Что сообщать? О чём вы?
– Сначала, о твоей смерти пришло извещение. Где-то оно у меня было. Красивое такое, на матовом пластике с титановой нитью. Всё честь по чести, с траурной каймой.
– Дальше, дядя Петя, дальше!
– Ну, так пришло, говорю, извещение, а, на следующий день новое. На транспорт, в котором твои родители в отпуск домой летели, гоблины напали. Короче, никто не выжил. Так, что, крепись, Саша. Один ты, сирота, остался.
Новость оглушила. Всё остальное отошло, как-то, на второй план, и осталась только она. Сирота. Сашка, внезапно, почувствовал, как у него ослабели ноги. Он плюхнулся на кушетку и обхватил голову руками. Сирота. Управдом подошёл к парню, мягко его приобнял за плечи и сунул в руки недавно приготовленный ботом чай.
– На, хлебни. Хороший чаёк. На престорийских травах заварен. Успокаивает.
Саня автоматически взял чашку в руки и отхлебнул. Напиток оказался горячим и моментально обжёг губы и ротовую полость. Закашлявшись и расплёскивая жидкость из чашки, он подскочил на кушетке и вытер слёзы, брызнувшие из глаз. Мысли, получившие встряску, заработали в прежнем стройном порядке.
– И, что же мне, теперь, делать, дядя Петя? Как же я без квартиры?
– Ты надолго приехал? – немного подумав, спросил управдом.
– Девяноста шесть часов.
– Почти неделя. Ничего ты не успеешь за это время. Понимаешь, практически, тебя в живых нет. Для того, чтобы опять получить права на квартиру, тебе надо официально доказать, что ты живой. А с нашими бюрократами это долгий процесс. Тут не одна неделя уйдёт. А, потом, требовать пересмотра решения о передаче твоей квартиры другим. Это им же, тоже, нужно будет подыскивать жилище. Так что, эта процедура, тоже, не меньше месяца займёт.
– Так я же не кто попало! Вон, «Совесть человечества», – кивнул Сашка на пурпурную подвеску у себя на груди.
– А нашим крючкотвором, что совесть, что не совесть, всё едино.
– Так, всё же, что делать то?
– Ты, через неделю, как я понял, опять на фронт уходишь?
– Да. После отпуска, опять, в десантный корпус. А там – куда пошлют.
– Кто знает, может, тебя через месяц убьют. Так, чего, сейчас, этот огород городить с квартирой-то? Ничего не добьёшься, нервы себе испортишь, и всё, может, впустую.
– Добрый вы, дядя Петя.
– Какой есть. Зато, честный. Я правду-матку всегда в глаза говорю. Так вот, думаю, за квартиру бодаться тебе, сейчас, не след. Вот, отвоюешь своё, вернёшься живым, там и начинай. А, сейчас, могу выделить тебе подсобку. Там диванчик есть. Будет, куда голову преклонить.
– Да нет, – прикинул Сашка свои капиталы. – Спасибо, конечно, но я, лучше, в гостиницу.
– Так, дорого же.
– Мне хватит.
И, действительно. Боевые, да премия – сумма немалая. Чего мелочиться? Старик прав, кто знает, может его в ближайшем бою убьют. И какой резон тогда над деньгами трястись? Да и дом, после известия о смерти родителей, больше не манил, а, скорее, отталкивал.
– А, может, ты и прав. В гостинице-то оно получше будет, чем у нас тут. Наш район и раньше-то особым законопослушанием не отличался. Сам здесь вырос, знаешь, какие личности проживают. А, сейчас, вообще не разберёшь, кто есть кто. Часть от призыва бегает, часть – дезертиры из армии. С гоблинами биться, особо, дураков нет. Своя жизнь дороже. Да не сверкай глазами! Мы всю жизнь налоги на армию конфедерации отстёгивали, от себя отрывали. А, когда захватчик пришёл, они, что, нас защитить не могут? Тогда, зачем мы эти налоги платили? Мало того, что кровные свои отстёгивали, так, ещё, и самим идти, да жизни свои класть. Тебе, вон, эту награду, небось, не за прогулку по бережку моря дали. Сколько вас в том бою погибло?
– Да, почитай, все и полегли. Нас горстка осталась.
– Вот и я про то говорю. Для чего, тогда, с нас налоги в три шкуры драли? Вот, народ и прячется. Тут, в неделю по три раза полиция шмоны делает, уклонистов, да дезертиров ищет. Да где им! В нашем муравейнике и космолёт спрятать можно так, что не найдёшь. Что уж про людей говорить? А ты своей формой да наградой только людей раздражать будешь. А там, и до беды недалеко.
Саня поднялся и пошёл на выход, шаркая подошвами, словно глубокий старик. Сил не было. Разница в гравитации на Ризе и на станции неожиданно почувствовалась очень сильно, и захотелось просто лечь и бездумно лежать. Казалось, что он попал не в родной город, о котором скучал там, на галактических базах, а в зазеркалье, где все понятия вывернуты и искажены немыслимым образом.