— Не знаю, — говорю я.

— Надо узнать, — говорит Варька. — А пока надо ознакомиться с наукой. Ты журнал астрономический получаешь?

— Нет, — говорю я.

— Так. А астрономический музей в Москве есть?

— Не знаю. Есть Планетарий.

— Это что? — спрашивает Варька.

— Ну, вроде музея.

— Где он?

— Не знаю. Наш класс ходил два раза, но я как раз ангиной тогда болела.

— Прекрасно, — говорит Варька. — Завтра утром пойдем в Планетарий.

Утром мы проснулись около одиннадцати часов. В квартире было тихо. Мама с папой уехали на дачу, Поля ушла в магазин. Мы наспех попили чаю, потом умылись и вышли на улицу, разыскали справочное бюро. Там мы получили адрес Планетария и указания, как туда добраться. На улицах было пустынно. В метро народу было очень много, как всегда бывает летом в Москве. Было очень жарко. Асфальт был мягким. Все куда-то бежали, торопились. Но никто, оказывается, не спешил в Планетарий, никто не знал, на какой автобус нам надо сесть от метро; на наш вопрос все только поднимали брови и тянули: «Что-о?» — и мы отходили. Мы вышли из метро. Перед нами была раскаленная площадь, по которой в разные стороны бежал народ. И никаких указателей про Планетарий.

— Пошли, Варька, в кино на фильм «Анатомия любви», — говорю я. — Дети до шестнадцати лет не допускаются.

— Любовь? — говорит Варька. — Мы решили сначала стать хорошими специалистами, а потом — любовь, семья и т. д. Сейчас век эмансипации женщин. Надо идти вровень со временем. Первым делом, первым делом — ясно?

— Ясно, — вздыхаю я и иду приставать к прохожим: где Планетарий. Наконец одна женщина махнула нам рукой направо. Мы идем направо. Идем и идем и заходим в тупик. В тупике кафе. Рядом баня.

— Пошли в баню, — говорю я. — Когда попаришься — не так жарко.

Варьку трудно на что-нибудь раскачать, но когда уже раскачаешь — пеняй на себя.

— Идем в Планетарий, — говорит Варька — ужас, до чего же она целеустремленная.

Никуда теперь не сворачиваем. Внезапно на другой стороне улицы мы замечаем двоих мужчин. Они машут нам руками и что-то кричат.

— Ну вот, — говорю я, вспоминая про маму.

— Бежим, — говорит Варька.

И мы бежим. Мужчины бегут за нами и все машут руками.

— Они не русские, — говорит Варька. — Может, даже грузины.

— Может быть, — говорю я.

Мы продолжаем бежать. Мужчины бегут за нами, улицы пустынны, никакого Планетария нет по дороге. Мужчины нас догоняют. Конечно, даже спортивные нормы по бегу мужские и женские разные. Чтобы девушке стать чемпионом мира по бегу, надо пробежать ей так же, как мужчина — мастер спорта. Жаль, мы с Варькой не заметили время. Мы все это время бежали очень быстро, пока не устали. Может, попробовать потом себя в беге, если мы не найдем Планетарий и не станем астрономами? В конце концов, чемпионов по бегу тоже не так уж много. Я хочу поделиться своими мыслями с Варькой, но нерусские мужчины идут уже рядом с нами. Они тяжело дышат и молчат. Мы тоже молчим, — в конце концов, не мы же за ними бежали. Наконец один из мужчин с сильным акцентом говорит:

— Дэвушки, вы нэ знаете, где здэсь находытся поблизосты Плэнитарый?

Мы молчим, потом мы обе вспоминаем мою маму, яхту и снова бежим. На этот раз мужчины не бегут за нами. Мы бежим долго, до тех пор, пока мужчины не скрываются из виду. Наконец мы видим деревья. Я радуюсь, что мы наконец вышли за город, в лес и к речке и что сейчас можно будет искупаться. Если разрешит Варька. Я гляжу на Варьку — по ее лицу трудно догадаться, разрешит или нет. Наверное, разрешит — у нее тоже блестит на лице пот. Деревья оказались за оградой. На ограде вывеска, на вывеске написано: «Зоопарк».

— Пошли, — говорю я.

— Ничего подобного, — отвечает Варька. — Ты сама хотела увидеть звездное небо с черными дырами и галактиками в телескоп, а не барсуков с их пометом. Иди, лично я не сверну с намеченного пути и разыщу Планетарий. Если ты его не придумала.

— Ах так! — говорю я.

— Вот так! — говорит Варька и, не взглянув на меня, поворачивается и уходит.

Я рассердилась совсем ненадолго. Но Варька уже пропала. В конце концов в Планетарий я все же пришла. Первое, что меня поразило в Планетарии, была Варька. Она стояла у какого-то маятника, смотрела на него и в такт ему качала головой, будто сама хотела сделаться маятником.

— Что это за штука? — спросила я у Варьки.

Варька не то что не вздрогнула, но даже не обернулась, как будто мы вовсе не ссорились возле ограды зоопарка.

— Понятия не имею, — ответила она, не поворачиваясь ко мне, словно была убеждена, что я здесь буду. — Ужасно интересно.

Потом мы смотрели с ней какие-то схемы и карты, развешанные на стенах, потом — фотографии спутников и собак, потом — фотографии космонавтов. Нам очень хотелось понять что-нибудь про черные дыры и галактики и заглянуть в телескоп, но в Планетарии было пусто, только одна сердитая билетерша стояла возле дверей. Она так строго на нас смотрела, что мы побоялись ее о чем-то спросить. Мы долго стояли возле куска камня или железа — под ним было написано: «Кусок метеорита». Мы не знали, что такое метеорит, но чувствовали, что это как раз что-то очень астрономическое, и хотели этот кусок камня получше запомнить. Потом нам все надоело, и мы на цыпочках вышли из Планетария. У входа мы столкнулись с двумя мужчинами, которые за нами бежали. Они уже купили билеты и входили в Планетарий.

— Нэ хорошо, — сказали они, — дэвушки, приезжим дорогу нэ показать, — и долго качали нам вслед головами.

— Не расстраивайся, Варька, — говорю я. — Это они для отвода глаз так говорят.

— Вполне может быть, — говорит Варька.

^_________

После седьмого класса мы с Варькой твердо решили: будем великими актерами. Я весь вечер рассказываю Варьке про знаменитых артисток — Ермолову, Комиссаржевскую и мамину знакомую Доброхотову, которая умеет не только играть всех людей, но и петухов и собак. Варька вспоминает про актера, который живет в их доме и у которого собственный «Москвич», и говорит:

— Хорошо, мы не будем астрономами и зоологами, но мы станем великими артистками.

Варька говорит, что для начала надо пойти и устроиться на работу в какой-нибудь театр. Мы берем адреса театров и идем гулять мимо тех улиц, где есть театры. Мы хотим присмотреться, какой нам больше понравится. Театры все очень красивые, в окнах там выставлены большие фотографии очень красивых артисток, но Варьку это не смущает. Она твердо уверена, что самое главное в театре — совсем не красота, а талант и ум.

— А этого, — говорит она, — нам не занимать стать.

Я тоже так думаю. Мы выбираем самый красивый театр — с колоннами и лошадьми наверху; входим в вестибюль и просим директора.

— Зачем вам директора? — спрашивает вахтер.

Я молчу. Варька смело говорит:

— Мы хотим быть артистками.

Она намеренно утаивает, что мы хотим быть великими артистками. Чтобы не путать вахтера. Постепенно все сами это поймут.

Вахтер смотрит на меня, потом на Варьку и говорит:

— Вы из нашего училища?

— Нет, — говорит Варька.

— Тогда вам устроят просмотр. Если вы танцуете лучше других.

Мы уходим из театра.

— При чем здесь танцы? — говорит Варька.

А я говорю:

— Ермолова училась в балетной школе, но потом никогда не танцевала, а была великой. А другие вообще не учились танцевать и тоже были великими.

Мы понимаем, что мы не туда попали. Мы не хотим быть ни балеринами, ни певицами. Мы станем великими драматическими артистками. Мы идем дальше. Единственное, что нас еще пугает, что на всех театрах написано: «Театру требуются уборщицы и электромонтеры», а артистов и артисток нигде не требуется. Они просто не пишут об этом. Не может быть, чтобы театрам были нужны уборщицы и не были нужны артистки. Мы выбираем теперь театр поскромнее и опять требуем директора. Нам говорят, что директор в отпуске, есть замдиректора. Мы требуем замдиректора.