Флоринская. Нет, это как будто бы что-то из Корнеля или Расина…

Коробков. Да, тяжелые случались времена, когда красавицам приходилось брать меч в руки. Женщина ведь существует на земле, чтобы дарить жизнь, а не отнимать. Как говорит древнее латинское изречение: ne gladium tollas, mulier! — не подымай меча, женщина! А мне у вас нравится! У вас очень и очень славно. И эта пустая детская мебель здесь очень кстати — она так оптимистична. Сейчас я впервые почувствовал, как я сам обрюзг. Овеществился. Да, да, я именно овеществился, я не осуществился… Ну, раз к настоящему моменту вы не ожидаете наследника, нам с вами не грех и немножко выпить. (Достает из кармана бутылку вина.) Где у вас штопор?

Флоринская. Извините, Валерий Семенович, но мне бы не хотелось сейчас пить… я немного устала…

Коробков. Да, да, вы что-то очень бледны. Но это вам идет. Ну, ничего, немножко кисленького винца на ночь — от этого еще никто не умирал. Так где же штопор?

Ф л о р и н с к а я выходит и приносит штопор и два граненых стакана.

И эти граненые, из толстого стекла, стаканы тоже юны и оптимистичны. Ну-с, первый граненый бокал — за вас. Вы прекрасная актриса, мне очень нравилось, как вы репетируете, по моему мнению, это была бы большая удача.

Флоринская. Подождите… я… вы сказали… была бы?

Коробков. Да. Я сейчас прямо с поля боя. Я сражался за вас, как лев, и, как осел, проиграл сражение. Главный не видит вас в этой роли. Можете мне поверить — я сделал все, что мог. И не для вас, а, как мне кажется, в интересах спектакля. Но что тут можно поделать! Ведь хозяин спектакля — он. Забрать у него пьесу? Но он уже ставил мою пьесу, и спектакль у него получился интересный. С другой стороны, я хочу, чтобы вы поразмыслили со мной вместе: надо ли его судить строго в этой истории с вами? Ведь Овогрудова — его жена, его избранница. И что бы он ни читал, на месте героини ему всегда представляется женщина, которую он предпочел всем остальным. Многие, даже гениальные режиссеры и художники снимали в фильмах, занимали в пьесах и рисовали в картинах только своих избранниц. И кто может осудить их? Вымысел и действительность у таких художников сливаются, и здесь трудно понять — потому ли актриса много играет, что она жена главного режиссера, или потому она ему жена, что много играет? Разве художник не всего лишь человек? Homo est!

Пауза.

Флоринская. Значит… завтра утром… мне не нужно приходить на репетицию?

Коробков. Да, главный сам собрался звонить вам об этом, но я сказал, что все передам. (Встает.) Ну вот. Простите меня за то, что мне пришлось выступить перед вами в роли черного вестника, но мне лично очень хотелось, чтобы вы, по возможности, избежали глупых, может быть, даже бестактных сцен. (Пауза.)

Флоринская. Нет, что вы… наоборот… я очень признательна вам… Простите, что так плохо вас приняла, но я немного устала… впрочем, это неважно… Простите…

Коробков. На посошок. (Пьет.) Побежал. Доброй ночи… Постарайтесь не слишком огорчаться. Вспомните о чем-нибудь хорошем. О Митьке. Черт возьми! Он влюблен ведь в вас, как я в четвертом классе в учительницу пения. То есть безнадежно и навеки. Я ведь тоже почти влюблен в вас, как влюблен в свою героиню, да смешно сказать — недосуг! Я, знаете, выбрался на свою дорогу как по тайге, и мне сейчас надо все время крепко держать быка за рога. (Целует ей руку.) Рад, что мы с вами повстречались в этой толчее. Хотя и ненадолго. Но кто знает? Заходите с Митькой к нам.

Флоринская. Спокойной ночи, Валерий Семенович. Большое спасибо, что зашли. (Закрывает за гостем дверь, идет в комнату, поднимает с пола и отряхивает обезьяну. Звонок в дверь. Ф л о р и н с к а я бежит с обезьяной и открывает. В дверях К о р о б к о в.)

Коробков. Ведь я обязался избавить вас от этой мандрилы. Давайте ее сюда, а то, боюсь, вам будут сниться страшные сны.

Флоринская (прижимая к себе обезьяну). Нет, нет, не беспокойтесь! Я как-нибудь сама… потом…

Коробков. Ну, воля ваша. (Уходит, из-за двери.) А ну-ка Валерий, вперед! Сейчас мы с тобой получим хо-о-орошую взбучку!

Ф л о р и н с к а я входит в комнату, стоит посреди комнаты с обезьяной, издали звучит ее любимая песенка «Все так не просто, все так не просто, как же мне быть?» Она все стоит, потом закуривает, медленно идет к телефону и медленно набирает номер.

Флоринская. Валерий Семенович? Вы уже добрались?.. Вы извините, что я так поздно, и извинитесь перед Жанной Михайловной, да, это опять Флоринская… Валерий Семенович, там в вашей пьесе, во втором акте, этот эпизод… почтальонша приносит письмо… да, пожилая почтальонша приносит письмо… да, да… две фразы… на этот эпизод назначена одна актриса, так вы не могли бы поговорить, чтобы назначили меня с ней в очередь… я понимаю… конечно… но если можно… если только можно… пожалуйста, да… да… я понимаю… да… да… да…

Медленно гаснет свет, в свете остается только белая мраморная фигура женщины в длинном платье с мечом, потом свет совсем гаснет.

Темно.

Конец

Рентген ^[1]

Пьеса в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч С е р ь м я г и н — директор завода, 63 года.

А р к а д и й — инженер, молодой специалист.

Т е т я Д у с я — санитарка.

Л и д и я А л е к с е е в н а — хирург, заведующая отделением.

В р а ч — ф т и з и а т р.

М е д с е с т р а.

П е р в ы й с а н и т а р.

В т о р о й с а н и т а р.

Действие происходит в туберкулезной больнице в большом городе в семидесятые годы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На сцене темно, вдалеке звучит бесшабашная цыганская песня. Ее поет без аккомпанемента молодой красивый голос на цыганском языке. Из темноты женский голос: «Следующий!» Узкий луч света. Голос: «Свет! Быстрее закрывайте дверь». Снова темно. Песня — тише. В темноте женский голос: «Раздевайтесь. Идите сюда. Стойте прямо. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Руки за голову. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Повернитесь боком. Другим. Повернитесь спиной. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Повернитесь лицом. Слегка покашляйте. Вдох. Задержите дыхание. Готово. Одевайтесь. Следующий!» Узкий луч света. Врывается громче песня. «Свет! Быстрее закрывайте дверь!» Снова темно. Снова песня издалека. «Раздевайтесь. Идите сюда. Стойте прямо. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Руки за голову. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Руки за спину. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Повернитесь боком. Другим. Повернитесь спиной. Вдох. Задержите дыхание. Выдох. Повернитесь лицом. Слегка покашляйте. Вдох. Задержите дыхание. Готово. Одевайтесь. Следующий!» Узкий луч света. Песня громче. «Свет! Быстрее дверь!» Темно. И одновременно на полуслове оборвалась песня.

Двухместная палата. Две тумбочки. Две кровати. Одна кровать чисто и аккуратно застелена. Другая — пуста, на ней нет и матраца. Тумбочка Серьмягина заставлена бутылками с соками, банками с компотом, фруктами и другой едой. В красивой домашней вазе стоят цветы. Другая тумбочка пуста. В открытую в коридор стеклянную дверь видны стоящие в углу высокие носилки, на которых лежит покойник. Тетя Дуся в кожаном переднике, резиновых перчатках и марлевой маске заканчивает дезинфекцию: моет стены, пылесосит. Входит Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч в богатом домашнем халате и А р к а д и й в выцветшей больничной пижаме. В руках А р к а д и я свернутая вместе с матрацем постель, книга, банка с каким-то жиром. Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч, помогая ему, несет больничную тарелку с двумя кусочками черного хлеба и ставит на пустую тумбочку. А р к а д и й начинает расстилать постель на новом месте, Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч после дезинфекции приводит в порядок свою тумбочку.