Возвращаться нам было нельзя, оставаться на месте невозможно; переменяя место, мы лишь обменивали одно зло на другое, и с каждым днем мы сами приближались к своей гибели.

7 октября в половине седьмого часа утра мы вступили своим похоронным шагом в неизведанные дебри нагорного леса. По пути собирали грибы и дикие плоды матонга и после семичасового перехода расположились на ночлег. В 11 часов утра мы, по обыкновению, делали привал для завтрака. У каждого из офицеров был еще небольшой запас бананов. Я лично мог себе уделить не больше двух; товарищи мои были не менее меня умеренны и экономны, и трапеза наша закончилась чашкой чая без сахара. Мы сидели и обсуждали свои дела, разговаривая о том, могли ли наши гонцы достигнуть какого-нибудь поселения сегодня или завтра, и в какой срок можно ожидать их обратно; между прочим, товарищи спрашивали меня, испытывал ли я такие же бедствия во время прежних моих путешествий по Африке.

— Нет, — отвечал я, — таких еще не испытывал. Натерпелись мы и тогда, но до такой крайности не доходили. Эти девять дней пути до Итури были ужасны. Когда мы бежали из Бумбирэ, мы очень страдали от голода; также и тогда, когда плыли вниз по Конго для определения его течения, мы были в довольно жалком положении; но все же совсем без пищи мы не оставались и притом нас поддерживали великие надежды. Говорят, что время чудес миновало, но отчего бы это? Моисей источал воду из камня при Хореве для израильтян, томившихся жаждой; у нас воды довольно, и даже слишком. Вороны прилетали кормить пророка Илью у реки Керита; но во всем этом лесу нет ни одного ворона. Христу прислуживали ангелы; не дождемся ли и мы ангела с небес?

В эту минуту послышалось как бы шуршанье крыльев большой птицы. Мой маленький терьер Ренди поднял ногу и вопросительно посмотрел вверх; мы тоже подняли головы, но в ту же секунду птица очутилась под носом у Ренди, который схватил ее зубами и держал, как в железных тисках.

— Ну вот, друзья, — сказал я, — боги к нам милостивы и время чудес еще не миновало. — И товарищи с изумленным восхищением взирали на птицу, которая оказалась жирной, превосходной цесаркой.

Эту цесарку мы очень скоро поделили между собой, не позабыв наградить и виновника торжества, Ренди; собачка как будто сознавала, что общее уважение к ней увеличилось и каждый из нас по-своему насладился ее добычей.

На следующий день, ради облегчения носильщиков, тащивших стальные части вельбота, я просил мистера Джефсона свинтить его снова. Часа через два ходьбы вдоль берега мы пришли к месту, с которого виден был обитаемый островок.

Передовые разведчики, взяв первый попавший челнок, бросились прямо к островку, намереваясь так же бесцеремонно, как Орландо, захватить пищи для голодных.^[17]

Чего вам нужно, дерзновенные?

Нам нужно мяса! Двести человек бродят в этих лесах, изнемогая от истощения!

Но туземцы и не расспрашивали ни о чем, а очень деликатно исчезли, оставив нам все свои съестные сокровища. На нашу долю пришлось два фунта кукурузы и полфунта бобов. Всего разыскали до двадцати пяти фунтов зерна, которое роздали людям.

После полудня я получил записку от Джефсона, отставшего с вельботом: "Бога ради, если достали пищи в поселке, пришлите нам чего-нибудь".

Я отвечал Джефсону, чтобы он попробовал отыскать раненого слона, в которого я стрелял и который спасся на один из островков, а в ответ на его мольбу мог послать ему только горсть кукурузы.

9 октября сотня людей вызвалась переплыть на северный берег и проникнуть немного в глубь леса с твердым намерением не возвращаться, пока не добудут какой-нибудь провизии. Я отправился вверх по реке с речным экипажем, а Стэрс вниз по реке до примеченной им тропинки, которая, как он надеялся, могла привести к селению, остальные, настолько ослабевшие, что не могли итти далеко, бродили по лесу в поисках диких плодов и лесных бобов. Эти бобы, величиной вчетверо больше наших крупных огородных сортов, заключены в бурой, кожистой шелухе. Вначале наши люди просто шелушили их и варили в воде, отчего у них болели желудки. Но одна туземная старуха, захваченная на островке, иначе приготовляла: она не только шелушила их, но сдирала и внутреннюю кожицу, а потом скоблила бобы, как у нас скоблят мускатный орех. Из этого вещества, вроде муки, она пекла лепешки для своего нового хозяина, и он в восторге кричал, что они очень вкусны. Тогда все принялись собирать бобы, которых в лесу попадалось довольно много. Мне принесли попробовать этого печенья, я соблазнился и нашел его довольно питательным, а на вкус похожим на желуди. И в самом деле, вкус и запах сильно напоминали мне печеные желуди. Грибов находили много сортов: были настоящие, вроде наших северных вешенников, но попадались ядовитые. Собирали и гусениц, и древесных улиток, и белых муравьев, — это уже считалось мясным кушаньем. Вместо десерта служили мабенгу и фенесси.

На другой день некоторые из фуражиров северного берега вернулись ни с чем. Они нашли там такую же бесплодную глушь, какая была у нас на южном берегу. "Иншаллах! — говорили они. — Найдем пищи, если не завтра, то послезавтра".

Утром я проглотил последнее зернышко своей кукурузы, последнюю порцию твердой пищи, какая еще оставалась у нас, и в полдень надо было хоть чем-нибудь утолить жестокие схватки пустого желудка. Один из старшин, Уади-Хамис, принес мне листьев батата: их столкли и сварили. Это было довольно вкусно, но не сытно, и желудок мой не успокоился. Тогда один из занзибарцев с гордой радостью, бедняга, принес мне дюжину плодов, цветом и величиной сходных с наилучшими грушами и издававших прелестный, освежительный запах. Честный малый уверял, что они отличные, что люди ими просто объедаются, и для меня и офицеров отобрали самые лучшие экземпляры. Он притащил мне также свежую лепешку из бобовой муки, с виду решительно напоминавшую подрумянившийся запеченный крем. Я от души поблагодарил его за такое угощение и, поевши, почувствовал себя, наконец, сытым. Однако через час у меня началась рвота, и я принужден был лечь в постель: голова болела, как бы стянутая железным обручем, в виски стучало, и глаза как-то странно перекашивало, так что даже в сильнейшие очки я не мог разобрать букв в книге. Мой слуга, который с увлечением юности набросился на предоставленные ему мною остатки ароматного грушеобразного плода, пострадал еще хуже меня. Будь он пущен в маленькой лодке по бурному морскому проливу, он и тогда едва ли мог представлять более плачевное зрелище, чем теперь, аппетитно поев здешних лесных груш.

На закате солнца явились с северного берега фуражиры из отряда № 1, бывшие в отсутствии тридцать шесть часов, и принесли с собой бананы в достаточном количестве, чтобы спасти европейцев от отчаяния и голодной смерти; но мы всем роздали по два банана, что равнялось четырем унциям твердой пищи на человека, между тем как на такие тощие желудки нужно было по крайней мере по три килограмма, чтобы насытить их.

Двое из фуражиров не вернулись, но нам некогда было их ждать. Мы двинулись с своей голодной стоянки и перешли на другую, на восемнадцать километров дальше.

Один из людей отряда № 3 уронил свой ящик с боевыми снарядами в воду, и груз пропал.

Кеджели украл ящик патронов винчестерского образца и сбежал. Селим стащил ящик, в котором были новые сапоги для Эмина-паши да две пары моих собственных, и тоже сбежал. Уади-Адам скрылся, забрав целиком все пожитки доктора Пэрка. Суеди, из отряда № 1, покинул на дороге вьюк, а сам пропал неизвестно куда. За ним исчез и Учунгу, захвативший с собой ящик ремингтоновских патронов.

12 октября мы прошли семь с половиной километров на юго-восток. Вельбот со своим экипажем далеко отстал от нас, задержанный порогами.

Нам захотелось переплыть за реку, чтобы снова попытать счастье на северном берегу. Стали искать челнок и один приметили, но он был у противоположного берега, а река в этом месте была до ста метров шириной, и течение так быстро, что при теперешнем изнурении ни один из наших лучших пловцов не мог бы с ним справиться.