Солдат молчал. Теперь луна уже не напоминала ему летнюю солнечную землю, а заснеженное поле не казалось поверхностью луны.

Солдат думал о своей попутчице, и она думала о солдате. Она хотела представить себе, что рядом с ней идет не чужой человек, а муж. Только одет он в новую незнакомую форму. И эта форма — шинель, сапоги и шапка — изменила не только его внешность, но переделала что-то в его душе. И он сейчас не спит на диване, а идет с ней со станции и несет тяжелую кошелку. И ей нравится, что за спиной у него автомат…

У первого фонаря они остановились.

— Подержите, я поправлю, — сказала спутница и протянула солдату ребенка.

Солдат поставил кошелку на дорогу и послушно протянул руки. Женщина вложила в них ребенка. Руки у солдата были словно деревянные, они боялись пошевелиться, чтобы не причинить беспокойство маленькому существу, которое им доверили подержать. Женщина наклонилась над ребенком. И солдат тоже наклонился: ему было интересно, кто скрывается в этом большом мягком пакете. Они почти коснулись лбами. Большой платок и серая солдатская шапка образовали над ребенком шалашик. А их дыхание преграждало путь стуже.

Спутница приподняла краешек простынки, и солдат увидел два больших открытых синих глаза. Они смотрели на него, выпуклые, удивленные глаза. Белки глаз были голубоватыми, словно живая синяя краска растекалась по ним.

Женщина что-то поправляла рукой, а солдат смотрел на два синих глаза и не мог оторваться.

— Сколько ему? — спросил солдат.

— Это девочка, — отозвалась спутница, — ей пять месяцев.

— Маленький, — сказал солдат.

Он все продолжал думать, что держит на руках мальчика.

— Давайте, — сказала мать и забрала ребенка. А солдат все еще держал руки на весу.

Кончилось поле. Началось большое село. Сразу стало легче: от огней в домах и от сознания, что большая часть пути за спиной.

Солдат с силой потер маленькое ухо, и оно запылало сильней. Он сказал своей спутнице:

— Зайдемте в чайную. Погреемся чаем.

— Нет, мне спешить надо, — сказала она. — Время-то уже сколько!

— Так мы только на пять минут. И малыш погреется.

Этот довод подействовал на спутницу. Она замедлила шаги.

— Неловко как-то, правда? — сказала она, будто советовалась с солдатом.

В небольшой чайной их сразу обволокло мягким, оставляющим мокрые следы теплом. В чайной стоял гул. Уже на пороге чувствовалось, что здесь люди пьют не только чай, но и кое-что покрепче. Пар и табачный дым стлались сизым туманом.

Солдат и его спутница щурились, привыкали к теплу, свету и шуму.

Когда они сели за свободный столик, она откинула на плечи платок, и солдат впервые увидел ее лицо. Оно было совсем юным. Ровные брови, большие глаза, синие, как у дочки. Пухлые губы. Розовые уши. И две смешные косички. Казалось, они из детства перешли с ней в самостоятельную жизнь. Иней растаял на бровях и на золотистом пушке у висков. И теперь на его месте сверкали капельки талой воды. Она сидела за столом прямая, строгая. Не смотрела по сторонам. И глаза поднимала только на своего спутника. А он уже снял шапку. И она увидела его стриженую голову с двумя водоворотами — следами снятых машинкой вихров. Солдат провел пальцами по бровям и по жидким усам. Они тоже были мокрыми.

Они сидели друг против друга и молчали. Они ждали чай. И со стороны казалось, что пришла маленькая, совсем молодая семья.

Толстая буфетчица в халате, который уже давно не сходился на ней, несла им чайник. Буфетчица плыла между столиков, а из носика чайника шел пароходный пар.

Неподалеку от них расположилась компания парней. Они сидели, навалясь грудью на стол, и каждый держал в руке тяжелую пивную кружку. Они не выпускали кружек, и эти кружки были как бы продолжением их рук — большие, сжатые кулаки. Парни подносили свои стеклянные кулаки ко рту, размахивали ими, стучали по столу.

Среди них выделялся один в длинном сером свитере. Его вытянутое лицо заросло медной щетиной, а два холодных глаза ни на минуту не оставались в покое. Они бегали из угла в угол. Даже когда хозяин смеялся, глаза не теплели и продолжали шнырять по сторонам.

Никто из шумной подгулявшей компании не заметил появление солдата и женщины с ребенком. Но бегающие глаза парня в свитере остановились на них. В глазах блеснуло злое озорство.

— Ишь солдат какую кралю привел, — сказал он товарищам.

— Да она с ребенком, — вяло отозвался его сосед, круглолицый, с приплюснутым носом.

Лицо его было таким плоским, что напоминало луну, какой ее изображают на картинках.

— Постойте, постойте, — сказал большегубый парень, поднимаясь из-за стола. — Да это жена Ваньки Столбового, нашего бухгалтера.

Молодая мать не притронулась к чаю. Она думала об одном: как бы скорей уйти отсюда.

Солдат недовольно покосился на пьяную компанию. А губастый парень, не разжимая своего стеклянного кулака, шаткой походкой двигался к столику солдата. Он покачивался из стороны в сторону и улыбался слюнявым ртом.

— Что же ты с чужой женой гуляешь? — сказал парень, вплотную подходя к солдату.

— Иди отсюда! — сказал солдат.

Но парень и не думал уходить. Он чувствовал, что внимание всей чайной сосредоточено на нем, и продолжал зло паясничать.

— Муж дома сидит, а жена гуляет. Хорошо устроились!

Солдат медленно поднялся и встал лицом к лицу с парнем.

— Иди отсюда!

Солдат не шутил.

Но губастый парень, зная, что за его спиной надежный тыл, огрызнулся:

— А ты не командуй. У себя на военке командуй. Я тебе…

Солдат не дал ему договорить. Он вдруг взял парня за грудки и оттолкнул с такой силой, что тот очутился у двери. Его стеклянный кулак вдребезги разбился. Пиво растеклось по полу.

И тут его дружки, как по команде, встали из-за стола и двинулись к солдату. Круглолицый парень боязливо зашептал:

— Не стоит связываться.

— Стоит, — отозвался парень в свитере. — Вот мы их сейчас обоих к мужу доставим. Пред ясны очи.

Он засмеялся. А глаза его остались холодными.

Пьяные приблизились. Один из них уже подскочил к спутнице солдата и вцепился ей в руку.

— Пусти! — крикнула она. — Пусти!

— Держи! — скомандовал парень в свитере.

Солдат растерялся. Он стоял высокий, без шапки, откинув стриженую голову к стене. Их было пять человек, а он один.

И тут он как бы вспомнил, что он солдат. Он почувствовал сильный прилив решимости, резко отвел руку назад и нащупал гладкий приклад автомата. Это солдатское движение поколебало наступающих парней.

Ствол автомата оттаял в тепле и покрылся мелкими бисеринками влаги… Казалось, еще мгновение, и гулкими ударами застучит строчка автомата. И на стол со звоном, как медяки, посыплются теплые стреляные гильзы…

Чайная насторожилась. Ее обитатели поспешили уткнуться в свои тарелки и стаканы. Толстая буфетчица побледнела и грузно опустилась на табуретку.

Опасно озираясь на черный ствол автомата, парни пятились к своему столику. Они тут же скисли, и грозные стеклянные кулаки сразу превратились в простые пивные кружки. Парень в длинном свитере пробормотал:

— Дурной какой-то попался. Лучше не связываться.

Некоторое время солдат еще стоял, словно желая удостовериться, что все встало на свое место. Потом он надел шапку.

Никто не знал, что будет дальше. Теперь все зависело от солдата. Он положил на столик деньги и тихо сказал своей спутнице:

— Пойдемте.

Она беззвучно поднялась, глядя на него испуганными и благодарными глазами.

Они шли через чайную, и она держалась рукой за солдата, за краешек его рукава. Она чувствовала пальцами жесткое, грубое сукно шинели, и это успокаивало ее.

Они вышли из чайной. Солдат тяжело дышал. Глаза его были расширены. Ему казалось, что за десять минут, проведенных в пьяной чайной, изменились и дома с золотыми огоньками, и белые ветлы, и колодец с ледяной бородой…

Белый морозный кристаллик, кружась в воздухе, опустился на дульный срез автомата и растаял.