– Келемин, зачем вы меня забрали? – спросила Эмма, вспомнив совет в одной из книг, прочитанных много лет назад: чем чаще называть человека по имени, тем быстрее он почувствует расположение к вам. Келемин был не человеком, но Эмма понимала, что это мелочи.

– Ты дитя моего брата, – ответил Келемин, и в его голосе прозвучала искренняя скорбь. На виду у сородичей он держался холодно и спокойно, он со всеми порицал и проклинал Галхаада, он, возможно, нанес тот удар, который сбросил мастера над болью с коня – но в глубине души он горевал, и это горе не с кем было разделить. – Ты единственный потомок Галхаада. Ты человек, но в тебе течет его кровь.

– Я… – прошептала Эмма, не зная, что сказать, и повторила: – Отпустите меня, Келемин. Зачем я вам?

Келемин усмехнулся. За его идеальной холодной красотой вдруг оскалилось что-то хищное, готовое растерзать на части и разбросать по лесу – то, что видели заблудившиеся девушки в последние минуты своей жизни.

– Ты не просто дитя Галхаада, Эмма, – заметил он. – Ты дочь мастера над болью, его единственная наследница. Мои сородичи, разумеется, не воспринимают тебя всерьез, – Келемин помолчал, всматриваясь в Эмму, а потом вдруг провел пальцами по ее уху, и от движения повеяло таким холодом, что Эмма перестала дышать. «Не прикасайтесь ко мне», – хотела попросить она, но язык онемел.

– Тебе обрезали уши, когда ты родилась, – сказал Келемин, и в его голосе снова проступила далекая живая тоска. Он горевал по брату, и то, что Эмма теперь была здесь, в подземелье, давало ему пусть слабое, но все же утешение. Он смотрел на Эмму и видел в ней родные черты того, кого уже не вернуть.

Эмма машинально дотронулась до уха.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Пока ты поживешь здесь, – ответил Келемин. – Скажи, что нужно, я принесу.

«Мои инструменты», – растерянно подумала Эмма, вспомнив, какие красивые цветы выплывали из ее пальцев. И ей так и не удалось поработать с ними в полную силу, что такое эти несколько дней? Вспомнился Коннор: где он сейчас, что с ним? Горюет ли он, а вдруг отправился на поиски?

Или, может быть, уже выбросил ее из головы и зажил другой жизнью, в которой от Эммы скоро не останется даже воспоминаний? Да и кто она ему была? Сначала приживалка в его доме, потом девушка, которая восстанавливала потерянную магию.

– Это Тавиэль напал на Коннора? – спросила Эмма. Келемин улыбнулся.

– Да. Он должен был мне услугу. Если бы не я, ему бы обрезали не уши, а кое-что другое. Сын старого Клилада сильный маг, он мог бы помешать мне.

Вот, значит, как. Эмма вздохнула и сказала:

– Мне нужна одежда. И если у вас вдруг есть какие-нибудь наши книги, то я была бы рада отвлечься на чтение.

По щеке пробежала слеза, потом другая. Только сейчас Эмма окончательно осознала, что находится в плену, глубоко под землей, и, возможно, проведет в этой комнате всю жизнь. «Пока» может растянуться на долгие годы.

– Хорошо, – кивнул Келемин. – Ничего не бойся, здесь тебя никто не найдет.

– А окна? – спросила Эмма. – Здесь где-нибудь есть окна?

Келемин рассмеялся, словно Эмма очень удачно пошутила.

– Нет, разумеется. Да и зачем они? Одежда, книги, что еще тебе нужно?

– Ничего, – ответила Эмма. – Мне нужна моя свобода, но вы забрали меня не за этим.

– Верно, – кивнул Келемин и поднялся. Его стало окутывать бледно-сиреневым туманом, и постепенно фейери сделался похож на акварельный набросок. Плеснешь воды – и его не станет.

Так и всей жизни Эммы не стало.

Когда Келемин исчез, она легла на кровать и заплакала.

***

Ночью пошел дождь.

Тавиэль почувствовал его скорое начало, прибавил шага, и вскоре все оказались возле скалы, нависавшей складками над землей. Тавиэль нырнул вниз, и шеф Брауни, прошипев проклятие, снова схватился за табельное, понимая, что эльф может удрать, а они тогда останутся здесь без малейшего представления, куда идти. Но эльф почти сразу же высунулся из-под каменной складки и махнул рукой.

– Идите сюда!

Коннор нырнул под каменную губу следом за шефом Брауни и обнаружил, что в природном укрытии вполне уютно. Можно развести костер, который не заметят с тропинки, можно ходить в полный рост. Тавиэль сел на землю, привалившись к камню, и в очередной раз с болезненной гримасой дотронулся до раненого плеча: повязка набухла, пропитавшись кровью.

– Скоро будет дождь, – проговорил Тавиэль. – Нам лучше спрятаться.

– А что такое? – хмуро спросил шеф Брауни. Коннор заметил, что он невольно вздохнул с облегчением, когда понял, что Тавиэль не собирается от него убегать.

– Поверьте, – выдохнул Тавиэль, и его лицо снова дрогнуло от боли. – Вам лучше не знать, кто именно здесь ходит в дождь.

Костер было решено не разводить – чем меньше внимания они к себе привлекут, тем лучше. Шеф Брауни даже отказался от трубки. Сунувшись в мешок, он передал своим спутникам галеты с куском вяленого мяса – он подготовился к походу так быстро, словно давно собирался отправиться в спасательную операцию. Для раны Тавиэля тоже нашлась чистая тряпица; после перевязки он поинтересовался:

– Шеф, я так и не понял, почему вы отправились с нами.

Шеф Брауни посмотрел на него так, словно Тавиэль сморозил невероятную глупость; Коннору показалось, что его рыжие волосы сделались ярче.

– А что еще я должен был делать? – осведомился он нарочито миролюбивым тоном. Тавиэль пожал плечами.

– Кто она вам, чтобы рисковать головой? Приживалка в доме Осборна.

Шеф усмехнулся.

– Ты сам дурак или родом так? Она человек. Она моя соотечественница. А я дал клятву спасать и защищать тех, кто окажется в беде, – с искренней гордостью произнес он. – Это мой долг и моя честь. Правда, ты вряд ли понимаешь, что это вообще такое.

Тавиэль вздохнул. В лесу совсем стемнело, и Коннору на мгновение показалось, что он ослеп. Открывай глаза, закрывай – все одно. Он пощелкал пальцами, и под сводами их убежища затеплился крошечный огонек: слишком маленький, чтобы его заметил кто-то еще, но дававший достаточно света, чтобы видеть, что происходит. Шеф Брауни довольно улыбнулся: ему тоже не нравилось сидеть в полном мраке.

– Правильно, – сказал он. – Надо видеть, кто может к нам подкрасться.

– Здесь? – Тавиэль посмотрел по сторонам. После перевязки эльфу стало легче, к нему вернулся привычный самоуверенный вид. – Здесь никто не сможет. Вон, посмотрите – древние защитные знаки.

Коннор посмотрел, куда было указано, но увидел лишь трещины в скале: темные, будто прорезанные чьими-то когтями. Возможно, чтобы их разобрать, надо было быть фейери.

– Зато снаружи сегодня… – Тавиэль махнул рукой и, не вдаваясь в подробности, произнес: – Хорошо, что мы здесь. Там нам пришлось бы худо. Вы ничего не видели во время вашей ночевки в лесу, шеф Брауни?

Шеф пожал плечами. Коннор невольно вспомнил о Шоне: как-то он там сейчас? А Эмма? Он старательно отгонял мысли о ней все это время, понимая, что может утратить силу духа, если начнет волноваться. Эмма жива, ее похитили не затем, чтобы убить – вот и все, этого достаточно.

И как ее рука? Хорошо, если фейери снял заклинание, а вдруг нет, и теперь Эмма гниет заживо? Сейчас Коннор проклинал себя за то, что привязал ее к Дартмуну.

За несколько дней рядом эта девушка заняла огромное место в его жизни. Сейчас Коннор признался, что это так. Почему бы и нет? Он видел много женщин, он знал женщин лучше, чем они сами знали себя, и прекрасно понимал, что иногда глубокому чувству не нужно много времени, чтобы родиться и окрепнуть.

Так бывает очень редко – но все-таки бывает.

– Ночью в лесу страшно, в любом лесу, – сказал шеф Брауни. – То выпь какая заорет, прости Господи, то рыси голосить начнут. Никаких тебе духов и привидений не надо. Я тогда прислонился к сосне, решил, что буду сидеть и не двигаться. И никуда ни за что не побегу, каких бы страхов не видел. Потому что бежать туда, не вижу, куда – это только дурак будет.