— Совершенно случайно. Открылась тогда в Москве футбольная молодежная школа, опекал которую Константин Иванович Бесков. Я и записался туда. Надо сказать, что поставлено в школе все было очень серьезно. Даже сборы тренировочные в Лужниках проводились. А еще нам выдавали бесплатные билеты на матчи чемпионата Союза, чтобы мы могли смотреть, учиться у взрослых игроков… Кто знает, во что бы переросло это мое очень серьезное увлечение, если бы не болезнь отца и не необходимость выйти вместо него на арену.

— А кем были ваша мама, бабушки и дедушки?

— Мама работала артисткой балета в цирке, где они и познакомились с отцом в 1939 году. Деда и бабушку по отцу я не знал, они рано умерли. Но к цирку отношения не имели. А мамина мама Любовь Степановна была для меня замечательной бабушкой, с которой я оставался, когда папа и мама уезжали на гастроли. А по крови я… Наметались во мне и немецкая кровь, и польская, и еврейская, и русская. Ничего себе коктейльчик, правда?!

— Интересно, а как вас воспринимали в школе? Там ведь наверняка знали, что вы — сын известнейшего иллюзиониста.

— После того как я стал гастролировать вместе с отцом по стране, учиться приходилось в тех городах, где мы выступали. Администратор подыскивал мне школу, где занятия были утром или днем два-три раза в неделю. И, конечно, моих знаний по-настоящему никто не контролировал. В Тбилиси, например, учитель физики говорил мне: «Слушай, дорогой, неудобно тебя спрашивать о законах, ведь в твоих номерах они используются на практике, а мы всего лишь теоретики»… Я их не разуверял, хотя разбирался в той же физике крайне слабо.

— На уроках, наверное, все больше фокусы показывали?

— Помню такую историю. Однажды на экзамене выхожу за билетом и говорю классу: какой вытащить? Они мне: четырнадцатый. И я по чистой случайности вытаскиваю именно 14-й. У педагогов уже вопросов больше не было.

— Девочки-то в школе вас, наверное, особенно жаловали?

— Да уж грех жаловаться, девочки меня любили… И первая влюбленность, естественно, была в школе.

— А первая серьезная любовь?

— Была к моей первой жене — Гале Брежневой. Начался наш роман в 1961 году, на гастролях цирка в Японии. А расписались мы в 1962-м, после того как она разошлась с первым мужем — тоже работавшим в цирке Евгением Милаевым. Правда, продлился наш официальный брак и семейная идиллия всего лишь… девять дней. Потом нас развели и начались мытарства.

— Она ведь была намного старше вас?

— Да. Но стояла на такой позиции: пусть будет для счастья три года, четыре, но проживет она их в любви… Галина Леонидовна и тогда, кстати, была очень умной женщиной. Обстоятельства ее сломали.

— Так почему же ваш брак был таким скоротечным?

— Расписавшись, мы с Галей уехали в свадебное путешествие в Сочи. Она оставила родителям записку: мол, извините, что без предупреждения, но я вышла замуж за Игоря Кио, ему 25 лет (хотя мне тогда только стукнуло 18), и мы уехали в Сочи… И когда позвонила из Сочи домой, Леонид Ильич запсиховал, заявил: мол, хватит ему артистов цирка, чтоб ноги ее в доме не было и чтоб никто с ней не общался… Но Брежнев, как известно, любил свою дочь и был отходчив. Если б не досадная случайность, все могло сложиться и по-другому. Милаев, узнав, что Галя вышла за меня замуж, тоже разозлился и стал искать зацепки, чтобы разрушить наш союз. И нашел: по закону свидетельство о расторжении брака должно было выдаваться сторонам на руки по истечении 10 дней, а Галя получила его через 8. И с этим «фактом» он отправился к Брежневу. А Леонид Ильич в тот период был председателем Президиума Верховного Совета и ярым поборником правового государства и верности букве Закона. Вот и дал он команду с нами разобраться! В Сочи одна за другой полетели две телеграммы на правительственных бланках. Одна — моему администратору Фрадкису, проработавшему в цирке более 40 лет, другая — начальнику УВД Сочи за подписью генерального прокурора Руденко. Фрадкису, который организовывал нам все загсовые дела, предписывалось «за нарушение того-то и того-то, в связи с компрометирующими данными и т. п.» явиться в прокуратуру для дачи показаний. Он, бедный, пришел к нам, смеясь и плача одновременно. А когда мы спустились в фойе гостиницы, там нас встретили нервные и трясущиеся работники сочинского УВД, — им приказано было забрать у нас паспорта. Они-то нам и показали вторую телеграмму, где сообщалось, что «в связи с нарушениями таких-то пунктов брак считается недействительным». Долго извинялись, понимая: отец с дочерью завтра помирятся, а они могут оказаться крайними… Но Галя ехать в Москву категорически отказалась. И тогда КГБ устроило за нами настоящую слежку. Причем в открытую: где бы мы ни появлялись, нас снимали на камеру, чуть ли не в постель к нам залезали… В общем, всячески вынуждали возвратиться в Москву. Да еще и мать звонила Гале постоянно, просила вернуться… И мы решили: чтобы не пострадали другие люди, ей надо лететь в Москву. Я провожаю ее в аэропорт, два человека стоят рядом со мной у трапа самолета. Ну, думаю, вот сейчас она взлетит, а меня заберут… Нет, пронесло. Правда, потом с недельку таскали в КГБ нашего администратора. Но Галя уговорила отца, чтоб и его оставили в покое.

— На том и расстались?

— Нет, конечно. Еще два года продолжали встречаться. Я молодой был, легкий на подъем и из каждого города, где бы ни гастролировал цирк, летал к ней на выходной в Москву. Иногда и Галя приезжала. Но ей сложнее было. Она ведь считалась незамужней, а значит, должна была каждый вечер возвращаться домой и там ночевать. Такие были в семье нравы. И все же она умудрялась ускользнуть из дома. Однажды прилетела ко мне в Одессу, сказав своим, что поехала к подруге на дачу. А зимой в Одессе бывают такие дни, когда вдруг ни с того ни с сего на несколько суток — нелетная погода. И, как назло, случилось такое во время ее очередного ко мне визита. Уже и мама ей звонит, узнав, где она, чтоб немедленно приезжала, а то хуже будет… При первой же возможности Галя улетела. Но после этого взялись за меня. Возвращаюсь я вечером в гостиницу, вдруг звонит директор цирка: «Извини, Игорь, но тут тебя ищут товарищи из местного КГБ».

Утром за мной приехали, посадили в машину и увезли. Привели в пустую комнату, дали ручку, лист бумаги и сказали: «Пиши всю правду и подробно, что к тебе приезжала гражданка такая-то, когда, с какой целью, на чьи деньги были куплены билеты и чем вы здесь занимались…» И оставили одного, закрыв дверь на ключ. Психологический расчет: вроде и не в камере, но под замком. За 15 минут Я разделался с «признанием», но продержали меня под замком часов шесть. Потом отвели к местному начальнику КГБ, который внешне очень был похож на Берию: лысоватый и в пенсне. Начал он по-хорошему: надо, дескать, заканчивать с этими отношениями… А я молодой, глупый: «Люблю ее!» Тогда он: «А как бы ты поступил, если б пришлось выбирать: или — любовь, или — жизнь твоего отца?» Бред какой-то! Я по глупости продолжаю: «Не понимаю, товарищ генерал, это что же — шантаж?» Так он мне: «Подумайте! Это вам информация к размышлению…» А напоследок предупредил: пока я работаю в Одессе, в выходные дни в Москву больше летать не смогу — никто и нигде мне билета не продаст. Да еще установили круглосуточную за мной слежку.

Наконец вернулся в Москву. С Галей мы продолжали встречаться. Тогда они придумали другой способ, как от меня избавиться. У меня было освобождение от службы в армии по состоянию здоровья из-за лимфаденита. Время от времени возникала у меня между шеей и щекой опухоль, которая, как признавали, была туберкулезного происхождения. И вдруг является нарочный с повесткой от военкома Москвы: я срочно должен ехать в Подольск, в главный госпиталь МВО для переосвидетельствования. Меня привезли и сдали главному врачу. В тот момент у меня по закону подлости, естественно, на щеке ничего не было. Врач говорит: будем резать, чтобы определить, есть ли заболевание. К счастью, резать не стали, собрали консилиум, и тот подтвердил мою непригодность к службе.