Лариса Рейснер. Белые руки, красивое, тонкое, нервное лицо…

Немногочисленные свидетели вспоминают ее то на моторном катере-истребителе под «пулеметно-кинжальным» огнем врагов. То в ночной разведке. То на борту миноносца, по которому из засады открыли артиллерийский огонь.

«Вся в белом, — подчеркивает очевидец, — резко выделяясь среди экипажа миноносца, стоя во весь рост на виду у всех… Лариса Михайловна одним своим видом, несомненно, способствовала и водворению, и поддержанию порядка».

Почему в белом, а не в зеленом, не в коричневом? Да потому, что был июнь. Волга, молодость. Потому, что Лариса умела любить жизнь между двумя боями. Потому, что холодящая сладость риска была ей мидее.

В 1914–1916 годы Лариса Рейснер — студентка Психоневрологического института. После штурма Зимнего ей была поручена охрана историко-культурных ценностей дворца. Весной 1918 года вступила в коммунистическую партию. В июле 1918 года была назначена комиссаром генштаба Волжско-Камской (затем Волжско-Каспийской) флотилии.

Мужеподобного в ней не было ни капли: она со вкусом одевалась, отлично танцевала. Но большевизм плюс сексуальность были невыносимы.

В короткой шубке или в шуршащем кожаном пальто, с коньками или теннисной ракеткой в руке, она была хороша, молода, собиралась жить и жить, совершить поездку по Кавказу, Закавказью и Ирану, поехать в Париж..

Она хотела многого…

Представляет интерес единственная в своем роде анкета, на которую Рейснер ответила по просьбе одного из друзей. Вместе со всем архивом она хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина.

«Вопрос. Где бы вы предпочли жить?

Ответ. Никогда не жить на месте. Лучше всего на ковре-самолете.

Вопрос. Ваши любимые композиторы?

Ответ. Очень люблю плохую музыку. Шарманки, бродячие оркестры, таперы в кино. Сверх того Бетховена и Скрябина.

Вопрос. Ваше любимое кушанье?

Ответ. Господи, конечно, мороженое, миндаль, жаренный в сахаре, кочерыжка от капусты».

Среди этих ответов есть и серьезные. На вопрос о ее нынешнем душевном состоянии Рейснер отвечает: «Разрушилось, и все-таки думаю, что обломков моих хватит на новое…» Она действительно была наделена поразительной способностью к возрождению из огня, наподобие сказочной птицы феникс.

Рейснер была замужем за Федором Раскольниковым (настоящая фамилия Ильин). В 1919–1920 гг. он командовал Волжско-Каспийской военной флотилией, в 1920–1921 гг. командовал Балтийским флотом, в 1921–1923 — полпред в Афганистане. Лариса Рейснер везде была с ним. Но в старых книгах о Ларисе Рейснер нет ни слова о ее любимом муже. Как нет его и в словарях и справочниках, вышедших до 1990 года. Почему? Раскольников написал знаменитое письмо Сталину, обвиняя его в массовых репрессиях. Ввиду угрозы ареста остался за рубежом. Был заочно исключен из партии, лишен советского гражданства, объявлен «врагом народа». Реабилитирован посмертно. Поэтому во всех советских книгах его жена выступает в качестве незамужней девушки.

«Комсомольская правда» опубликовала одно из писем Ларисы Рейснер к родителям, открыто назидая молодым: учитесь ценить, понимать и почитать старших.

Действительно, отношение Рейснер к отцу и матери удивительно. Ее письма к родителям могут составить отдельную книгу. Но и родители не оставались в долгу.

Отец, мать, которые, по словам Ларисы, нередко ложатся грузом на всякое движение, «на всякий прыжок вдаль», были ее первыми учителями, главными вдохновителями. Еще в 1915 году профессор Петербургского психоневрологического института Михаил Андреевич Рейснер на свои скудные средства начал издавать резко оппозиционный журнал «Рудин», направленный против угара шовинизма, против ренегатов революции.

В незаконченной автобиографической повести Лариса Рейснер так передает разговор двух героев, в которых легко угадываются ее отец и мать:

«— …Мы будем первыми, которые нарушат ужасающую тишину… Почему не доставить себе этой последней радости и не крикнуть королю, что он голый?

— А дети?

— Дети с нами».

Журнал «Рудин» просуществовал очень недолго, исчерпав все средства семьи Рейснер и вогнав ее в долги. Но для двадцатилетней Ларисы, делившей с отцом все тяготы по выпуску журнала, это была школа журналистики.

Памфлет на Керенского, вышедший летом 1917 года из-под пера Ларисы Рейснер, не на шутку испугал некоторых ее коллег, но отнюдь не родителей. Она пошла дальше своего отца, жившего в николаевской России с «почетным клеймом отщепенца, одиночки, чужака». Но пошла с его благословения. Ненадолго выбравшись на фронт — к дочери, политкомиссару Волжско-Камской флотилии, Екатерина Александровна Рейснер нашла в себе мужество написать домой: «У нее хороший период Sturm und Drang, если выживет, будет для души много, и авось творчество оживет, напившись этих неслыханных переживаний…» Родители-единомышленники! Всегда желаемая, но не всегда достигаемая гармония, которая тут была достигнута!

Вот почему в ее письмах родителям, где столько личного, шаловливого, почти всегда врываются торжественные слова присяги жизни, революции, избранному пути:

«…Мои родители, мой отец и мать, мой очаг, мое творчество, если б вы знали, с какими нежными слезами я о вас сейчас думаю…»

«…Помнишь, мама, чайку перед миноносцем в бою — она все со мной, пролетает, белая, над пропастями. О жизнь, благословенная и великая, превыше всего зашумит над головой кипящий вал революции. Нет лучшей жизни…»

«…Па, слово моей лени, никто не поверит, — буду учиться, давать отчеты, прирастать к чужому народу и его истории (письма из Германии. — Г. К) и писать — не под давлением денежной необходимости, но по строгим велениям своей литературной совести…»

«Я так ясно и весело предчувствую, сколько мы еще с вами вместе наделаем!.. Ведь мы не какой-нибудь, а восемнадцатый год».

«…Очень иногда без Вас и милой единственной России скучаю…»

Москва. Лето 1918 года. В гостинице «Красный флот» та походная обстановка, которая предшествует отправлению на фронт. К Ларисе Рейснер пришел молодой поэт, знакомый по «Рудину», по предреволюционным литературным кружкам.

Чувствуя себя очень уверенно среди этого бивуака, Лариса встретила слегка растерянного поэта весьма скептически. В руках она держала газету «Вечерний час» с любовными стихами незадачливого гостя.

— «Мы встретились на лестнице с прелестницей моей», — насмешливо процитировала она. — В последний раз встретились, я надеюсь? Скоро мы эти «Вечерние часы» закроем. И не стыдно вам писать такие стишки?

В комнату вошел матрос.

— Познакомьтесь, это товарищ Железняков. Тот самый, который сказал: «Караул устал». И разогнал «Учредилку»…

Этот эпизод рассказывает в своих воспоминаниях писатель Лев Никулин, автор «прелестницы». Рейснер тогда жила интересами матросов и партии, в которую недавно вступила, уже говорила «мы» — местоимение, которое чаще других встречается в ее книгах.

Отправление Рейснер на фронт предваряли многие события. Летом и осенью 1917 года она работала в Петроградской межклубной комиссии, в Комиссии по делам искусств при исполкоме Совета рабочих и солдатских депутатов. Охрана музейных ценностей…

Эмигрантские газеты в Берлине, Париже, Шанхае писали о полном разграблении большевиками Зимнего. И даже Джон Рид в книге «Десять дней, которые потрясли мир» писал: «…Те, кому на протяжении последних нескольких дней разрешалось беспрепятственно бродить по его (Зимнего. — Г. К) комнатам, крали и уносили с собой столовое серебро, часы, постельные принадлежности, зеркала, фарфоровые вазы и камни средней величины».

Из воззвания Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов к гражданам России, 1917 г.: «ГРАЖДАНЕ!

Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство.

Теперь оно принадлежит народу.

Берегите это наследство.

Берегите картины, статуи, здания — воплощение духовной силы вашей и предков ваших…