Чувствуя вину перед нею, он в своих мемуарах, вышедших в 1921 году в Берлине, с осуждением вспоминал этот процесс. «Затеянный поверенным балерины Кшесинской… В. С. Хесиным гражданский процесс о восстановлении нарушенного владения ее особняком дал повод к публичной пропаганде в самой камере мирового судьи идей беззакония и правовой анархии. Со стороны ответчиков выступило два поверенных — М. Ю. Козловский и помощник присяжного поверенного Богатьев. Их речи были явным вызовом самой идее правосудия. Первый, ловкий и талантливый эрудит, софичес-ким туманом окутал свою явно большевистскую пропаганду; второй, более робко и осторожно, подпевал ему. По заявлению Хесина, совет присяжных поверенных возбудил о них дисциплинарное производство. Они оба аккуратно являлись в заседания совета…»
20 апреля 1917 года было опубликовано интервью с присяжным поверенным Владимиром Савельевичем Хесиным, адвокатом Кшесинской: «Дело это само по себе несложное, но оно обостряется тем непримиримым положением, которое заняла группа лиц, объединившихся в партийной работе на программе Ленина. Целый месяц я старался путем переговоров миролюбиво добиться восстановления прав моей доверительницы, но мои старания, к сожалению, успехом не увенчались.
Ленинцы, настаивая на своем праве революционного захвата, заявляют, что оставят особняк только в том случае, если им предоставят Аничков дворец. Но это, разумеется, не в моей власти». На вопрос: «Явятся ответчики в суд?» Хесин ответил так: «Насколько мне известно, явятся не только сами ответчики, но и значительное число их единомышленников. Ленинцы даже выразили желание, чтобы дело было рассмотрено не в тесном помещении мирового суда, а на Марсовом поле. Но, конечно, это немыслимо, ибо суд и митинг — вещи разные» («Петроградская газета»).
5 мая 1917 года на Большой Зелениной в камере мирового судьи М. Г. Чистосердова было назначено слушание дела.
«У входа в камеру, — писал «Петроградский листок», — усиленный наряд милиционеров с ружьями. Всех входящих они опрашивают. У представителей печати требуют удостоверения. Камера переполнена публикой.
Некоторые спрашивают:
— Здесь судят ленинцев?
Им разъясняют, что никого здесь не судят, а рассматривают иск о выселении Ленина и других из дома балерины Кшесинской».
«Мировой судья допускает Козловского в качестве поверенного всех партийных с.-д. организаций, поселившихся во дворце, так как ПК не только не прислал своего представителя, но и отказался принимать повестку» (газета «Новая жизнь»).
Один из ответчиков, студент Агабабов, рассказал на суде:
«Дело было так. Я явился реквизировать автомобили и занять гараж г-жи Кшесинской в первые дни революции, точно выполняя предписание военной организации при Гос. думе — реквизировать все автомобили и занимать гаражи. Автомобилей там не оказалось, но служащие Кшесинской просили меня остаться во дворце, чтобы охранять имущество от покушений уличной толпы. Я там и остался и прожил до 10–11 марта (газета «День»).
Многие ответчики, включая и адвоката Козловского, доказывали свое право на проживание в особняке. Представитель ЦК партии большевиков уверял судью, что захватили они особняк только с целью его охраны. На что Хесин резонно ему возразил: «Здесь хотят даже создать особое право на дворец Кшесинской, как бы в виде благодарности за услуги. За услуги спасибо, но дворец вы все-таки верните».
Звучал и такой довод: де, Кшесинская бросила дом и слуг без провизии, и организации, поселившиеся в доме, вынуждены были кормить прислугу. Хесин возразил: «У повара был запас провизии на месяц, а в погребе были вина, было два ящика шампанского… Гости провизию съели и шампанское выпили» («Петроградский листок»).
Адвокат М. Ю. Козловский: «Если бы не броневики, занявшие дом в первые дни революции, то возможно, что от дворца Кшесинской не осталось бы и следа… Это надо понимать так, что инициаторы беспорядков в городе ставят себе в заслугу, что они невольно выступили защитниками дома против стихии этих беспорядков. В конце концов дом все же был разграблен уличной толпой». И дальше: «Ведь молва считала, что в доме Кшесинской — очаг реакции. Для всех было понятно, что нити, которые связывают г. Кшесинскую с царствующим домом, дают основания предполагать, что в доме Кшесинской гнездится опасность для революции. Не будем скрывать: народная масса… относится к г. Кшесинской если и не как к члену императорской фамилии, то во всяком случае как к члену той среды, которая являлась врагом революции. Ведь в народном сознании Кшесинская — фаворитка царя. О каком же тут законе можно говорить?.. Конечно, с точки зрения закона, революция незаконна. С точки зрения закона, на который ссылается поверенный г. Кшесинской, мы все — преступники, нам всем место на виселице, всем, в том числе и Временному правительству. То же можно сказать и о судье, к защите которого прибегает поверенный. Ведь судья действует именем незаконно существующего Временного правительства» (газета «День»).
Какие же доводы в защиту Кшесинской привел В. С. Хесин? Человеком он оказался незаурядным, а его выступление в зале суда было пророческим: «Пускаться в область рассуждений о том, как смотрела толпа на дворец, я не буду, потому что если я буду повторять глас толпы, то я принужден буду коснуться и другого мнения — мнения о том, что те, кто занял дворец Кшесинской, действуют на немецкие деньги. Я должен буду тогда повторять все инсинуации про запломбированный вагон и т. п. Я это говорю только потому, что вынужден защищать честь доверительницы. Истинные деятели революции не ссылаются на мнения толпы… Они действуют с достоинством, настолько с достоинством, что даже владения лиц, принадлежащих и в самом деле к царствующей фамилии, они охраняют и не трогают.
Революцию я понимаю как момент поворота, такой же момент, какой может быть и в будущем при контрреволюции. Длящейся революции не существует, следовательно правом момента я оперировать не могу. Я должен оперировать только с законом, пока он не отменен. Правонарушения, хотя бы и многократные, не создают права» (газета «День»).
Решение суда было категоричным: непрошеные гости в течение 20-ти дней обязаны покинуть особняк. Но, очевидно, Кшесинская не очень верила в возможность исполнения решения суда. Спустя две недели имя ее появляется в материалах нового судебного разбирательства, связанного с поджогом ее дома.
11 мая 1917 года в особняк Кшесинской приходил никому не известный солдат. Он столкнулся со служащей социал-демократической организации Марией Клементьевой. На вопрос, что ему нужно, ответил, что зашел из любопытства. 12 мая около 6 часов утра к особняку на легковом извозчике подъехали трое: двое офицеров и один штатский. На их звонок вышел дворник Григорий Соловьев. Офицеры сказали, что им надо срочно пройти в комитет. У дворника ключей от ворот не было — они находились у солдата в дежурном помещении. Дворник принес ключи, впустил незнакомцев и вышел мести улицу. Посетителей видел и дворник соседнего дома, он же заметил, что один из офицеров был очень высокого роста. Минут через десять они вышли, при этом высокий сорвал с ворот дома плакат Петроградского комитета и, бросив извозчику, сказал: «Это тебе пригодится на фартук». Компания села в поджидающую их легковую повозку и направилась в сторону Троицкого. А в доме в это время начался переполох — горела кипа газет в столовой, где помещалась экспедиция «Солдатской правды». Горело несколько десятков тысяч экземпляров, облитых какой-то жидкостью. Пожар погасили. Выгорела часть стены и часть пола. Секретарь ЦК РСДРП Е. Д. Стасова вызвала милицию.
Было возбуждено уголовное дело. 30 мая 1917 года была допрошена «в качестве потерпевшей М. Ф. Кшесинская, 44 лет, католичка, не судимая, артистка государственных театров». «Я, — сказала Кшесинская, — теперь в доме не живу и почти в нем не бываю. Какую цель преследовал означенный поджог, был ли он направлен против моего имени, против какой-либо из организаций, самовольно поселившихся теперь в моем доме, я сказать не могу. Кто поджег, я не знаю, и указаний к обнаружению виновных я дать не могу» (ЦГИАЛ, ф. 487). Дело вскоре прекратили из-за невозможности обнаружить виновных.
