— Но маршал спрашивает, — продолжил он, — о вашем переезде в Югославию… Вы уверены, что не поедете?
— Нет, я не поеду. Я буду жить в своей стране.
Владо эти слова еще сильнее заволновали. Татьяна отметила, что в своем волнении он удивительно красив. Чистокровный черногорец, взявший от своего народа все самое лучшее, боевой генерал, он был удивительно привлекателен в этот момент. Наконец, собравшись с мыслями, Владо начал говорить:
— Простите мне все — и бестактность, и вмешательство в ваши отношения с маршалом. Я потерял голову. Я впервые люблю, люблю вас всем существом, безоглядно, с первых кадров вашего фильма. Я прилетел в Белград к вашим гастролям, я не сумел даже придумать предлога…
Это было начало красивого романа. Татьяна не могла поверить, что все это происходит с ней. Ничего подобного в своей жизни она не ощущала. Владо постарался превратить их встречи в сказку. Он нашел домик, в котором все было пронизано его заботой и любовью. Собираясь на свидание, Татьяна испытывала волнение. Всякий раз это было трепетное ожидание встречи. Друзья поражались, замечая, как она изменилась: глаза светились счастьем и вдохновением: Домашние Татьяны полюбили Владо. Однако всему хорошему когда-то наступает конец. Близилось возвращение Бориса из командировки. Владо начал все чаще заговаривать о том, чтобы Татьяна ушла от мужа. Может быть, она бы и сделала это с удовольствием, но Владо вдруг повел себя каким-то странным образом. Из мягкого и ласкового он превратился в грубого и настойчивого. И когда к нему пришло понимание, что он собственными руками рушит свое счастье, Владо совсем потерял голову. Он пытался воздействовать на Татьяну через ее друзей и знакомых, обещал поговорить с Борисом. Он умолял Татьяну переехать в гостиницу, но получил отказ. Несмотря на это, он снял для нее в гостинице «Москва» номер люкс. С Борисом он все-таки поговорил, но содержание этой беседы никому не известно. Этот разговор поставил точку на их встречах. Но Борис никогда не упрекал Татьяну. Потом они еще неоднократно встречались на приемах. Для обоих это было мучительным испытанием. Владо пытался вернуть Татьяну. Молодая женщина мучилась теми же желаниями. Ей было больно видеть его рядом, но не иметь возможности обнять его, говорить с ним. Она хотела каждый день видеть его улыбку, она помнила все: его привычки, походку, манеру держаться…
Татьяна понимала, что справиться с этим выше ее сил, поэтому ей нужно было одно: чтобы Владо исчез. Она и хотела, и боялась этого. Сердце переполняли прежние желания, но умом она понимала: лучше будет, если Владо отзовут и он вернется в Югославию. Другого выхода она не видела. В один из Татьяниных дней к ней в гости на новую квартиру приехал брат. Она чуть узнала его. Он сильно изменился, похудел, глаза ввалились, волосы стали почти седыми. Заметив ее встревоженный взгляд, Лев попытался подбодрить сестру, мол, ничего страшного, небольшая усталость от поездки. Она понимала, что все далеко не так просто. В Минске, где он жил, опять началась «охота на ведьм», и Лев очень рисковал снова попасть в немилость властям: лишиться прописки и в 24 часа покинуть квартиру. Татьяна не виделась с братом два года. Им было о чем поговорить. Лев был единственным человеком в мире, с которым она могла быть до конца откровенной, рассказать ему все, как на исповеди. Он молча слушал ее и, как в детстве, гладил своей рукой ее шелковые волосы. В тот вечер Татьяна так и не решилась спросить у Льва о его невесте Люде Врангель, о жене Ирине. Эти женщины исчезли из его жизни в тяжелые минуты лишений. К чести своей, Лев не потерял чувства юмора, он по-прежнему веселил Татьяну анекдотами и дразнил, как в детстве, Татьянкой-обезьянкой. Когда сестра рассказала об обществе, в котором она живет, о том, как тяжело ей найти общий язык с этими людьми, Лев попытался все превратить в шутку, дабы не усугублять мрачные мысли Татьяны. Они долго говорили о Владо. Наконец она могла излить душу, могла не прятать ни от кого своих истинных переживаний. Лев нежно заглянул ей в глаза: «Бедняжка моя… Пришла любовь, подразнила, ушла… И все равно это счастье, что она заглянула».
Вот уже ее лагерные воспоминания: «Молча стоим шпалерами по семь человек у лагерной вахты. Нас много, старух, девочек, женщин, — черная масса в черных тяжеленных бушлатах, в черных ватных штанах, в непомерных валенках. Рассвет еще не скоро. Прожектор выхватывает конвой, рвущихся собак. Мороз. В фашистском государстве все это называется концентрационным лагерем, а в нашем коммунистическом — исправительно-трудовым. Вчерашняя пурга опять замела дорогу на лесоповал, дорогу каторжников, пять километров вытягиваем ноги, хватаясь за сугробы. За нами остается что-то похожее на дорогу, все-таки полторы тысячи ступней, а над головой звезды… Огромные северные звезды… Хоть бы пургу, бешеную, сатанинскую вьюгу, чтобы замело и небо, и землю, и лагерь, и вахту, чтобы все смешалось в ад, чтобы вернуться в барак, упасть на нары, в чем есть и как есть, и не шевелиться. Лес валят мужчины. Их уже перевели на следующий участок. Мы, женщины, не должны их видеть, мы должны обрубать сучья и складывать лес в штабеля. Между нами и уголовницами идет битва не на жизнь, а на смерть, за место под сосной. Выжить можно только под верхушкой. Мы, интеллигенция, оказываемся под основанием. Приемов не знаем. Когда взвалили на плечи сосну, у одной учительницы хлынула из ушей кровь. Выручили нас, как и всю послевоенную страну, «работяги», простой народ, арестованный миллионами, чтобы здесь работать бесплатно за пайку хлеба. Они нам показали, что и как надо делать. Но это стало началом конца: голодные, обессиленные, мы через день-два — в больнице. Пурга кончилась, и в окошко барака вплыла луна… Огромная… Здесь все огромное. Звезды огромные… Солнце огромное. Луна огромная… Мозг чугунный… По нему бьют железкой… Подъем… Неужели я когда-нибудь была ребенком…»
И все же Татьяна Окуневская все выдержала и вернулась. И когда в 1999 году видишь ее на экране телевизора, то понимаешь, что это именно та женщина, которой можно восхищаться. Эта умная и прекрасная женщина достойна поклонения.
