Однако весь этот план король выслушивал с рассеянным и утомленным видом. Видя, как события скапливаются, словно облака, гонимые по небу порывом ветра, он засомневался в своей удаче и, следственно, в удаче монархии. Видимо, для династии Бурбонов время царствования закончилось, и, когда сам Господь, казалось, говорит ему «Довольно!», не будет ли кощунственным желание продолжать сопротивляться воле, исходящей уже не от людей, а от Бога?
— Поговорите обо всем этом с дофином, — сказал он г-ну де Шампаньи.
Однако говорить обо всем этом с дофином было совершенно незачем, поскольку именно дофин втолкнул г-на де Шампаньи в комнату короля.
В эту минуту появился дофин.
— Государь, — произнес он, — если ваше величество ждет с моей стороны одобрения этого плана, то знайте, что я не только одобряю его, но и советую принять.
— Ну хорошо, и чего вы тогда хотите? — спросил Карл X.
— Официального разрешения привести его в исполнение.
Король подумал с минуту, а затем, покачав головой в знак отрицания, произнес:
— Нет, нет и еще раз нет!
Его поразил один из тех страшных приступов слабодушия, которые охватывают монархов в момент их падения: такой же охватил Наполеона в 1814 году в Фонтенбло и в 1815 году в Елисейском дворце; такому же предстояло охватить Луи Филиппа в 1848 году в Тюильри.
Дофин в ярости удалился в свои покои, бросил шпагу на пол и, рыдая, скорчился в кресле.
Господин де Шампаньи последовал за ним; он дал этой первой вспышке гнева идти своим ходом, а затем предложил дофину действовать так, как если бы у них было разрешение короля.
Дофин находился в том состоянии возбуждения, когда крайние советы более всего смягчают боль.
Он согласился на это полувосстание против отца и вместе с г-ном де Шампаньи начал составлять воззвание к войскам.
Воззвание уже было составлено и его оставалось лишь зачитать, как вдруг дофину доложили, что генерал Талон просит быть допущенным к нему.
— Генерал Талон?! — воскликнул дофин. — Не тот ли это генерал, что так храбро сражался позавчера у Ратуши?
— Он самый, монсеньор, — ответил адъютант.
— Впустите его, — сказал принц.
Генерал Талон появился на пороге; брови его были нахмурены, а глаза мрачны.
— Монсеньор, — произнес он, — я готов умереть за ваше августейшее семейство и не буду делать упора на преданности, которую нетрудно оценить, поскольку она зиждется на доказательствах; однако эта преданность имеет границы и страшится бесчестья.
— Бесчестья?! — вскричал дофин. — Что вы хотите этим сказать, генерал?
— Я хочу сказать, — ответил генерал Талон, — что войскам только что зачитали воззвание, в котором им преподнесли как счастливую новость отмену ордонансов.
— Но кто подписал это воззвание? Надеюсь, не король?! — воскликнул дофин.
— Нет, монсеньор: это сделал герцог Рагузский.
Дофин испустил яростный крик и как безумный бросился в покои короля, по пути спрашивая у всех подряд, где находится маршал. Затем, поскольку на выходе из покоев отца, которому он рассказал о том, что произошло, ему сообщили, что маршал находится в бильярдном зале, дофин порывисто вошел в этот зал.
Герцог Рагузский действительно находился там, и дофин приказал ему последовать за ним в соседнюю комнату.
Бильярдный зал был заполнен людьми.
Приказ прозвучал настолько грубо, а голос, которым он был отдан, дрожал так лихорадочно и возбужденно, что все присутствующие затаили дыхание, с тревогой провожая глазами маршала, который проследовал за дофином в эту комнату, куда тот вошел первым.
Дверь за ними закрылась.
Как завязалась, если воспользоваться театральным выражением, сцена, происходившая тогда между маршалом и принцем, никто сказать не может, поскольку они были одни, но вскоре послышались громкие крики, и дверь резко распахнулась; вначале показался маршал, торопливо пятившийся, а следом за ним, с непокрытой головой и блуждающим взглядом, шел дофин, оскорбляя его и одновременно угрожая ему; наконец, откликаясь на ответ маршала на все эти оскорбления и все эти угрозы, он вскричал:
— Вы предатель, сударь! Вы предали нас, как прежде предали другого! Вашу шпагу! Вашу шпагу!
И, бросившись на маршала, он попытался отнять у него шпагу и наполовину вытащил ее из ножен.
Стремительным движением маршал втолкнул шпагу обратно в ножны, и ее лезвие, скользнув между рук дофина, порезало ему пальцы, так что из них брызнула кровь.
При виде своей крови принц потерял рассудок.
Зал был полон телохранителей.
— Ко мне, господа! — воскликнул он, показывая им свою окровавленную руку.
Телохранители подчинились и окружили маршала, возможно, правда, не только для того, чтобы арестовать маршала, но и для того, чтобы защитить его от гнева принца.
Тем не менее приказ был категорический: маршала препроводили в его покои и удерживали там в качестве пленника.
Стоило этой неприятной сцене произойти, как слух о ней докатился до короля; он вывел благородного старика из состояния безучастности, в котором тот пребывал. Необходимо было исправить великую несправедливость, смягчить мучительную обиду.
— Скажите маршалу, что арест с него снят, — крикнул он через приоткрытую дверь, — и что я прошу его немедленно прийти ко мне.
Минуту спустя маршал появился на пороге комнаты короля.
Карл X сделал несколько шагов навстречу герцогу Рагузскому и произнес, обращаясь к нему:
— Господин маршал, я знаю, что произошло; примите мои извинения, пока перед вами не извинится дофин.
В облике этого старика, нашедшего в тот момент, когда его лишили трона, время утешить оскорбленную гордость, было столько печали, что гордость эта смягчилась; у маршала на глаза навернулись слезы, и он глухим голосом поблагодарил короля за его доброту.
Король воспользовался этим моментом и попросил маршала пойти к дофину.
— Зачем? — спросил герцог Рагузский.
— Чтобы предложить ему свои извинения, дорогой маршал, — ответил король, — но прежде всего, чтобы принять извинения от него.
Герцог опустил голову в знак повиновения и пошел к дофину, но, когда дофин протянул ему руку, он отступил на шаг, поклонился и вышел из комнаты.
Рука его отказалась прикоснуться к руке дофина.
После обнародования воззвания герцога Рагузского, после этой сцены, неожиданно случившейся между ним и принцем, не было уже никакой возможности привести в исполнение план противодействия, представленный г-ном де Шампаньи.
Впрочем, вся энергия дофина израсходовалась на эту стычку.
Все разошлись по своим покоям, и каждый, сообразно своей силе или своему слабодушию, либо пытался сопротивляться судьбе, либо склонился под гнетущей десницей Всевышнего.
Около полуночи, примерно в то самое время, когда герцог де Мортемар покидал Пале-Рояль, унося с собой письмо, в котором герцог Орлеанский заявлял о своей преданности королю, герцогиня Беррийская, охваченная внезапным и непреодолимым материнским страхом, поднялась с постели, бросилась к дофину и стала умолять его не упорствовать, оставаясь долее в Сен-Клу, который находится под угрозой.
Никому не пришло в голову спросить, а кто угрожает Сен-Клу; слова «Сен-Клу находится под угрозой» тотчас же распространились по коридорам и комнатам дворца. В одно мгновение все оказались на ногах; короля разбудили, сказали ему, что Сен-Клу находится под угрозой, и попросили у него приказов.
Два часа спустя король, герцогиня Беррийская и двое ее детей отправились в Трианон, сопровождаемые сотней телохранителей.
Дофин остался в Сен-Клу, чтобы руководить отступлением войск.
На другой день было обнародовано воззвание, подписанное герцогом Орлеанским и извещавшее парижан о его согласии принять на себя обязанности королевского наместника:
«Жители Парижа!
Депутаты Франции, собравшиеся в настоящий момент в Париже, изъявили желание, чтобы я отправился в столицу, дабы исполнять там обязанности королевского наместника.
