Отступление французов было потревожено всего лишь несколькими пушечными залпами, но осажденные этим и ограничились, страшась попасть в засаду. Это позво­лило осаждающим забрать своих убитых, которых было немало; но, поскольку уже не было времени для того, чтобы рыть им могилы, их сложили в риге фермы монахов-тринитариев и сожгли.

В течение ночи французы добрались до Сен-Дени, где и остановились. Там королю доложили обо всем проис­шедшем, а герцог Алансонский и маршал де Рец расска­зали ему, как Жанна прилагала все усилия к тому, чтобы погибнуть.

И тогда король отправился навестить ее в доме, где она лежала, охваченная сильным жаром, и стал укорять ее за то, что она поддалась унынию. При виде короля Жанна расплакалась и призналась ему, что для нее лучше быть убитой, чем попасть в руки англичан, о чем ее предупреждали голоса и что непременно произойдет, если она не вернется в свою деревню. Король, желая ободрить девушку, сказал ей, что прежде всего она должна вылечиться, а потом он предоставит ей свободу делать все, что она пожелает. В тот же вечер она собрала трофей из своих доспехов и посвятила его святому Дионисию; когда же несколько дней спустя, благодаря ее молодости и крепкому организму, рана у нее закрылась, она зака­зала мессу в королевской базилике и, распростершись перед алтарем святого мученика, возблагодарила Господа, Богоматерь и святых за оказанные ей милости, а затем сама повесила свои доспехи на колонну, ближайшую к раке, в которой хранились мощи святого апостола. По окончании этого благочестивого обряда она отправилась к королю, чтобы просить его исполнить данное им обе­щание и отпустить ее.

Однако за это время Карлу разъяснили, какую ошибку он совершит, если сейчас, когда исход борьбы еще не­ясен, позволит уйти той, которую все вокруг, от первого капитана и до последнего солдата, считают своим добрым ангелом; и потому король ответил Жанне, что он обещал отпустить ее лишь для того, чтобы ободрить ее, и теперь, когда она выздоровела, он, напротив, умоляет ее не ухо­дить, и при этом ссылался на самых опытных своих советников, говоривших ему, что если она уйдет, то все будет потеряно. Жанна хотела было настаивать на своем, но, стоило ей произнести первые слова, как она, зная характер короля, поняла, что настояния ее бесполезны и он уже принял решение не отпускать ее. И тогда бедное дитя смирилось. Поскольку король предложил ей новые доспехи и новое оружие, девушка согласилась взять все это, за исключением меча, сказав, что, как и в прошлый раз, она при первой же возможности добудет его себе у англичан, что впоследствии и было сделано.

С этого времени, желая придать Жанне еще больший вес, король увеличил ее свиту, которая после этого под­нялась до уровня свиты его главных военачальников; он выдал ей дворянскую грамоту, обещанную ранее, разре­шил ей вызвать к себе второго брата, подарил ей двена­дцать заводных лошадей и предоставил в ее распоряже­ние отдельную денежную сумму для оплаты небольшого военного отряда, которым с этого часа она должна была командовать лично; однако все эти милости не могли отвлечь Жанну от печальной мысли о том, что вскоре ей предстоит попасть в руки англичан: она смирилась, но отнюдь не утешилась.

Королевский совет решил, что король отступит на другой берег Луары, и это решение было выполнено; Карл возвратился в Жьен, следуя по дороге через Ланьи, Бре и Санс и оставляя комендантов в захваченных им городах; так, Амбруаз де Лоре остался в Ланьи, Жак де Шабанн — в Крее, Гильом де Флави — в Компьене, а граф Вандомский — в Сен-Дени и Санлисе; что же каса­ется Жанны, то она вместе с другими военачальниками сопровождала короля.

Стоило королевской армии покинуть окрестности Парижа, как герцог Бедфорд вернулся в столицу, куда, имея охранную грамоту Карла, в свой черед прибыл и герцог Бургундский, чтобы обсудить условия перемирия с королем; но, когда шурин и зять оказались лицом друг к другу, герцог Бедфорд повел себя так ловко, что пре­красные намерения герцога Филиппа тут же улетучились и чувства, пробужденные в нем письмом Жанны, усту­пили место чувствам, порожденным честолюбием; правда, редкое сердце устояло бы перед предложениями того рода, что были сделаны тогда герцогу Бургундскому. Гер­цог Бедфорд уступил ему регентство в Париже, доволь­ствуясь лишь своим правлением в Нормандии, и обещал ему Бри и Шампань. В итоге, хотя известие о новом регентстве появилось в то самое время, когда было объ­явлено о подписании Компьенского перемирия, стало очевидным, что и на этот раз надежда на мир если и не исчезла окончательно, то, во всяком случае, очень сильно отдалилась.

После двухнедельных совещаний в Париже зять и шурин расстались: герцог Бедфорд удалился в свое наместничество в Руане, а герцог Филипп вернулся в Брюгге, чтобы жениться на госпоже Изабелле, дочери короля Жуана I Португальского, и основать там орден Золотого Руна.

Тем временем, понятное дело, заключенное перемирие не соблюдалось, и ни англичане, ни французы, ни бур­гундцы нисколько об этом не заботились. Герцог Алан- сонский послал своих солдат под командованием Амбру­аза де Лоре, коменданта Ланьи, в Нормандию, чтобы отвоевать там свой нормандский удел; королевский совет, со своей стороны, вернулся к старому замыслу закрепить за собой все города, контролировавшие течение Луары, и сир д'Альбре, которому доблестно содействовала Жанна, только что взял штурмом Сен-Пьер-ле-Мутье. Захват этого города, ставший одним из самых прекрас­ных военных подвигов Девы, придал французам такое мужество, что, вопреки мнению Жанны, маршал де Бус- сак и сир д'Альбре вознамерились без всякого промедле­ния осадить Ла-Шарите; в том, что Дева предвидела итог намеченной операции, все усмотрели еще один проблеск вдохновения, которое уже угасало в ней: французы были отброшены Перрине Грассе, который командовал горо­дом, и им пришлось отступить, бросив свои пушки; это поражение, предсказанное Жанной, еще больше усилило веру в правдивость ее предсказаний.

Однако новости, приходившие из столицы и ее окрест­ностей, были таковы, что взоры короля и членов его совета вновь и вновь устремлялись в ту сторону. Мало того, что почти все тамошние французские гарнизоны сумели удержаться, так к тому же еще жители Мелёна изгнали англичан и передали город командору де Жирему; со своей стороны, Сен-Дени был внезапно захвачен и снова стал французским; наконец, Ла Гир, не прекраща­вший партизанскую войну, овладел Лувье и довел свои набеги до ворот Руана, едва не взяв его с помощью заго­вора нескольких горожан; даже Париж, так упорно обо­ронявшийся в предыдущем году, а теперь явно оставлен­ный герцогом Берфордом и герцогом Филиппом на разграбление гарнизону, который состоял наполовину из пикардийцев, наполовину из бургундцев, наполнялся недовольными. Разумеется, все эти новости не могли не радовать сторонников короля Карла, и каждый из них считал, что нужно воспользоваться сложившимися обсто­ятельствами. И потому королевский совет решил, что с наступлением весны война будет перенесена в те края; в ожидании этого времени начали распространять воззва­ния, чтобы набрать войско, и обращаться с призывами к народу, чтобы собрать деньги.

Между тем в Париже созрел заговор, который, хотя он был раскрыт и подавлен, дал новые надежды сторонни­кам короля, ибо доказывал им, что у них имелись едино­мышленники в столице. Несколько парижских сеньоров, объединившись с господами из Парламента и Шатле и заполучив несколько помощников среди торговцев и ремесленников, решили ввести французов в столицу; кармелит по имени Пьер Делле служил им гонцом, раз­нося письма между теми, кто находился в Париже, и теми, кто был вне его; однако стражники ворот Сен- Дени, удивленные постоянными уходами и возвращени­ями кармелита, в одно прекрасное утро задержали его и препроводили в тюрьму; там, поскольку в ответ на все вопросы он лишь заявлял, что никоим образом не при­частен к политическим делам, его подвергли пытке, и сила страданий заставила его во всем признаться, после чего на городском рынке были отрублены шесть голов и на берегах Сены было обнаружено более пятидесяти тру­пов.