Но внезапно король словно потерял голову, настолько вся его политика стала запутанной.

Он освободил Дофине от ограничений на охоту.

Он освободил Тулузу, наполовину сгоревшую, от пода­тей на сто лет вперед.

Он отдал графу де Фуа стоивший ему стольких хлопот Руссильон.

Наконец, Сфорце, изгнавшему из Италии Анжуйский дом и отказавшему Орлеанскому дому в праве на достоя­ние Валентины Висконти, этому тирану и узурпатору, он отдал Геную и Савону, разрешив ему, вдобавок, выкупить Асти у старого герцога Орлеанского, которого самого только что выкупил герцог Бургундский.

С какой целью все это было сделано? Погодите, сей­час узнаете.

Людовик XI чрезвычайно дорожил Руссильоном и чрезвычайно дорожил Асти, но еще большее значение он придавал городам на Сомме и намеревался так или иначе забрать их у Филиппа Доброго. Прежде всего ему нужна была Франция — Франция единая, однородная, фран­цузская.

Он был твердо уверен, что рано или поздно заберет Руссильон у графа де Фуа, который тем временем будет беречь эту землю.

Он полагал, что, возможно, ему удастся отобрать Геную, Савону и Асти у Сфорцы, который, ведя жизнь разбойника, в любую минуту мог быть убит в бою, зако­лот или отравлен.

Но, если граф де Фуа и герцог Миланский станут его друзьями, один из них одолжит ему своих превосходных баскских пехотинцев, а другой — своих великолепных ломбардских конников. У него будет пехота и конница, небольшая армия, которой он сможет без сожалений пожертвовать: баски и ломбардцы отчасти были его вра­гами. И, когда убивали басков и ломбардцев, не убивали его добрых крестьян, которые обрабатывали несчастную французскую землю, так долго остававшуюся под зале­жью в годы царствования Карла VII.

Вот так! И теперь, когда в распоряжении Людовика XI были баскские пехотинцы и ломбардские конники, что же он намеревался делать в отношении старого герцога Бургундского, за которого он в свое время приказал молиться членам своего совета, профессорам универси­тета и духовенству Парижской епархии?

Французские молитвы не пошли на пользу доброму герцогу, и он тяжело заболел. Чтобы ухаживать за боль­ным, герцогиня покинула монастырь бегинок, а граф де Шароле примчался из своего губернаторства.

Людовик XI тоже готов был поспешить к больному; никто не потерял бы больше, чем он, в случае смерти герцога: он потерял бы свои города на Сомме! Пока ста­рый герцог был жив, у короля оставалась надежда вер­нуться в эти злосчастные города, которые вместе с Кале не давали ему спокойно спать; если же герцог умрет, от графа де Шароле никаких уступок ждать не приходилось: судя по его высказываниям, в отношении этих городов он был настроен крайне жестко.

Три города висели на той истершейся нити, которая называлась жизнью старика.

Семья Круа принялась за дело. За исключением сира де Шиме, все в ней стояли на стороне короля Франции. Они уговорили герцога, что в его интересах позволить Людовику XI вернуть себе Сомму.

Старый герцог не поверил в это, но уступил: ему хоте­лось, подобно Людовику XIV, умереть спокойно. Он под­писал договор уступки, а точнее переуступки, назначив цену в размере четырехсот тысяч экю; у него была надежда, что Людовик XI не сможет выплатить их.

Королю была предоставлена лишь четырехмесячная отсрочка для осуществления этого платежа: его следо­вало произвести в два срока: 12 сентября и 8 октября.

Двенадцатого сентября прибыли первые двести тысяч экю, 8 октября — остальные двести тысяч.

Все это происходило в присутствии представителей семьи Круа.

— Круа, Круа, — промолвил герцог, с печалью отсылая эти деньги в свою сокровищницу. — Круа, Круа, нельзя служить двум господам сразу!

Это было произнесено голосом более горестным, чем восклицание Августа: «Вар, верни мне мои легионы!»

Кстати, во всех совершаемых им сделках король тре­бовал предоставить ему заложников; у него не было соб­ственных сыновей, но он заменял их сыновьями других. Пародируя слова Христа, он говорил, подобно кроткому Иисусу: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне!»^[6] Затем, когда дети приходили, он не позволял им вернуться домой. Таким образом ему удалось запо­лучить наследника рода Альбре, детей герцога Алансонского, малолетнего графа де Фуа и малолетнего герцога Орлеанского, в роли крестного отца которого он неза­долго до этого выступил.

Он женил графа де Фуа на своей сестре и собирался женить герцога Орлеанского на своей дочери: жениху было тогда два года!

Со стороны Людовика XI, отдавшего в этот момент Геную, Савону и Асти, то есть лучшую часть наследства малолетнего герцога, удерживать при себе ребенка было разумной мерой предосторожности: разве в обмен на это наследство Сфорца не мог помочь королю захватить Савойю?

А в ожидании того времени, когда он захватит Савойю, Людовик захватывал принцев.

В один прекрасный день, когда старый герцог Филипп Бресский, преследуемый собственным сыном, рискнул оказаться в Лионе, его зять, король Франции, задержал беглеца и поместил в замок Лош.

Замок Лош напоминал магнитную гору из «Тысячи и одной ночи»: стоило ступить туда ногами, как их уже невозможно было оттуда оторвать.

В Савойском доме, откуда Людовик взял себе жену, была еще одна дочь на выданье, и он предложил ее королю Англии.

Граф де Шароле усмотрел в этом выпад против себя и парировал удар, устроив брак английского короля с Эли­забет Риверс, хотя этому противились Уорик, желавший, чтобы Эдуард IV получил супругу из рук Людовика XI, и лорд-мэр, заявивший: «Прежде чем король Англии женится на этой женщине, это будет стоить жизни более чем десяти тысячам человек!»

Так что на этот раз Людовик XI оказался побежден графом де Шароле: то был реванш за города на Сомме: граф и король играли партию за партией.

Добрый герцог находился в это время в Эдене. Король отправил к нему королеву и принцесс, а затем отпра­вился туда сам, стараясь выглядеть в глазах старика любезным, добрым и предупредительным. Герцог ничего более не говорил о злосчастных городах на Сомме, ибо слишком горевал об их утрате, и Людовик решил, что тот о них забыл. Так что он завел разговор о выкупе Булони, а также Лилля. Старый герцог не осмелился произнести «нет».

— Шароле не согласится, — промолвил он.

В глазах Людовика XI промелькнула молния.

— Что ж! — ответил он. — Поручите мне образумить этого непослушного сына, и я верну его вам шелковым!

Филипп вспомнил, как Людовик XI образумил своего отца Карла VII Король разоткровенничился с ним в лесу; добрый герцог испугался этого лиса, выпускавшего из-под своей шкуры тигриные когти, и предпочел спа­стись бегством.

Король не хотел уезжать ни с чем и воспользовался этой поездкой, чтобы посетить пограничные области Фландрии и Пикардии, Абвиль, Аррас и Турне, причем в соответствии со своими привычными правилами: с небольшой свитой, без помпы, как простое частное лицо; он всегда питал отвращение к пышным приемам, празд­нествам и торжественным речам.

В Абвиле все жители вышли встречать короля на глав­ную площадь и прилегающие улицы; однако король оста­вил свой кортеж в четверти льё от города, сошел с лошади и пешком один вошел в город, как если бы был обычным горожанином.

Тем не менее, признав в нем чужого, жители предме­стья остановили его и спросили:

— Вам не встречался король?

— Король, — ответил он, — это я.

Однако славные горожане, видя на нем старую шляпу и поношенное платье, приняли его за сумасшедшего или за шута и начали насмехаться над ним; но тут они на­ткнулись на серьезного противника, ибо он был величай­шим насмешником на свете. Так что он принялся отве­чать им тем же, но, поскольку насмешки его были убийственными, дело стало принимать для него дурной оборот. К счастью, в этот момент прибыл кортеж, и горо­жане поняли, наконец, что перед ними король; если бы не это, он рисковал быть побитым камнями.

И потому начиная с этого дня он стал выбирать при въезде в город настолько дальние пути, что в конечном счете ему удавалось добраться до своего пристанища незамеченным, а иногда даже он покидал город прежде, чем становилось известно, что он туда въехал.