Когда Жанну подвезли к подножию помоста, на кото­ром ей предстояло выслушать приговор, она сошла с повозки, с которой для этого сняли заднее ограждение, и, поддерживаемая Мартином Ладвеню, поднялась по ступенькам; Ла Пьер и Массьё остались внизу.

Едва она заняла предназначенное для нее место на помосте, как священник Миди начал произносить направленную против нее речь, содержавшую больше оскорблений, чем ей когда-либо наносили их англичане. Но Жанна, казалось, ничего не слышала, и все то время, пока священник говорил, она молилась и целовала рас­пятие. Наконец, проповедник окончил свою обличитель­ную речь словами: «Идите с миром. Церковь не может больше вас защищать и передает вас в руки светского правосудия». После этого в свой черед взял слово епи­скоп и во второй раз прочитал Жанне приговор, который уже читал ей секретарь суда.

Выслушав его, Жанна бросилась на колени, обращаясь к Господу, нашему искупителю, с самыми благочестивыми молитвами, смиренно прося пощады у всех присутству­ющих, к какому бы сословию они ни принадлежали и каково бы ни было их положение, как сторонников англи­чан, так и сторонников французов, простирая к ним свои связанные руки и со слезами на глазах призывая их молиться за нее. Между тем бальи приказал палачу взять осужденную и препроводить ее на костер; но даже палач, тронутый той великой верой, какую проявляла Жанна, затягивал свои приготовления, чтобы дать ей время помо­литься; и она молилась, как свидетельствует хроника, с таким жаром, что у судей, прелатов и других присутству­ющих невольно выступали слезы на глазах и они плакали, а некоторые англичане провозглашали и славили имя Божье, видя, что та, которую им представляли еретичкой, столь набожно заканчивает свою жизнь.

Но были и другие, нисколько не взволнованные этим зрелищем и не испытывавшие никаких других чувств, кроме великого нетерпения, с каким они ожидали его окончания, настолько все время была велика их тревога, что в городе вспыхнет какой-нибудь бунт. И тогда неко­торые солдаты и командиры стали кричать: «Почему с ней так долго возятся? Дайте ее нам, и мы быстро покон­чим с ней». Среди этих голосов прозвучали и возгласы трех нетерпеливых судей, кричавших: «Ну же, священ­ник, ну же, палач, поторапливайтесь! Или вы хотите заставить нас обедать здесь?»

Более медлить было нельзя: стражники схватили девушку, надели ей на голову колпак, на котором были написаны слова «-Еретичка, вероотступница, идолопо­клонница», и поволокли ее к третьему помосту. Подойдя к костру, они бросили ее в руки палача и крикнули ему: «Делай свое дело». Что же касается Жанны, то она повер­нулась к метру Мартину, протянула к нему руки и ска­зала: «Святой отец, умоляю вас, не покидайте меня».

Но этот достойный человек вовсе не нуждался в таком призыве, он сам шел вслед за Жанной, и, так как эшафот был очень высоким, чтобы все собравшиеся могли видеть, как она будет умирать, священник помог девушке под­няться наверх, что ей самой было трудно сделать из-за цепей, сковывавших ее ноги. В конце концов палач и священник приподняли Жанну на руках, в то время как помощник палача подтянул ее к себе, взяв под мышки. Метр Мартин поднялся следом за ней; последним под­нялся палач.

С помощью своего подручного он привязал девушку за пояс к столбу, стоявшему в центре костра. Жанна не ока­зывала никакого сопротивления, позволяя палачу делать с ней все, что ему было нужно, и лишь громко воскли­цая: «Вы все, кто присутствует здесь и кто верит в Бога, молитесь Господу за меня!» Наконец, покончив со своей работой, палач вместе со своим подручным спустился вниз, оставив девушку на помосте наедине с братом Мар­тином. Ла Пьер и Массьё, оставшиеся внизу, кричали девушке: «Мужайся, Жанна! Мужайся, и Бог поможет тебе!» А она отвечала им: «Спасибо, добрые люди, спа­сибо».

В это время палач подошел к помосту, держа в руках факел, и, так как костер был со всех сторон обложен смолой и другими горючими материалами, огонь тут же вспыхнул. Он разгорался так быстро, что метр Мартин, полностью занятый исполнением своих благочестивых обязанностей, не увидел, как пламя приблизилось к нему. Это заметила Жанна и обратилась к священнику: «Ради Бога, осторожнее, святой отец: огонь вот-вот охватит вашу рясу! Спускайтесь, спускайтесь поскорее и показы­вайте мне распятие до тех пор, пока я не умру!»

И действительно, едва священник успел ступить на землю, как пламя стало разгораться с такой скоростью, что англичане начали роптать теперь на то, что казнь, которую так долго ждали и которая так задержалась, про­ходит чересчур быстро. В эту минуту, неизвестно почему, епископ набрался смелости и, спустившись со своего помоста, подошел к костру. «Епископ, епископ, — закри­чала Жанна, — это из-за вас я умираю, вы это хорошо знаете!» Потом, уже ощущая жар пламени, она снова закричала: «О Руан, Руан, я очень боюсь, как бы ты не пострадал из-за моей смерти!»

Тем временем пламя продолжало разгораться, и между жертвой и зрителями возникла дымовая завеса, но до тех пор, пока Жанну еще можно было различить, видны были ее глаза, воздетые к небесам, и слышался ее голос, взывавший к Богу. Наконец, пламя сменилось дымом, в последний раз послышалось слово «Иисус», а затем раз­дался исполненный смертельной муки громкий крик, ставший криком «Или, Или! Лама савахфани?»^[38] француз­ского Христа.

Едва Жанна умерла, палач подошел к метру Ладвеню, чтобы спросить, не считает ли тот, что Бог накажет его за зло, причиненное им этой женщине, которая в его глазах и по его собственным словам была святой. Метр Ладвеню попытался успокоить палача, говоря ему, что он был всего лишь орудием, а Бог сумеет отличить орудие, нанесшее удар, от направлявшей его руки. Но палачу стало еще страшнее, когда, поднявшись на эшафот, он увидел, что, несмотря на масло, серу и угли, положенные им на грудь Жанны, ее сердце осталось совершенно невредимым, целым и наполненным кровью. За те девят­надцать лет, какие он занимался своим ужасным ремес­лом, такое случалось с ним впервые.

Сострадание, которое испытывал палач, охватило души большого числа других людей: в ту минуту, когда он под­нес к костру факел, некоторые судебные заседатели, и среди них Упвиль, Миже, Ле Февр, Рикье и Маншон, покинули свои места и ушли, говоря, что они не могут выдержать подобного зрелища. Маншон, который был апостолическим нотарием, заявил даже, что никогда он не проливал столько слез ни из-за какого когда-либо случавшегося с ним несчастья; и это было до такой сте­пени правдой, что часть денег, полученных им за судеб­ный процесс, он потратил на покупку молитвенника и до конца своей жизни не переставал молиться по нему за Жанну. Но и это еще не все: в тот миг, когда жертва испустила дух, некий каноник из Руана, по имени Жан Алеспе, воскликнул: «О Господь мой, окажи мне в час моей смерти милость и помести мою душу в то же место, где пребывает душа Жанны». И даже секретарь короля Англии, по имени Жан Трессар, вернувшись к себе после казни, жалостно рыдал и приговаривал: «Горе нам! Горе нам! Мы все пропали, ибо только что сожгли святую, душа которой в руке Божьей».

Но особенно поражал все умы рассказ одного англи­чанина, ненавидевшего Жанну настолько, что, оскорбляя узницу в ее камере, на ее допросах и во время ее первого выставления на всеобщее обозрение, он осыпал ее более яростной бранью, чем кто-либо другой, и в конечном счете поклялся, что в тот день, когда ее будут сжигать, он сам принесет вязанку хвороста для костра. И в самом деле, он подошел с охапкой дров к эшафоту, как вдруг его ноги внезапно подогнулись и все увидели, что он упал на колени, простирая руки к Жанне и прося поща­дить его, и вот-вот потеряет сознание. К нему тотчас подбежали, поставили его на ноги и спросили, что с ним; и тогда он во всеуслышание заявил, что в тот миг, когда Жанна вскричала: «Иисус!», он увидел, как из огня выле­тела голубка и взмыла в небо, и что по его твердому убеждению эта голубка была душой мученицы.

В тот же день кардинал Английский, опасаясь, что останки Жанны, если их сохранить, начнут творить какие-нибудь чудеса, приказал, чтобы ее сердце, оста­вшееся невредимым, было передано ему, а прах ее тела, смешанный с пеплом костра, был развеян с высоты моста, чтобы воды Сены унесли его к океану.