Уверенные в том, что дорога находится под наблюдением часовых, участники дуэли выходят на улицу; клинки эспадронов или рапир и у соперников, и у секундантов отсоединены. Они прячут клинок на груди, оттуда он спускается вдоль бедра; рукоять лежит в одном кармане, гарда — в другом. Хирург, обязательно присутствующий на дуэли, несет свою сумку с инструментами, корпию и перевязочный материал. И наконец, зеваки — ибо зевакам всегда разрешено присутствовать на дуэли, если они имеют отношение к студенчеству, — зеваки идут следом, напоминая оруженосцев господина Мальбрука, которые не несли ничего, или Жозьона, который нес лишь свою тросточку.

На всем протяжении пути дуэлянты следят за поведением часовых. Если предзнаменования неблагоприятны, они поворачивают обратно и возвращаются в город, отложив дуэль на следующий день; если же наблюдатели подают обнадеживающие знаки, дуэлянты идут дальше, прямо в трактир. Хозяин свое дело знает: немного крови на полу и много пива на столе.

Трактир — это прелестный домик, выкрашенный розовой и фисташковой красками и весь утопающий в цветах. Поединки в нем происходят по будням, а по выходным и в праздники там пляшут, ибо, надо сказать, по другую сторону Рейна тоже пляшут, хотя все путешественники, описывающие эти любопытные края, всегда упоминают лишь вальс. Правда, чтобы разжечь немца, требуются тромбоны, большие барабаны и металлические тарелки, но уж если он пустился в пляс, его не остановишь: это танцор с паровым двигателем, пляшущий с мощностью в сто двадцать лошадиных сил.

Впрочем, танцевальный и фехтовальный залы разделены лишь небольшим очаровательным садом, полным тени и благоухания. Это проявление чуткости со стороны хозяина трактира, позаботившегося о том, что если ссора происходит на балу, то ее можно разрешить тут же и в ту же минуту. Как видно, трактир "Кайзерштуль" — просто рай на земле.

Войдя в зал, студенты прежде всего тщательно закрывают двери; затем, пока секунданты, сверяясь с "Распорядком", определяют условия поединка, противники приводят себя в порядок.

В Германии, стране более чем своеобразной, на дуэли дерутся не так, как у нас, лишь для того, чтобы просто-напросто убить друг друга; здесь дерутся ради того, чтобы драться, а поскольку поединок — удовольствие несколько более опасное и чуть более сильное, чем любое другое, участники дуэли хотят, чтобы оно длилось дольше. И потому, вместо того чтобы снимать с себя одежду, они надевают поверх нее другую, а точнее говоря, облачаются в полные доспехи.

Эти доспехи состоят из широкополой фетровой шляпы, закрывающей голову и прикрывающей лицо; чрезвычайно широкого пояса, защищающего, наподобие нагрудника для фехтования, грудь и живот; туго набитого чулка, который, вместо того, чтобы надеть его на ногу, натягивают на руку, и он предохраняет ее от плеча и до запястья; и наконец, термидорианского галстука, прикрывающего сонную артерию и дыхательное горло; таким образом, противнику оставлено совсем немного — небольшая часть щеки и кончик носа.

Я забыл сказать про гарду, которая при помощи обжимного кольца крепится к клинку и которая достигает таких размеров, что злые языки именуют ее парадной супницей, учитывая сходство этих предметов.

Добавим, что пронзать клинком запрещено, а можно только колоть.

Так что, оставляя в стороне редкие случаи кровопролития, для студента нет особой опасности, если его назовут болваном, за исключением того, что это слово может более или менее справедливо его охарактеризовать.

Между схватками, пока противники отдыхают, опершись на острие шпаги, двое лакеев выметают обрывки шляп, поясов, галстуков и нарукавников, выдранные из них фехтовавшими противниками; затем по сигналу поединок возобновляется, чтобы завершиться или возобновиться опять, до тех пор, пока не будут в точности выполнены правила "Распорядка". Часто случается, что дуэль заканчивается пусть и с болезненными ушибами, но без серьезных увечий. Слегка пощипали друг друга, да и только.

Должно быть, прусское правительство настроено весьма по-отечески, если оно запрещает подобные развлечения.

Мне не хотелось покидать Гейдельберг, не посетив трактир "Кайзерштуль", но, не имея чести быть студентом, я был допущен лишь в танцевальный зал.

А так как в тот момент там не было ни танцующих, ни музыкантов, он, понятно, не вызвал у меня настолько сильный интерес, чтобы я задержался в нем надолго. Мы тотчас же вернулись в Гейдельберг и, поскольку было всего два часа пополудни, велели запрячь лошадей в карету, а затем направились в Карлсруэ, куда нам удалось прибыть лишь к одиннадцати вечера.

КАРЛСРУЭ

На следующее утро, когда я открыл окно в гостинице "Англетер", перед глазами у меня оказался красивейший вид Карлсруэ, то есть Рыночная площадь.

Карлсруэ — это столица в уменьшенном виде; все то, что в других городах большое, здесь маленькое: театр, церковь, пирамида и обелиск. Так как площадь здесь одна-единственная, все эти достопримечательности находятся прямо под рукой у великого герцога, что весьма удобно. Кроме того, поскольку город построен в форме веера, а все улицы, прямые, как стрела, сходятся к замку, его высочеству достаточно выйти на балкон, чтобы увидеть невооруженным глазом все то, что творится у него в столице; это, должно быть, значительно упрощает деятельность почтенного ведомства, именуемого полицией.

Город возник по прихоти великого герцога Карла; герцог имел обыкновение охотиться в лесах Хардтвальда и, уделив этому занятию какое-то время, отдыхать затем на деревянной скамье, стоявшей в уголке, который он любил более всего. И вот однажды ему в голову пришла блестящая мысль, что было бы гораздо приятнее отдыхать в хорошем замке, чем на неудобной скамейке. На следующую охоту он пригласил архитектора и показал ему свое любимое место. Архитектор нашел этот выбор весьма удачным, и осенью 1715 года великий герцог уже мог отдыхать в своем новом замке. Отсюда и происходит название Карлсруэ, что означает "Отдых Карла". Один из моих друзей, человек бесконечно остроумный и имевший несчастье провести в Карлсруэ четыре года в качестве французского министра-резидента, говорил мне, что это самый скучный город в Германии, которая сама по себе является страной скучных городов.

Я оставался в Карлсруэ всего лишь ночь и полдня, но, тем не менее, полностью согласен с мнением господина министра-резидента.

Выехав из столицы великого герцога, по однопролетному мосту пересекаешь реку шириной в восемь футов: это местный Нил, по размерам соответствующий пирамиде и обелиску с Рыночной площади.

Через три часа мы добрались до Раштатта, прежней резиденции маркграфов Баден-Баденских. Низвергнутый с престола с появлением Карлсруэ, бедный униженный город пришел в упадок: две его площади заросли травой, а замок весь облупился. Как ни печально выглядит этот замок, кирпичный остов которого проступает сквозь осыпавшуюся штукатурку, имитирующую мрамор, я все же посетил его из-за связанных с ним исторических воспоминаний. Но даже если бы таких воспоминаний не было, он все равно заслуживает осмотра, ибо его отличает изумительное внутреннее убранство, относящееся к концу века Людовика XIV.

Замок Раштатт был построен маркграфиней Сибиллой Августой, которая, должно быть, отличалась отменным вкусом и редким умом. Я бы с большим удовольствием провел три-четыре дня в одной из этих великолепных комнат, украшенных замечательными гобеленами, читая там в свое удовольствие письма г-жи де Севиньи и мемуары Бюсси-Рабютена. Мне кажется, что, оттеняя друг друга, комнаты и книги от этого еще больше бы выиграли.

К тому же, по соседству с гобеленами, фарфором и китайскими безделушками маркграфини, которые украсили бы любой французский будуар в стиле рококо, выставлены не менее ценные диковины, собранные ее мужем, маркграфом Людвигом Вильгельмом. Это трофеи, добытые им у турок и заполняющие две комнаты оружием и знаменами. Третья комната отведена не менее любопытным трофеям: это четыре портрета в полный рост, изображающие четырех жен паши, которых победитель взял в плен и привез с собой в Раштатт. Говорят, что эта часть добычи была воспринята маркграфиней куда менее восторженно.