Подойдя к ней, он остановился возле портала. Это была небольшая массивная романская базилика XI века, которую архиепископ Анно построил на месте древнего храма святой Елены и которая скорее напоминала надгробие, чем церковь. И тут он не смог удержаться и принялся размышлять о разнице между устремленными ввысь башнями, острыми шпилями и оригинальными небольшими колоннами, на глазах у него возникавшими накануне под волшебной палочкой Сатаны, и массивным сооружением в византийском стиле, стоявшим перед ним. В итоге он совершенно забыл о том, что пришел молиться, и двинулся куда глаза глядят, поглощенный одной-единственной и неотступно преследующей его мыслью.

Так он бродил весь день напролет, а к вечеру, не помня по каким дорогам он шел и не отдавая себе отчета в том, как он сюда забрел, снова оказался за Франкскими воротами, на прогулочной аллее, возле скамейки, где сидел накануне. Наступила ночь; аллея была пустынной, и только один человек, как и он, остался за городскими стенами. Это был тот самый старичок. Архитектор с первого взгляда узнал его и подошел к нему.

Старичок стоял возле крепостной стены и что-то рисовал на ней стальным прутом. Каждый штрих являл собой огненную линию, которая мало-помалу затухала, так что по мере того, как великолепный план, который он чертил, продвигался вперед, самые первые его линии начинали бледнеть и в конце концов совсем исчезали. Поэтому глазом невозможно было проследить новые линии, а память не удерживала старые; прерывисто дыша, архитектор наблюдал, как перед глазами у него возникает, проступая в мельчайших деталях, фосфоресцирующий собор, который через мгновение исчезал во мраке и который ему не удавалось охватить целиком.

Он тяжело вздохнул.

— А, это ты, — сказал Сатана, оборачиваясь. — Я поджидал тебя.

— Вот и я, — ответил архитектор.

— Я знал, что мы не поссорились. Смотри, я набросал план. Что ты скажешь об этом портале?

Он снова провел своей палочкой по стене, и на ней возник трехчастный портал пламенеющей базилики.

— Он превосходен! — воскликнул архитектор, даже не пытаясь скрыть свой восторг.

— А об этой башне? — продолжал Сатана, повторив тот же трюк.

— Она великолепна!

— А об этом нефе?

— Он изумителен!

— Ну что ж, все это твое, если хочешь.

— А что ты потребуешь в обмен?

— Твою подпись.

— И ты отдашь мне свой план?

— В полную собственность.

— Я сделаю все, что пожелаешь.

— Встретимся завтра в полночь?

— Завтра, в полночь.

Сатана исчез так быстро, что нельзя было даже понять, в какую сторону он пошел, а архитектор вернулся в город.

Старушка-мать ждала его, как и накануне, не приступая без него к ужину. Архитектор сел за стол, и это несколько успокоило бедную женщину; но скоро она заметила, что сын ее просто-напросто подчиняется физической потребности, в то время как ум его витает так далеко от тела, что ему нет никакого дела до того, чем оно занято.

Все более и более погружаясь в свои мысли, архитектор встал из-за стола и ушел к себе в комнату; мать не осмелилась последовать за ним, но села возле порога, чтобы быть рядом, если ему вдруг что-то понадобится.

Какое-то время она слышала, как он вздыхает и молится; но поскольку в этом не было никакого повода для беспокойства, она по-прежнему не решилась войти к нему. Затем он лег. Еще долго она слышала, как он ворочается с боку на бок в кровати; потом наступила тишина, за которой последовали жалобы и стоны. Потом ей показалось, что из комнаты доносится какой-то спор; послышался шум, словно там дрались; затем раздались приглушенные крики. Ей почудилось, что ее сын зовет на помощь. Тогда она вошла, полагая, что он борется с каким-то убийцей. Но он был один и громко кричал во сне:

— Нет, нет, Сатана, ты не получишь мою душу!

Услышав это страшное имя, бедная мать перекрестила лоб спящего сына, что, казалось, слегка его успокоило; затем она принялась молиться у изножья кровати, перед образом Богоматери: эту написанную яркими красками икону привез из Константинополя и подарил сыну какой-то паломник. По мере того, как она читала молитву, сон архитектора становился все спокойнее; наконец, когда молитва была закончена, дыхание его стало ровным и чистым, как дыхание ребенка.

Наутро он встал довольно спокойным и подошел к окну вдохнуть утренний воздух. Он увидел, как из дома, одетая в траур, вышла его мать; она заметила его и подошла к окну.

— Куда вы идете, матушка? И почему вы вся в черном?

— Потому что сегодня годовщина смерти твоего отца, и я иду в церковь святого Гереона заказать священнику мессу за упокой душ в чистилище.

— Увы, увы! — прошептал архитектор. — Нет ни такой мессы, ни таких молитв, какие могли бы извлечь мою душу из бездны, в которую она скоро попадет.

— А ты не хочешь пойти со мной? — спросила старушка.

— Нет, матушка; но, если вы встретите старого отца Клемента, пришлите его ко мне. Это святой человек, и я был бы рад попросить его совета по одному делу, которое меня мучит.

— Да сохранит тебя Господь в твоих благих намерениях, сын мой; ибо, если я не ошибаюсь, вокруг тебя рыщет враг рода человеческого.

— Идите, матушка, — сказал архитектор.

Старушка удалилась, а архитектор остался стоять у окна,

погруженный в свои мысли. Вскоре он увидел, как старый отец Клемент появился из-за угла и подошел к их дому. Он закрыл окно и стал ждать.

Старый монах вошел внутрь; это был не только, как сказал архитектор, святой, но еще и сведущий человек, который вырвал из когтей дьявола много душ, стоявших на пороге гибели. Однако поскольку сам он всегда жил с чистой и невинной совестью, то как бы ни желал дьявол воздать ему за вред, который тот ему причинял, это было невозможно; и как бы яростно он с ним всякий раз ни сражался, монах всегда выходил победителем; так что

Сатана столько раз обламывал когти в борьбе со святым отцом, что он уже давно держался от него подальше, позволяя ему спокойно завоевывать себе место в раю.

Поскольку монах прекрасно разбирался в делах такого рода, то стоило ему взглянуть на архитектора и увидеть его изможденное и осунувшееся лицо, как он понял его душевное состояние и воскликнул:

— О сын мой! У вас в голове дурные мысли.

— Да, да, — прошептал архитектор, — да, очень дурные мысли, отец мой; поэтому я и позвал вас, чтобы вы помогли мне с ними справиться.

— Поведай мне все, сын мой, — сказал монах, присаживаясь.

— Отец мой, вам, наверное, известно, что архиепископ Конрад поручил мне построить собор?

— Да, известно, и он не мог бы найти более достойного архитектора.

— В этом вы ошибаетесь, отец мой, — ответил зодчий, понизив голос, словно ему было стыдно за унизительное признание, которое ему приходилось делать во имя истины, — я придумывал план за планом, и, возможно, среди них есть несколько, которые были бы достойны второстепенных городов, таких, как Вормс, Дюссельдорф или Кобленц; но тот, кто придумал план, достойный нашего города Кёльна, это вовсе не я, отец мой.

— Ах так! — произнес монах. — А нет ли возможности выкупить этот план у того, кто его придумал, за золото?

— Я предложил ему все, что у меня было, но в ответ он показал мне кошелек, набитый бриллиантами.

— А нет ли возможности забрать у него этот план силой? — спросил монах, так страстно желавший увидеть Кёльн королем Рейна, что помимо своей воли немного перешел рамки христианского милосердия.

— Я хотел забрать план силой, отец мой, но он расправился со мной, как с ребенком, приставив к моей груди мой же собственный кинжал.

— Значит, он не захотел расстаться с ним ни при каких условиях?

— Нет, захотел, и при одном единственном, отец мой.

— При каком же?

— Я должен отдать ему за это свою душу.

— Значит, этот архитектор — Сатана?

— Да, он самый.

— И ты говоришь, — ответил монах, ничуть не испугавшись, когда архитектор произнес это страшное имя, — что этот собор превратит Кёльн в жемчужину Германии?