Другой остановился бы, чтобы послушать шелест листвы, журчание родника и пение птиц; но для Готлиба все эти звуки были лишены очарования, и он не слышал ничего, кроме шуршания катящихся шаров и грохота падающих кеглей.

Когда в подернутой дымкой дали ему виделись едва проступавшие очертания города или деревни, он не замечал красоты пейзажа и не думал, удастся ли ему найти в этом месте работу; он задавал себе лишь один вопрос:

— Смогу ли я сыграть там партию в кегли?

Так что его путешествие не доставило ему удовольствия и не прибавило знаний. Он постоянно был озабочен и печален, испытывая разочарование в своих надеждах на счастье. Вместо восхищенных взглядов и почестей, которые, как он надеялся, будут предвосхищать его появление или идти за ним по пятам, он встречал только зависть и преследования. По существу, он не мог задерживаться нигде более недели, и еще было большим счастьем для него, если ему удавалось целым и невредимым покинуть место, где он провел эту неделю.

Мало-помалу вследствие всех полученных им оскорблений и всех затеянных с его участием ссор повадки Готлиба стали такими подозрительными, что его принимали за бродягу и полиция установила за ним строгое наблюдение.

Но Готлиб не сожалел ни о своем запятнанном имени, ни о потерянной чести; нет, его единственным беспокойством был страх, что наступит неделя, когда ему не представится возможности сыграть в кегли трижды.

Всякий раз, когда эта мысль приходила ему на ум, все его тело содрогалось от ужаса, и, если на его пути не встречалось ни города, ни деревни, он бросался бежать как сумасшедший, чтобы отыскать место, где может быть кегельная площадка.

Тот, кто встречал его бегущим таким образом, с блуждающим взглядом, с испугом на лице, скорее мог принять его за преследуемого нечистой совестью преступника, чем за умелого токаря, мастера своего дела, или за прекрасного игрока, умеющего сбивать девять кеглей одним ударом.

Все кончилось тем, что он начал проклинать свою необыкновенную способность, особенно после того, как ему случалось провести в скитаниях половину недели и не найти возможности сыграть в кегли.

Оказавшись в таком положении, он умолял первого встречного сыграть с ним партию и, встречая повсюду отказ, играл с прислужником, расставлявшим кегли, лишь бы не попасть в когти Сатаны.

Так прошло полгода.

В течение этого полугода Готлиб становился все более и более несчастным: он стал предаваться пьянству — вначале, чтобы забыться, а потом по привычке.

Однажды он пришел в городок на границе с Силезией. Была пятница, и в эту неделю он сыграл только дважды; поэтому, подходя к питейному заведению, он обрадовался, услышав шум катящихся шаров и падающих кеглей и крики прислужника, расставлявшего их.

Готлиб поспешно бросил дорожный мешок на скамью и подбежал к играющим, радостно возбужденный от мысли, что ему еще раз удалось ускользнуть от своего адского врага.

Но эта долгожданная встреча, воспринимавшаяся им как счастливый случай, напротив, чуть было не стала для него гибельной.

Готлиб начал играть, но он не находил больше удовольствия в игре, играя только по необходимости и всегда с чувством тревоги.

Относительно трех первых ударов, когда он сбил девять кеглей, игроки не сделали никаких замечаний; но, увидев, что он не делает ни одного промаха, они начали выказывать недовольство; от недовольства они вскоре перешли к оскорблениям, а от оскорблений — к ударам кулаками. Вскоре удары кулаками показались им недостаточными, и в голову Готлибу полетели стулья. В разгар потасовки он схватил за горлышко бутылку и сильно ударил ею по голове молодого ткача. Бутылка разбилась, и тот упал на землю без чувств, утопая в собственной крови.

Вокруг наступила мертвая тишина: все с ужасом смотрели на жертву, и Готлиб, содрогаясь при мысли о том, что его ожидает, воспользовался замешательством, схватил свой дорожный мешок и бросился к двери питейного заведения. Но на пороге он встретил жандармов, которых привлек туда шум и которые арестовали его.

Готлиб хотел оправдаться; но все единодушно набросились на него, обвиняя его в том, что это он затеял драку и что он приспешник Сатаны или, по крайней мере, бродяга или преступник; в конце концов его препроводили к бургомистру, куда он явился весь истерзанный, окровавленный и умирающий от усталости.

Бургомистр, не имевший в тот момент возможности выслушать обе стороны, приказал держать Готлиба под стражей вплоть до новых распоряжений.

Итак, наш бедный токарь, красивый молодой человек, всегда мечтавший первенствовать во всем, был заключен в мрачную темницу, и будущность его состояла в том, чтобы выйти оттуда только на каторгу, а возможно, даже взойти на эшафот.

Но не эшафот и не каторга занимали в первую очередь его мысли; больше всего его мучила невозможность сыграть три партии кеглей в неделю и следовательно, необходимость принадлежать Сатане по условию подписанного им договора.

И с этой ужасной мыслью, что он погиб не только для этого мира, но и для потустороннего, Готлиб бросился на покрытый соломой пол темницы.

КАК ГОТЛИБ ВСТРЕТИЛ УГОЛЬЩИКА,

И ЧТО ИЗ ЭТОЙ ВСТРЕЧИ ВОСПОСЛЕДОВАЛО

Едва Готлиб оказался в тюрьме, как он понял всю серьезность своего положения; поэтому первым охватившим его чувством было полное отчаяние. Сначала у него возникла мысль размозжить себе голову о железные прутья оконной решетки; но, поразмыслив, он понял, что смерть не только не положит конца его страданиям, но приблизит ту ужасную минуту, когда его душа, отданная в залог Сатане, попадет в его когти.

Страдания, которые он испытывал в этом мире, сколь бы жестокими они ни были, не шли ни в какое сравнение с теми, какие он испытывал бы в мире ином.

В этой крайности счастливый порыв души привел его к Богу, то есть источнику всякого блага и всякого милосердия.

Раздавленный горем, согнувшийся под тяжестью отчаяния и ужаса, он смиренно преклонил колени и вознес к Богу горячую молитву. Он исповедался в своем грехе, признал, что первопричиной его была гордыня, искренне испросил прощения у Бога и молил его, обливаясь слезами, соблаговолить прийти к нему на помощь.

В то же самое время он от всего сердца дал клятву стать совершенно другим человеком и отныне использовать все силы своей души, чтобы заслужить милость Всемогущего.

Пылкая молитва, исходящая из искреннего и кающегося сердца, всегда оживляет того, кто ее совершает. Готлиб ощутил на себе эту истину; он почувствовал себя спокойнее, и в его душе зародилась надежда на возвращение лучших дней.

И действительно, в тот же самый день, как если бы его молитва достигла подножия престола Господня и Бог пожелал зажечь луч надежды в глазах Готлиба, несчастный узник увидел, что двери темницы отворились и двое жандармов повели его к бургомистру.

— Молодой человек, — сказал ему бургомистр, — благодарите Бога, что событие, приведшее вас в тюрьму, имело, против всякого ожидания, счастливый исход; еще какая-нибудь доля дюйма, и удар, который вы нанесли вашему противнику, оказался бы смертельным. Но, к счастью, молодой ткач пошел на поправку, и он сам приходил ко мне с просьбой помиловать вас. И поскольку как раз сегодня у меня именины, я отнесусь к вам с большим снисхождением, чем вы того заслуживаете. Вот ваш паспорт и четыре талера, отправляйтесь с Богом и, если мне уместно дать вам совет, не играйте больше ни во что, а особенно в кегли.

Готлиб искренне поблагодарил бургомистра за его добрые советы и за подаренные им четыре талера и, терзаемый самыми противоположными чувствами, покинул город, повторяя про себя клятву, данную им бургомистру: не играть больше ни во что.

Наступила суббота.

Итак, истекала неделя, а Готлиб не сыграл еще ни одной партии в кегли. Стоит вспомнить, что он дал обязательство Сатане играть, по крайней мере, три раза в неделю.

Всякий раз, когда мысль об этом обязательстве приходила ему в голову, у него больно сжималось сердце, и, невольно останавливаясь, он глубоко вздыхал.