— Вот так! — произнес ризничий, когда переодевание было завершено. — Поднимайтесь-ка теперь на пьедестал под этим большим паникадилом. Вот ваше место. Держите в правой руке эту книгу, а левую протяните так, как это делаю я. Вот так! Теперь немного приподнимите голову и устремите взгляд к Небу, чтобы казаться как можно более благочестивым.

Дав таким образом наказ своему куму и не находя больше никаких изъянов в его позе и в выражении его лица, ризничий удалился со словами:

— Неплохо, неплохо, совсем неплохо! Все идет как надо.

Но едва ризничий, козырьком приставив ко лбу ладонь, отступил на несколько шагов назад, поздравляя своего кума, как тот издал жуткий крик, которому отозвалась вся часовня.

— Иосиф и Мария! — вопил сапожник, ухватив левой рукой кончик носа, словно вознамерившись удлинить его до самого пояса.

— Бог мой, что случилось, кум? — спросил ризничий, поспешно вернувшись к несчастному. — Вы кричите так страдальчески, словно вас ужалил тарантул.

— Нет, — со слезами на глазах ответил сапожник, — нет, это плавится проклятая свеча на паникадиле и, плавясь, каплет горячим воском на кончик моего носа. Пусть меня назовут мошенником, если через несколько минут там не появится волдырь размером с монету в двадцать су!

— Будет вам, будет, — попытался успокоить беднягу ризничий, — отклоните голову немного в сторону, и то, что случилось, больше не повторится. К тому же, я не пожалею для вас несколько монет в качестве платы за ваши страдания. Только, ради Бога, не поднимайте шум во время службы: это может дорого стоить нам обоим, ведь вы понимаете, что вам необходимо оставаться немым и неподвижным, как если бы вы были настоящей статуей.

— Не беспокойтесь, кум, — заверил сапожник, прельщенный обещанием ризничего дать ему несколько монет, и принял надлежащую позу. — Я постараюсь все сделать как следует.

Ризничий удалился, совершенно успокоенный, и новый святой остался один в часовне.

Наш святой Иоанн Непомук какое-то время испытывал настоящее блаженство, в полном одиночестве пребывая в церкви. Отсутствие посторонних давало ему возможность укрыться от горячих капель воска, продолжавших падать с паникадила на то место, где минутой раньше находился его нос.

Однако минуту спустя, вследствие явления, объясняемого вращательным движением земного шара, жаркие лучи июньского солнца, проникая через открытое окно, постепенно приблизились к лицу сапожника и теперь били ему прямо в глаза.

В этом не было никакой беды, пока несчастный имел возможность отклонять лицо вправо и влево и моргать глазами. Но это обещало стать нестерпимым, когда часовня наполнится людьми и он будет вынужден оставаться неподвижным под солнечными лучами, обжигающими глаза, и под водопадом воска, обжигающим ему нос.

При одной мысли об этом сапожник вздрагивал.

Однако теперь было слишком поздно размышлять, и, сколь бы опасным ни представлялось ему его положение, он был вынужден смириться с ним, поскольку не кто иной, как он сам, вследствие необдуманного согласия пошел на такой шаг.

К тому же уготованная ему пытка не заставила себя долго ждать. Двери часовни распахнулись, толпа повалила туда, и вскоре прихожан набилось столько, что они буквально задыхались, а ведь за дверями часовни людей собралось еще больше, чем внутри.

Вы понимаете, дорогие читатели, что такой огромный приток толпы только усилил и без того большую жару в часовне. Бедный сапожник, лицо которого продолжали обжигать солнечные лучи, становившиеся все более горячими, через короткое время уже обливался потом и тихо вздыхал:

"Увы, увы! Как же счастливы люди, недостойные солнечного света!"

И страдал он не только телесно: к этой муке прибавился страх, что кто-то увидит пот, струящийся по его лицу, и эту невольную дрожь, сотрясающую все его тело при каждой очередной капле воска, падавшей на его нос.

К счастью, страхи страдальца были преувеличены. Набожные крестьяне и угрюмые силезские рудокопы никак не могли заподозрить подмену, поскольку благодаря бороде сходство сапожника со святым было очень большим, и они не сомневались, что перед ними настоящая статуя; все стояли на коленях вокруг лже-Непомука и произносили страстные молитвы, перебирая четки, и если кто-нибудь из них и поднимал голову, то не из подозрения или любопытства, а только лишь из набожности.

Так что среди всей этой толпы, заполнившей часовню, один лишь ризничий понимал суть происходящего: наверное, чтобы наказать его за кощунство, святой Непомук обострил зоркость его глаз, так что ризничий мог сосчитать капли пота, стекавшие со лба сапожника, и дрожал при виде каждой капли воска, падавшей на нос несчастного.

Нет ничего удивительного в том, что ризничий дрожал и взрагивал при каждом приступе дрожи и при каждом взрагивании бедного сапожника.

Чтобы хоть как-то облегчить участь своего кума, ризничий поднялся на клирос и открыл окно.

"Таким образом, — подумал он, — мой бедный кум сможет дышать и свежий воздух слегка успокоит его".

Эта мысль, пришедшая в голову ризничего, оказалась весьма злосчастной.

За окном роилось огромное множество мух. Эти бедные насекомые, у которых от жары возбудилась сверх всякой меры жажда, устремились в часовню и, будучи более зоркими, нежели прихожане, увидели ручьи пота, текущие по лицу поддельной статуи; кроме того, сапожник так торопился за едой, что, проглотив суп, он то ли из-за нехватки времени, то ли из чувственного удовольствия не стал вытирать рот, и именно на его все еще сладкие губы обрушилась жужжащая туча.

В несколько секунд голова лже-Непомука стала похожей на улей.

Вам, дорогие читатели, доводилось испытать щекотку, причиняемую мухой, которая, как ее ни прогоняй, упорно снова садится на ваше лицо. Так что, если вы помните, как донимала вас одна муха, можете представить себе, как изводила сапожника целая туча этих созданий!

Бедняге казалось, что он очутился в чистилище.

Пытка была такой мучительной, что без воздействия подлинного Непомука, воздействия воистину чудесного, чудовищные гримасы, искажавшие физиономию сапожника, вынудили бы всех прихожан бежать из часовни.

Более всего пребывали в беспрестанном подергивании губы, поскольку они источали запах злосчастного пивного супа; сначала судорожно подергивалась верхняя губа, пытаясь то дотянуться до носа, то опуститься до подбородка. Затем, не достигнув цели при помощи верхней губы, сапожник попытался добиться своего при помощи нижней, и, поскольку это все равно ему не удалось, он проделал всем ртом движение в одну сторону и в другую, как будто стремясь укусить то свое правое, то свое левое ухо.

Но, как если бы эта пытка была недостаточно сильной, лже-Непомук вдруг обнаружил, что ему уготована еще одна.

Она приближалась к нему в облике огромного шмеля, кружащегося, гудящего, угрожающего. Сначала могло показаться, что эта тварь попала в часовню случайно, обнаружив открытое окно; шмель безобидно летал то в одной стороне, то в другой, вроде бы не имея никаких злых намерений; затем его внимание привлек рой мух, кружащихся вокруг сапожника. Шмель направился в сторону своих сородичей, не имея какой-либо явной цели, кроме смутного любопытства.

Как только шмель оказался в часовне, лже-Непомук уже не упускал его из виду: глаза сапожника с беспокойством следили за всеми кругами, которые насекомое прочерчивало в воздухе, и с ужасом заметил, что с каждым кругом оно подлетает к нему все ближе и ближе.

Наконец несчастный услышал гудение шмеля у самых своих ушей и тут же сообразил, что его враг отлично обдумал выбор места для отдыха.

Вскоре всем сомнениям сапожника был положен конец: шмель устроился на самом кончике его носа.

Почти обезумевший лже-Непомук, рискуя вызвать скандал, решил спрыгнуть со своего пьедестала на клирос. Он сделал могучее усилие, но его ноги словно вросли в пьедестал, и ему не удалось сдвинуться с места.

В эту минуту гудение шмеля стало настолько невыносимым, что сапожник вознамерился прихлопнуть его своей книгой; но рука его осталась неподвижной.