Оборачиваюсь и не сразу узнаю пухлого Санька с растянутыми в улыбке губами.

– Особо не спешишь, – комментирует он высоким голосом, как будто специально подстраивается под женский, но я знаю, что так он говорит всегда.

– Было бы куда спешить, – усмехаюсь я и поправляю сползающие к кончику носа очки.

– Мы с Машкой и Светкой хотим сегодня прогулять. Солнце какое, впервые за две недели вылезло, – щебечет Санек, а я не понимаю, к чему весь этот разговор.

Киваю и отворачиваюсь, собираясь идти дальше, но пухляш догоняет, равняется со мной и спрашивает:

– Пойдешь с нами?

Я резко торможу и замираю, как вкопанный. Снова сдвигаю очки и с недоверием оглядываю Санька, но, к удивлению, не замечаю признаков насмешки.

– С вами гулять? – спрашиваю я механическим голосом.

Тот несколько раз кивает, переминаясь с ноги на ногу. Соглашаюсь, хотя все еще ожидаю подвоха.

Школа остается позади, и я чувствую, как моё скованное страхом нутро понемногу расслабляется, и в душе зарождается предвкушение чего-то веселого. Санек не умолкает, рассказывает, что на площадке через несколько дворов нас ждут девчонки, потом показывает новый чехол для телефона, и у меня тоже появляется желание купить что-нибудь.

Что-то кроме еды.

Он пытается вытянуть из меня информацию о моих хобби и интересах, но я говорю размыто, не хочу делиться личным. Вспоминаю про блокнот и с нежностью думаю про его мягкую обложку.

Надеюсь, что она хорошо поспала, без сонных параличей и кошмаров.

Проходим по узкой тропинке между полуголых кустов и оказываемся в том самом дворе. Санек указывает на два силуэта, сидящие на лавочке, но в старых очках я не могу их разглядеть, пока мы не подходим поближе. Сначала я узнаю одноклассницу Машку – светло-русые кудри разлетаются на ветру и липнут к ее накрашенным розовым губам. Рядом сидит Светка. Она напоминает мне девчонку из семейки Адамс. У неё такие же волосы, только короткие, еле достают до плеч. К тому же, Светка постоянно подводит глаза и рисует стрелки. Наверное, это как раз и называется «смоки-айс», хотя, может и нет. Они лузгают семечки и кидают шкурки на песок, отчего кажется, что под ними ползает рой муравьев.

Санек говорит, что пригласил меня погулять, и я вижу удивление на их лицах, чувствую неловкость и смущение. Щеки горят, а та, что с синяком, еще и ноет.

– Тебя Белый побил? – спрашивает Светка и перекидывает ногу на ногу.

– Мы подрались, – тихо уточняю я.

Внутри возникает раздражение – ага, вы ещё пожалейте меня.

– Надеюсь, он тоже получил, – Светка морщится, а потом хмыкает, как будто представляет побитого Белого.

– Ненавижу, когда кто-то дерется, ненавижу агрессию, – голос Машки звонкий и разносится ветром, – будешь семечки?

Беру горсть и сажусь рядом. Неловкость остается, особенно, когда все замолкают, однако Санек быстро ориентируется и предлагает пойти на стройку, полазать и попрыгать в песок. Я никогда там не был, поэтому молчу, но девчонки быстро и радостно соглашаются, и мы отправляемся в соседний квартал.

Стройка огорожена забором, но Санек шустро находит дыру в сетке-рабице, и мы пролезаем на территорию стройки. Видим много песка, две бетономешалки и голые три этажа с зияющими лестницами и торчащими сваями. Сначала прыгаем через провал на первом этаже, и Санек один раз падает вниз, но с ним все в порядке: высота небольшая, да и приземлился он в кучу белого рассыпчатого песка. Потом Машка достает карты, предлагает сыграть в дурака и проигрывает первый же кон. Она смешно злится, выпячивая губы и сминая пальцами широкие джинсы светло-синего цвета. Еще несколько конов, и нам надоедает. Я не проиграл ни разу, вероятно поэтому Машка многозначительно смотрит на Светку и говорит:

– А я тебя предупреждала, что он зубрила.

Я ничего не понимаю, поворачиваюсь к Саньку, но тот отводит взгляд, вновь чувствую подвох, отчего по пяткам пробегают мурашки.

Если мои враги найдут меня здесь, то могут и убить. Спрячут тело так, что никогда никто не отыщет.

Если вообще кто-то станет искать.

Снова окидываю взглядом каждого, но уточнить не решаюсь. Машка уже смеется, пощипывая Саньковы складки на животе, а Светка протягивает мне еще горсть семечек, и я беру их, хотя не люблю.

Спустя какое-то время мы добираемся до третьего этажа, и уже кажется, что находимся на крыше: достаточно высоко и нет потолка. Машка и Санек уходят вниз под предлогом желания попрыгать в кучи песка, а я остаюсь сидеть на краю, свесив ноги вниз. Ветер подвывает, гуляя под курткой, а осеннее солнце хоть и светит вовсю, но уже не греет, да и вовсе клонится к закату. Вспоминаю о моей незнакомой подруге, которая писала о красных лучах закатного солнца, и решаю, что хочу вернуться домой и снова читать.

Внезапно подходит Светка и садится рядом на холодный бетон. В голове мелькает мысль, что она может заболеть, но тут же думаю, что меня это не волнует. Она придвигается ближе, и я чувствую тревогу, хотя не знаю, почему.

– Как тебе с нами гулять? – у нее грубоватый голос, наверное, она курит сигареты.

– Нормально, – отвечаю не глядя, и по привычке чуть склоняю голову ниже, отчего волосы падают на лоб.

– Ты молчаливый.

Не знаю, что ответить, поэтому молчу, но искоса вижу, как она кладет свои пальцы на мои, вызывая мурашки на руке.

Перед глазами строки из дневника: она хотела показать, какие у нее мурашки от страха, но предложила поверить на слово.

Не убираю руку, хотя не уверен, что хочу продолжать так сидеть.

– Я хочу поцеловать тебя, – выдыхает мне в ухо Светка, и я от неожиданности приоткрываю рот.

Неосознанно выдергиваю руку и чуть отодвигаюсь в сторону, чувствуя под собой несколько мелких камешков, при этом с усилием воли поднимаю на Светку глаза и встречаюсь с недоумением на её лице.

– Прости, – мямлю и прикусываю губу, – неожиданная фраза.

Все еще жду подвоха, тревога в животе нарастает и протягивает свои щупальца к груди.

– Мне нравятся забитые мальчики, – равнодушно произносит она, поправляя за ухом прядь черных волос, – моя маленькая слабость.

Начинаю осознавать, о чем говорила Машка и почему так смотрела. Не верю ни единому её слову, не верю, что могу кому-то понравиться. Будь я девчонкой, то никогда не посмотрел бы на прыщавого и тощего фрика, но Светка продолжает буравить меня взглядом, вероятно, ожидая каких-то слов.

– Ты тоже ничего, – отвечаю я и тут же мысленно даю себе леща, потому что глупее комплимента, наверно, не придумаешь.

Светка хмурится, а потом начинает громко смеяться, напоминая стаю чаек, и я понимаю, что причиной ее веселья являются мои широко распахнутые глаза.

– Ничего – это пустое место, Андрюх, – сквозь смех цедит она, и мне становится стыдно.

Щеки горят, синяк ноет, солнце последними лучами слепит через очки. Улыбаюсь от вида хохочущей Светки и не замечаю, как она придвигается ко мне ближе.

Она перестает смеяться и наклоняется совсем близко, так, что я чувствую ее теплое дыхание на своей коже. Замираю и перестаю дышать, все еще не понимаю, хочу ли я этот поцелуй или нет. Светка тоже замерла, и, наверное, ждет от меня ответного шага, но я не могу.

Не могу решиться, боюсь, что, если поцелую первым, то она засмеется и скажет, что просто решила поиздеваться. К тому же, в голове крутится образ голубого блокнота, за которым стоит загадочная Незнакомка, доверившая мне свою душу, поэтому чувствую себя предателем и изменщиком.

Светка тянется ближе, ближе, и, наконец, легонько касается моих губ. Потом отстраняется и заглядывает в глаза, сохраняя полуулыбку на лице.

– Что скажешь? – ее голос тише, но звучит отчетливо.

– Ты сейчас как Мона Лиза, – отвечаю невпопад, думая, что это красивый комплимент, потом решаю пояснить, – твоя улыбка как у Моны Лизы.

Она хихикает, довольная моим замешательством и широко раскрытыми глазами.

– Ты такой растерянный, мне так это нравится.

В ее глазах таится нечто хищное, нездоровый блеск, и я решаю уйти. Говорю ей, что она красивая, попутно отряхиваясь, прощаюсь, обещаю завтра погулять снова и быстро спускаюсь по бетонным лестницам. Краем глаза вижу, как Санек своими толстыми ручка-колбасками гладит кудри Машки. Они сидят у стены рядом с ямой, через которую мы прыгали. Кидаю им слова прощания и протискиваюсь через дыру в заборе, цепляясь курткой за выступающую проволоку. Раньше, два года назад, мать крыла бы меня трехэтажным матом за испорченную одежду, но сейчас может даже не заметить моего возвращения.