Адвокат замахивается и словно бросает что-то тяжелое в сторону скамьи подсудимых. Он делает это так эмоционально, что сидящий в клетке невольно съеживается и закрывает глаза, а некоторые присяжные привстают со своих мест, пытаясь рассмотреть – что же бросил адвокат. Вздрагивает даже судья. Но ничего не происходит. Стекло клетки цело. Адвокат вновь поворачивается к зрителям и присяжным.

– Мы делаем это, потому что нам с вами некогда. Потому что у нас с вами много забот, дел, обязанностей. У нас дом, семья и работа. У нас дети, которых необходимо поднять на ноги. У нас родители, о которых необходимо заботиться. Нас окружают обязательства, и потому мы за несколько минут готовы поднять топор правосудия и опустить его на голову, которую уже признали грешной.

Взмах руки с зажатым в ней невидимым топором и адвокат словно отсекает голову грешника. Зал молчит. Присяжные напряженно смотрят на адвоката. В углу прокурора слышно тяжелое дыхание человека, недовольного происходящим.

– И мы делаем это не только и не столько из любви к закону, который принят в нашем государстве. Мы делаем это из желания оградить свой устоявшийся образ жизни от любых посягательств извне. И все мы абсолютно правы. Абсолютно!

Адвокат несколько повышает голос и окидывает всех присутствующих взором, в котором видится осуждение. Но это не осуждение человека в клетке. Это осуждение присутствующих здесь за то, что ему, адвокату, сейчас пришлось «отрубить» голову подсудимого. Пусть это было ударом воображаемого топора. Пусть голова подсудимого на месте. Но он, адвокат, теперь палач. И палач не по собственной воле, а по воле присутствующих.

– И никто, – еще раз окидывая взором весь зал заседаний, включая присяжных, – никто из нас ни на минуту не подумал: а что, если и у подсудимого есть семья? Что, если у него есть дети? Маленькие, беззащитные дети, которые хотят есть. Дети, которые хотят получить на свой день рождения хотя бы самый дешевый подарок. Дети, которые хотят немного тепла и заботы?

– А кто ему не дает о них заботиться? – произносит кто-то из зала, явно недовольный словами адвоката

На говорящего тут же шикают с разных сторон. Шикают громко, заставляя замолчать.

– Да, да и еще раз да! – соглашается адвокат со своим невидимым оппонентом. – Вы, сказавшие это, правы. Это ваша правда!

– Да, – еще раз произносит он тише и замолкает.

Никто в зале не произносит ни слова. Все ждут продолжения.

Адвокат продолжает:

– Да, ему никто не мешает заботиться о детях. Но как он может о них заботиться, если в его кармане ничего нет? Как, спрошу я вас, если приходя домой, он вновь и вновь видит обращенные к нему невинные детские глаза, в которых читается надежда, но не может ничего им дать? Как, если вместо того, что бы обеспечить своим детям теплый ужин, он вынужден вновь и вновь говорить им, что ничего не принес? Говорить, что его снова не взяли ни на какую работу. Ему вновь отказали! Отказали в честном заработке! Отказали в возможности честно заботиться о близких! Отказали быть честным членом Общества! Отказали!!! И кто это сделал? Кто это сделал?!!!

Спрашивая это, адвокат поворачивается к подсудимому, словно адресует вопрос именно ему. Словно выпытывая, кто же мог так поступить с подсудимым. Затем резко поворачивается к присяжным и громко произносит:

– Это сделали мы!!!

Он делает широкий взмах рукой, одновременно показывая на всех, включая присяжных и зрителей в зале.

– Мы все, – повторяет он тише, а затем бьет себя кулаком в грудь. – Мы все и я вместе с вами! Каждый из нас приложил к этому руку.

При этом адвокат смотрит на всех так, словно кается в «содеянном» больше всех.

– Мы сделали это тогда, когда еще в школе этот несчастный по воле обстоятельств попал на скользкую дорожку нарушения закона. И что он совершил? Он украл. Но что украл он, будучи ребенком? Он украл недорогие джинсы из недорогого магазина. Копеечные джинсы. Кусок синей тряпки. Зачем? Он просто хотел выглядеть не хуже своих одноклассников, у которых такие джинсы давно были. Для них это была очередная тряпка, а для него это было нечто недостижимое. И он, желая всего лишь быть принятым в обществе своих одноклассников, жестоко оступился. Оступился первый раз. Но вместо руки помощи общество сразу протянуло ему волчий билет. Волчий билет на всю его жизнь! И вот теперь, спустя много лет после того проступка, он не может устроиться на честную работу. Он не может прокормить семью. Он не может помогать своим престарелым родителям, которые, так же как и он, всю жизнь не видели ни лучика солнца в кромешной тьме забот и страданий. Подсудимый, еще в детстве отвергнутый обществом, раз за разом пробует выбраться из той ямы, в которую он так неосторожно упал, будучи ребенком. Но он не видит руки помощи. Он отвергнут нами и вынужден преступать закон и красть. Он вынужден…

– Да кому это интересно? Он же вор! – нагло прерывает речь адвоката кто-то из зала.

Голос раздается громко. Так громко, что судья обращает внимание на наглеца, посмевшего нарушить речь адвоката. Грозно смотрит он на провинившегося. Затем, стукнув по подставке своим молоточком, громогласно возглашает:

– К порядку! Пристава, выведите из зала суда нарушителя!

Он указывает молотком на наказуемого, и пристава мгновенно исполняют приказание. По залу проходит одобрительный гул. Оставшиеся явно согласны с решением судьи. Они, так внимательно слушавшие речь адвоката, считают это наказание справедливым.

– Вынужденный преступать закон, подсудимый не опускает руки. Он раз за разом пытается найти возможность честного заработка, – продолжает адвокат сразу после того, как за выведенным из зала закрывается дверь. – Он согласен на любую работу. На любую честную работу!!! Он готов мести улицы и убирать мусор. Он готов чистить общественные туалеты и разгружать вагоны. Он готов на любой труд. На самый тяжкий труд. Он готов трудиться. Готов быть честным гражданином!

Он поворачивается к подсудимому и внимательно на него смотрит. Подсудимый моргает от волнения и кивает головой в знак согласия.

Затем адвокат снова обращается к присутствующим, повторяя:

– Он готов быть честным гражданином. Но готово ли общество принять его? Принять его труд? Принять его старания?

Адвокат снова окидывает всех взглядом, словно приглашая вместе с ним найти ответ на поставленный вопрос.

– Нет! – сам отвечает он на свой вопрос. – Нет! Нет! И еще раз – Нет! Общество отвергает его. Оно отталкивает протянутую им руку, просящую помощи. Оно не слышит его. Общество не желает принимать того, кто оступился. Оно отталкивает его раз за разом. Оно делает это, смотря свысока на упавшего собрата своего – такого же человека, как и все мы. Взирает молча и не желая снизойти до проблем своего ближнего. Мы все отвернулись от этого человека. Мы вытерли об него ноги. Мы не хотим слышать плач его детей, просящих кусок хлеба. Мы не хотим видеть его изможденных родителей, которые нуждаются в лекарствах, нуждаются в лечении. Нуждаются, но не могут получить ни того, ни другого. Мы закрылись в своих теплых уютных квартирах и не хотим замечать ничего, что сделало бы созданный нами мирок не таким уютным. Мы осуждаем и казним, ставим клеймо и отталкиваем, не пытаясь даже протянуть руку помощи таким, как этот человек, сидящий сейчас на скамье подсудимых. Мы не хотим помочь его маленьким детям, которые голодают и смотрят на нас с мольбой о помощи. Мы живем слишком уютно, чтобы согласиться видеть чужие слезы и слышать чужие стоны.

Адвокат гневно смотрит на присяжных, на присутствующих в зале и, наконец, на прокурора. В образовавшейся вдруг тишине слышно, как какая-то женщина всхлипнула. То тут, то там зрители, до этого прямо и с презрением смотревшие на подсудимого, опускают глаза в пол.

– Но подсудимый не опускает руки, – продолжает адвокат. – Он стучится к нам в двери с просьбой о помощи. Он надеется на нас. На то, что мы не отвернулись от него окончательно и дадим ему шанс. Хотя бы крохотный шанс. Ему и его семье. Его бедным несчастным детям.