В тот день я проснулся от громкого хлопка в небе. Тряхнуло так, что задрожали стекла и завизжали сигнализации машин во дворе. Было около 6 утра. «Точно, как по расписанию», – подумал я про себя, прислушиваясь и пытаюсь понять одиночная ли это ракета или будут еще.

В последнее время обстрелы стали привычным делом. Один утром, один сразу после обеда и один ближе к семи вечера. Обстановка накалялась. Линия разграничения была всего в 35-ти километрах от моего дома и прилеты стали нормой, в которой теперь предстояло жить. Дома я был один. Жену и детей я отправил к родне в Воронеж, а сам остался в городе следить за квартирой и пытаться хоть как-то вести дела.

Вскоре после хлопка все стихло. Я решил, что мне удастся еще немного поспать, но стоило мне закрыть глаза, как тут же раздался новый. На этот раз совсем близко. Как будто бы даже над домом. Мне пришлось встать с постели и уйти в коридор.

«А все же смешное слово холопок», – думал я тем утром. Такое безобидное, не то, что «взрыв». Раньше, я, как и все посмеивался над этим словом. Мне оно казалось таким глупым и несуразным. Я думал, что это просто какой-то идиотский новояз. А оказалось… Это ведь и впрямь хлопок. Просто сгусток сжатого вязкого воздуха, который бьет прямо в барабанные перепонки. В нем нет ничего величественно, как во взрывах, которые видишь в кино. Есть только мгновенье до, когда ты занимаешься своими делами. Пьешь утренний кофе, болтаешь с друзьями или смотришь очередной сериал на стриминговой платформе. Как вдруг хлопок! Все тело съеживается и становится свинцовым от первобытного ужаса, который засел где-то в костном мозге. Все что было до, уже не имеет значения. Все звуки стихают, лишь этот чертов холопок разносится эхом в перепуганном мозгу. Ты больше не человек. Не личность. Ты уже не любитель рок музыки. Не заядлый курильщик. Не уважаемый специалист в какой-либо области. Ты не холерик или сангвиник. Ты – никто. Ты просто животное, у которого есть лишь одна мысль – «Беги или сдохнешь!».

Нет никаких эпичных раскатов пламени. Никто не отпрыгивает в сторону в замедленной сьемке. Есть только упругий холопок, а потом кто-то падает на землю, как мешок, сшитый из кожи и мяса. А через пару мгновений уже все закончилось и можно дальше заниматься своими делами. И в этом главный ужас. Услышав хлопок впервые, ты не будешь спать пару ночей. А потом оглянуться не успеешь, как все это станет настолько нормальным, что уже не будет стоить твоего внимания. Это просто хлопки. Наплевать. Ведь свой последний, ты даже не успеешь услышать. Конечно, если тебе повезет, и ты не успеешь перед смертью познакомится с устройством своего внутреннего мира, и я говорю отнюдь не о твоей тонкой душевной конституции.

Подождав десять минут, я пошел завтракать на кухню, глядя через заклеенные малярным скотчем окна, как просыпается город, уставший и изнеможденный бесконечным ожиданием чего-то страшного.

Вот уже несколько месяцев я работал из дома. В нашем офисе были огромные витринные окна, и находится там было не безопасно. Почти все время я проводил в четырех стенах, и, наверное, совсем бы свихнулся, бесконечно глядя в пустоту вечернего окна, если бы не наш пес, с которым приходилось гулять в парке утром и вечером. Погода тем утром была ненастная. Мне совсем не хотелось выходить из дома, но пес уже поскуливал и мне пришлось взять поводок, накинуть дождевик и выйти из дома.

Александра Свиренко я узнал не сразу. Он стоял на автобусной остановке, вдали от людей, отрешенно глядя по сторонам. Увидев меня, он непринужденно махнул рукой, так, словно и не было времени, которое нас разлучало. Я кивнул ему в ответ и двинулся дальше лишь отметив, как сильно он изменился. Стал мрачным и неухоженным. Передо мной стоял худощавый мужчина немного за тридцать. В старой вельветовой куртке и чуть одутловатым лицом.

Наверное, мне стоило подойти к нему и узнать, как идут его дела, но я совершенно не видел в этом смысла, ведь точно знал, что дела его были плохи. У него были проблемы с выпивкой и веществами, которые он отказывался признать. У него не было нормальной семьи. Знаю только, что одна из его знакомых случайно забеременела от него пару лет назад. Он уже давно перебрался в Петербург и зарабатывал на жизнь мастурбацией перед камерой для престарелых геев из Европы. Он говорил, что помогает этим людям избавиться от одиночества и что просто наше общество еще не готово стать цивилизованным и признать секс-работников. Но я-то прекрасно знал, что он просто не был готов к тяжелому труду и всегда искал легких денег. Он хотел быть известным. Хотел, чтобы люди им восхищались. В юности пытался пробиться в живописи, литературе и театре, но везде терпел неудачи, поскольку не готов был прикладывать усилия. Вероятно, таким способом он мог получить все это. Но он всегда был довольно скован в вопросах секса, и я сильно сомневаюсь, что такая «работа» положительно сказывалась на его эмоциональном состоянии. Хотя…Все имеет свойство меняться. Может и он изменился. Если честно, мне было абсолютно наплевать.

Не знаю, что привело его в город, особенно в такое время. Насколько я слышал, после объявления частичной мобилизации он собирался уехать в Грузию. Возможно, рассчитывал выпросить у матери немного денег на переезд. Все это мало волновало меня в тот момент. Ощущение постоянного страха и волнения за безопасность моих близких настолько вытравила из меня все чувства, что я был таким же пустым и серым, как и небо наl головой, в котором белыми перьями висели следы от пуска ракеты.

Вернувшись с прогулки, я сел за работу, но почему-то Свиренко все не шел у меня из головы. Точнее даже не сам Свиренко, а одна его фраза, сказанная десять лет назад. Чушь несусветная, но мне почему-то вспомнилось как в день нашего знакомства, он рассказывал о том, как варить лягушек.

Делать это нужно так. Живых лягушек сажают в котелок и ставят на огонь. Им даже не нужно связывать лапки. Дело в том, что лягушки хладнокровны, и могут очень хорошо приспосабливаться к окружающей среде. Они попросту не замечают, что вода становится все горячее и горячее. Нервничать они начинают, когда вода уже закипает, и начинает обжигать им кожу. Они пытаются выпрыгнуть, но уже не могут. Просто нет сил, ведь они их тратят на тщетную попытку приспособиться к ухудшающейся среде. Так и варятся заживо, не успев ничего понять.

«Дались тебе эти лягушки!», – одернул я себя и стряхнув мысли о Свиренко, вернулся к работе. В то время я занимался подготовкой эксплуатационной документации для крупной компании, занятой разработкой программного обеспечения. Я был безумно рад, что моя специальность позволяла мне с головой погрузиться в задачи. Кому-то может показаться странным такое рвение к работе, когда со всех сторон трубят об угрозе ядерной войны, а за окном разрываются снаряды, но мозгу нужно зацепиться за что-то стабильное и знакомое, иначе ты просто сойдешь с ума. Я никогда не был так продуктивен, как в период войны. Я прошел повышение квалификации. Прочитал уйму книг. Навел порядок в доме, перебрав все, к чему не прикасался годами. Я был готов делать все что угодно, только бы отвлечься от раскатов артиллерии в далеке.

Но забыться в тот день мне так и не удалось. Во время вечернего обстрела один из дронов угодил в подстанцию и почти во всем городе отключился свет. Такие моменты были самыми трудными.

Доводилось ли вам видеть когда-то, как огромный город погружается во мрак? Словно за мгновение ты перенесся на тысячи лет назад. Кругом лишь тьма и тени, причудливые и напуганные, что скользят по стенам стремясь как можно быстрее попасть домой. Все кругом смолкало. Лишь выли иногда сирены пожарных машин и карет скорой помощи, что мчались во тьме на место прилета. Но больше всего пугала абсолютная тишина в информационном пространстве.