— Нет, я не больна, уверяю вас. Я довольна, вполне довольна, ведь шевалье здесь, не так ли?

— Я не всегда рядом, милая Аиссе, и это мучает нас в равной степени; мне надо всегда быть с тобой; именно это мы сейчас обсудим.

— Ах, мой бедный шевалье, разве вы можете переделать прошлое?

— Нет, моя королева, но я могу устроить будущее.

— Увы! Каким образом?

— У меня есть покровители при дворе римского папы, и я обрету свободу.

— И что же дальше?

— Дальше? Я брошу к ногам владычицы моего сердца всю свою жизнь, все, что у меня есть. Взамен я попрошу ее позволения скрепить связывающие нас узы так, чтобы они были нерасторжимыми, и стать моей возлюбленной женой, как она уже является самой почитаемой и обожаемой из возлюбленных.

Мне никогда не забыть выражения лица Аиссе, когда шевалье произносил эти слова. Она смотрела на него с невыразимой нежностью, радостью и гордостью и некоторое время молчала, очевидно, наслаждаясь счастьем, которого ей уже не суждено было обрести.

— Ах! Мой милый шевалье! — воскликнула она.

Две слезы медленно покатились по щеке Аиссе; они скользнули, похожие на две жемчужины, и она не стала их вытирать.

— Вы согласны, не так ли? Не знаю, зачем я спрашиваю вас об этом; разве вы могли бы отказаться? Ведь вы меня любите!

— Бог знает, как я люблю вас, шевалье, и как раз поэтому и отказываюсь.

— Отказываетесь?! — воскликнула я.

— Вы ведь не отказываетесь? — продолжал шевалье, решив, что ему послышалось.

— Я отказываюсь, сударыня. Я отказываюсь, друг мой.

Я подумала, что они сошли с ума, по-своему лишились рассудка, но не стала ничего говорить. В некоторые дела не стоит вмешиваться.

— Дорогая Аиссе, только не говорите, что вы отказываете мне в счастье, я никогда в это не поверю.

— Вы будете правы, если не поверите, но я ни за что нс соглашусь сделать вас несчастным!

— Аиссе! Милая Аиссе!

Смелый, отважный человек, которого ни на мгновение не устрашили бы ни пушки, ни мечи, плакал. Боже мой! До чего же слабы благородные сердца перед лицом своих чувств!

— Не отчаивайтесь, шевалье, Бог свидетель, что каждая из ваших слез для меня страшнее удара кинжала; ничто не заставит меня с вами расстаться, пока я жива, кроме вашей воли. Что вам еще надо?

— Надо, чтобы вы принадлежали мне перед людьми, как уже принадлежите перед Богом; надо, чтобы никакая человеческая прихоть не смогла нас разлучить; надо, чтобы я был уверен в своем счастье всегда, как уверен в нем сейчас. Неужели вы настолько жестоки, чтобы отвергнуть меня?

— Мой шевалье, вы рассуждаете, как человек, влюбленный две недели, — продолжала Аиссе с очень кроткой и грустной улыбкой, исполненной преданности и нежности, — если бы я вышла за вас замуж, вы отдали бы свое имя рабыне, дочери погонщика верблюдов, женщине, всеми подозреваемой в том, что она принадлежала своему хозяину и вела себя дурно; словом, я недостойна вас, шевалье д’Эди; ваша семья отказалась бы от нас, и она была бы права; я не допущу, чтобы из-за меня с вами приключилась какая-нибудь беда или несправедливость.

— Беда! Ах! Да разве существует что-нибудь страшнее этого? Несправедливость! Что может быть хуже вашего отказа? Значит, вы меня презираете?

— Я вами восхищаюсь, я вас боготворю, я вас обожаю и всегда буду гордиться тем, что вы сочли меня достойной стать вашей супругой. Единственный доступный мне способ доказать, что я этого заслуживаю, — попросить вас забыть об этом предложении.

— Вы слышите, что она говорит, вы видите ее, сударыня; она умирает от горя, она умирает от угрызений совести, ибо ее мучает совесть, она страдает из-за моего счастья, хочет отнять его у меня и расстаться со мной, жестокая!

Влюбленные заключили друг друга в объятия и принялись утешать друг друга необычайно трогательными словами, которые могли бы исторгнуть слезы даже у статуи.

Однако Аиссе упорствовала. Чтобы ее разжалобить, шевалье завел речь о дочери и стал доказывать, какую пользу принесет ей этот брак.

— Какую? Это ничего ей не даст. К моей дочери будут лучше относиться, ее будут больше уважать, если она останется только вашей, а ее ничтожная мать останется в тени. Ведь если вы не женитесь на мне, то не женитесь ни на какой другой женщине.

Аиссе была удивительно мудрой и рассудительной; она жертвовала своим будущим ради будущего своего любовника, и, как он ни настаивал, она осталась непреклонной.

Шевалье каждый день предпринимал новые попытки убедить ее и упрекал нас всех за то, что мы не в силах помочь ему в этом; он говорил, что мы бессердечные люди и желаем им смерти, раз никто из нас не может ее уговорить.

Госпожа де Виллет и лорд Болингброк старались изо всех сил. Признаться, я усердствовала меньше. Этот союз казался мне по меньшей мере ненужным; я считала, что молодые люди без того счастливы и на своем месте. Брак был мне в высшей степени ненавистен, мой собственный мне так опротивел!

Это продолжалось несколько месяцев, до тех пор пока волею случая между влюбленными не встала еще одна особа; ее появление ускорило трагическую развязку и положило конец этому чрезвычайно красивому и сентиментальному роману.

Я не могла бы так любить и всегда благодарила за это Бога: по-моему мнению, безумная любовь ниспослана мужчинам и особенно женщинам, чтобы их покарать и сделать несчастными. Я не видела ни одной подобной страсти с благополучным исходом, а ведь мне уже больше восьмидесяти лет.

Это предупреждение моему хорошенькому секретарю!

(Госпожа рассуждает о любви так же, как о красках. Она слепа и никогда не любила.)

XLII

Я довольно долго ничего не писала, так как чувствовала себя хуже, чем обычно. Только что мне перечитали последние страницы моего повествования, и я с удивлением убедилась, что все в нем не так, как должно быть. Временами мне изменяет память; мне должны напоминать о том, что я уже говорила, а мой юный секретарь женского пола превосходит забывчивостью мою беспамятность (по-моему, я придумала новое слово). Эта особа не предупредила меня, что в истории мадемуазель Аиссе встречаются весьма досадные повторы и перестановки. Однако я не могу вносить никаких поправок, не переделывая текст целиком, а время не ждет: мне хотелось бы закончить эти мемуары прежде чем я умру, и неизвестно, сколько еще дней мне отпущено.

Ум и добрая воля читателя восполнят все пробелы. Так, читатель поймет, что сцена в Пале-Рояле произошла до того, как Аиссе написала господину регенту письмо; он поймет, что дважды повторявшийся рассказ о родах — это ошибка памяти и что во всем виновата эта маленькая глупышка, которую я, наконец, увольняю и отказываюсь от ее услуг. Я передаю верному Вьяру секретарский скипетр, то есть перо; он пообещал мне записывать лишь то, что я буду диктовать, без всяких замечаний, даже если я задену его мнение в том, чему он отдает предпочтение; отныне мне не нужен другой секретарь. Не эта ли ветреница заставила меня сказать, что я чуть не вышла замуж за Лозена?.. Если только эти слова не были написаны по неловкости! Такое навсегда отвратит меня от легкомысленных людей.

Однако вернемся к мадемуазель Аиссе и продолжим рассказ о ней, чтобы больше не отклоняться от темы.

Мадемуазель Аиссе отправилась с г-жой де Ферриоль в Бургундию, точнее в замок Пон-де-Вель, где друзья маркизы иногда гостили понемногу, когда она имела возможность уехать из Парижа. Аиссе последовала за ней поневоле, ибо вся ее жизнь, все ее счастье зависели от шевалье. Он тоже воспользовался случаем, чтобы навестить своих родных; таким образом, наши герои расстались и были вынуждены довольствоваться перепиской, а это сущая пытка для тех, кто так страстно влюблен.

Мадемуазель Аиссе была грустной и задумчивой; она прогуливалась в одиночестве в парке под сенью прекрасных деревьев, избегая многочисленных гостей, толпившихся в доме ее благодетельницы, как это водится в провинции у всех дам, владеющих замками.