Распалившись, негодяи утратили чувство меры: какая разница, несколькими дюжинами любовников больше или меньше!

— Мне прискорбно это слышать, — ответил регент (несмотря на его распутство, в нем от природы было немало порядочного, а все дурное проистекало от Дюбуа и сотрапезников), — ведь она кажется весьма целомудренной и непорочной.

— Ах, монсеньер, разве можно верить этим притворщицам?

В конце концов приятели убедили регента, что надо оставить всякую деликатность и устроить похищение бедной девушки.

Однажды, когда Аиссе ранним утром возвращалась из церкви, укрыв лицо под чепцом и в сопровождении лакея посла (лакея тоже похитили, чтобы он никому не рассказал об этой проделке), девушку увезли в закрытой карете в Пале-Рояль, следуя окольными путями, и высадили у подножия невысокого и, разумеется, неизвестного ей крыльца.

Аиссе не выносила шума и огласки. Однако она была застигнута врасплох и стала звать на помощь. Кто-то из прохожих, один-два человека, попытались вмешаться, но их прогнали. Когда девушка, невзирая на все усилия, оказалась в ловушке, она умолкла, перестала сопротивляться и попыталась собраться с духом. С ней ехали двое мужчин, закутанных в плащи, в шляпах, надвинутых на глаза. Один из них стал успокаивать Аиссе, сказав, что ей не причинят зла.

— Значит, я узница, арестованная за государственное преступление? — спросила она.

— Узница государства любви, и мы очень надеемся, что вам понравится темница, когда вы увидите тюремщика.

Аиссе замолчала; пошарив в кармане, девушка убедилась, что маленький кинжал, с которым она никогда нс расставалась по обычаю своего народа, на месте. Пленница поняла, что крики и сопротивление не помогут, и что ей лишь остается быть готовой постоять за себя в решающую минуту.

Она расположилась в глубине кареты и стала ждать.

Наконец, пленницу попросили выйти; затем она поднялась на то самое невысокое крыльцо, на котором ежедневно оступалась добродетель; Аиссе уверенно поднялась по ступенькам и, следуя за своим провожатым, прошла в восхитительный кабинет, где ее оставили одну на срок, достаточно долгий для того, чтобы она успела полюбоваться окружающей красотой. Повсюду виднелись роскошные картины, зеркала, гардины, мягкие ковры и удобные кресла, а на туалетном столике было разложено множество золотых предметов и различных драгоценностей.

И тут в комнату вошла хорошенькая субретка; она сделала очень почтительный реверанс и сказала:

— Мадемуазель, вы у себя дома, и я к вашим услугам; что изволите приказать? Выбор — за вами.

Горничная открыла поочередно четыре зеркальные двери и широким жестом показала Аиссе одновременно:

спальню, достойную Венеры;

купальню, где была приготовлена необычайно душистая ванна с чистейшей водой;

стол, заставленный яствами, способными возбудить аппетит даже у покойника;

туалетную комнату, где было все, чтобы очаровать самую кокетливую и требовательную из женщин.

Аиссе окинула это своим прекрасным взглядом, невинным и безучастным, что было присуще ему всегда, если только он не был обращен на шевалье.

— Очень красиво, — с полнейшим спокойствием произнесла она, — но меня ждут дома, и вы оказали бы мне большую услугу, если бы позвали мою карету.

Горничная взглянула на Аиссе с таким изумлением и недоумением, что она готова была рассмеяться.

— Карета! — воскликнула субретка. — Зачем?

— Очевидно, чтобы уехать; я же говорю вам, что спешу домой.

Субретка сделала в ответ еще один реверанс и оставила Аиссе одну.

Аиссе села на софу, достала из кармана четки и принялась перебирать их, читая молитвы. Девушка провела за этим занятием полтора часа, после чего одна из дверей, которую она прежде не разглядела, отворилась, и в комнату вошел человек, старавшийся остаться незамеченным. Аиссе продолжала сидеть, готовая пустить в ход свой маленький нож.

Когда мужчина приблизился, девушка узнала господина регента.

— Ах, монсеньер! — воскликнула она с воодушевлением — Вы пришли меня освободить!

— Освободить вас, мадемуазель! От чего? Кто вам угрожает? Разумеется, вы можете на меня положиться.

— Меня похитили силой, привезли сюда вопреки моей воле и теперь не отпускают.

— Неужели вам здесь нехорошо, мадемуазель, и вы в чем-то нуждаетесь? Вам стоит лишь приказать.

— Монсеньер, во-первых, скажите, где я?

— В Пале-Рояле. Разве вы не знали?

— Монсеньер, меня привезли сюда, не спросив, нравится мне это или нет.

— Неужели, мадемуазель? — с взволнованным видом спросил регент. — Я не знал… я полагал…

— Что вы полагали, монсеньер? — с необычайным достоинством осведомилась девушка.

— Я полагал, мадемуазель, я полагал… что вы — жизнерадостная особа, обожающая смеяться и веселиться, и меня заверили, что вы были бы не прочь провести один день с Филиппом Орлеанским.

— Договаривайте, монсеньер, что вам еще сказали? Я была бы очень рада это узнать, а затем вам ответить.

— Боже мой, голубушка, вы так меня допрашиваете, что я почти смущен. Столь важный вид подобает принцессе или королеве, а не рабыне господина де Ферриоля, любовнице двух его смазливых племянников, податливой подруге всех искателей и жрецов Пафосской богини в наши благословенные времена.

— Вам все это наговорили, монсеньер? В таком случае я понимаю и прощаю вас. Мне остается сказать вам следующее: я люблю одного человека, человека, которого вы не назвали и, вероятно, не подозреваете, кто он. За исключением этого человека, никто не целовал даже кончиков моих перчаток, монсеньер, и ни один мужчина, будь-то принц или король, не добьется от меня и взгляда.

— Ах! — вскричал потрясенный регент. — Дело обстоит именно так, мадемуазель?

— Да, так, монсеньер. Я не кричу, не вздыхаю и не жалуюсь — в моей стране это не принято, но если кто-нибудь вздумает посягать на мою честь, я смогу за себя постоять, так и знайте.

— Посягать на вашу честь, мадемуазель? Избави Бог! Мне незачем у кого-то что-то отбирать, и если мое общество вам неприятно, я прикажу немедленно отвезти вас домой. Однако вы вызываете у меня большое участие, и я не хотел бы вас отпускать, не доказав этого.

— Вы докажете это наилучшим образом, если позволите мне уехать, монсеньер.

— Как! Не позавтракав со мной!

Аиссе подняла глаза и посмотрела на принца: его доброе честное лицо выражало лишь то, что он говорил; девушка поняла, что может обидеть его своим недоверием.

— Я охотно позавтракаю с вами, монсеньер, — сказала она, — а затем меня отвезут в дом посла, не так ли?

— Даю вам слово.

Во время трапезы им никто не прислуживал; прекрасная гречанка не снимала своего чепца и после завтрака позвала горничную. Субретка явилась; ей было велено позвать карету и проводить гостью. Принц хотел подарить Аиссе очень дорогой браслет на память, как он выразился.

— Нет, монсеньер, мы и так не забудем друг друга; позвольте мне отдать браслет этой девушке; он будет ее приданым и позволит ей заняться более почтенным ремеслом.

Еще до полудня Аиссе и лакей вернулись к г-ну де Ферриолю, который даже не заметил их отсутствия.

XL

Прекрасная Аиссе поведала о своем приключении только г-же де Парабер и мне; она скрыла его от шевалье, не желая хвастаться, хотя любая другая не преминула бы это сделать. Тем не менее ей пришлось все рассказать возлюбленному, так как ему сообщили о случившемся совершенно превратно, как и предполагали господа распутники. Господин д’Эди восхищался этой безупречной женщиной и любил ее всем сердцем. То была умопомрачительная любовь, как сказал какой-то поэт.

Молодые люди тайно встречались в небольшой квартире, расположенной рядом с домом г-жи де Парабер, и проводили там вместе целые дни. За исключением г-жи де Ферриоль, все их друзья знали об этой связи и проявляли к ней живой интерес. Лорд Болингброк и г-жа де Виллет больше всех принимали участие в этой истории; таким образом, когда наша Аиссе оказалась обремененной приятной ношей, маркиза нарочно отправилась в Англию, чтобы все полагали, будто она увезла девушку с собой. Между тем прелестная гречанка, которая скрывалась на краю предместья Сент-Оноре в маленьком белоснежном уединенном домике, произвела на свет девочку, похожую на мать; роды приняли счастливейший из любовников и Софи, самая преданная служанка на свете.