— Разве она не была моей любовницей? Возможно. Это так мало для меня значило, что я это не отметил и теперь об этом уже не помню; может быть, ты и прав.

Я не думаю, что кто-либо произносил более оскорбительные слова и что на свете существует более гнусный мерзавец, чем этот человек. Графиня все слышала! Дама застыла на стуле, чувствуя, что сейчас умрет; у нее не было сил пошевелиться, и она в полном отупении сидела до конца кутежа. Собравшиеся пили всю ночь, а затем вознамерились отправиться на бега, которые граф де Лораге и г-н де Лозен пытались устраивать по английской моде. Когда гости встали, собираясь уходить, к графине вернулась память; она вспомнила, что привело ее сюда, и решила не покидать дом герцога до тех пор, пока он не узнает, что ей, наконец, удалось разобраться в нем.

Госпожа де Стенвиль собралась с духом, вышла из своего укрытия, сделав вид, что она там заснула, и попросила позвать герцога, назначившего ей встречу.

— Стало быть, крепкий у вас сон, — заметил дворецкий, — ведь они так шумели, что и мертвые бы проснулись!

Господину де Лозену доложили, что его ждут, и он вспомнил об утренней записке. Он велел провести молодого человека в ванную комнату.

— Раз он так скрытничает, — прибавил он, — никто не должен приходить за ним сюда и беспокоить нас; вероятно, речь идет о каком-то любовном послании.

Слегка захмелевший, но не опьяневший, герцог вышел из-за стола и направился к графине, о которой он уже и думать позабыл.

Когда г-н де Лозен вошел в ванную, она стояла в тени, и он ее не узнал.

— Что вам нужно, мой милый? Я очень спешу. Вас чем-нибудь угостили? Мне жаль, что о вас забыли; по-моему, вам нездоровится.

Герцог подошел ближе и, едва посмотрев на гостью, отступил на три шага и громко расхохотался:

— Ей-Богу, это графиня. Ах! Вам следовало явиться раньше. Вас бы лучше приняли.

Эти слова, которые бедная женщина уже слышала, этот прием, столь непохожий на тот, которого она ожидала, оказали на нее такое действие, что она обрела прежние силы и чувство собственного достоинства; графиня не рассердилась, а лишь указала рукой на дверь кабинета, где только что находилась.

— Я была там, — сказала она, — и все слышала.

— В самом деле? — спросил мерзавец, не растерявшись. — Не стоило ради этого покидать ваш монастырь, не так ли, госпожа графиня? Что ж, мне больше нечего вам сообщить. И все же, даже не любя друг друга, можно славно проводить время: я и мой домик — к вашим услугам.

— Подлец! — с величайшим презрением бросила ему в лицо несчастная графиня. — Я хочу только одного: уйти отсюда и никогда больше вас не видеть. Где бы я ни оказалась, мне везде будет спокойнее, чем в этом гнусном месте. Дайте мне пройти.

— Как вам угодно, сударыня, я вас не задерживаю.

Он посторонился с шутливой готовностью и, позвав лакеев, приказал:

— Посветите сударь… то есть сударю.

Господин де Лозен проводил даму до дверей с нарочито насмешливым видом; она помчалась как безумная и в одно мгновение добежала до фиакра, который привез ее и ждал на протяжении семи или восьми часов; кучер, спавший после своего похода в трактир, не знал, сколько прошло времени.

Графиня была не в себе, и в ее висках бил набат; возница спросил, куда ее отвезти, но она не знала, невольно забыв свой адрес; кучер остановил экипаж возле дворца Стенвилей и вышел, чтобы открыть дверцу. Он увидел, что дама не откликается, и решил, что она уснула.

Очевидно, добрый малый вообразил, что клиент последовал его примеру и, подобно ему, очнется, когда выспится. Кучер решил не тревожить его сон, которым пьяницы так дорожат, снова забрался на козлы и задремал, не сомневаясь в том, что узнает, когда тщедушный молодой человек захочет выйти: он запер дверцу кареты и был уверен, что тот не сможет выбраться без его помощи.

На рассвете графиня открыла глаза, узнала собственный дом и ощутила единственную потребность, единственное желание: обнять своих детей, а затем умереть. Она позвала кучера, вышла и начала стучать в дверь до тех пор, пока не разбудила привратника, который ее не узнал и у которого она спросила, дома ли г-н де Стенвиль.

Хозяин уехал в Версаль на неделю.

Тогда г-жа де Стенвиль осмелела и осведомилась о старой няне, которой было поручено заботиться о ее детях, заявив, что ей якобы нужно передать этой женщине письмо от сына; гостье показали комнату няни. Госпожа де Стенвиль была в плаще и шляпе, надвинутой на лоб; в этом наряде, в ту минуту, когда о ней никто не думал, она не могла вызвать никаких подозрений, даже у тех, кто знал ее лучше всех. Между тем привратник сказал, что гостье следовало бы прийти немного позже.

Графиня поднялась по лестнице и вошла в комнату няни, которая вскрикнула от испуга; она назвала свое имя, и старушка подумала, что ей это привиделось.

— Дай скорее юбку, накидку и отведи меня к моим дочкам; я не хочу, чтобы они видели меня в таком виде, и знаю, что мне нельзя у них долго оставаться. Поспеши!

Няня не могла поверить своим глазам; она вообразила, что перед ней призрак хозяйки, ибо лицо той было ужасно бледным, и не посмела с ней говорить.

— Господи! Если ты не хочешь, чтобы я умерла, не повидав своих детей, поторопись же, няня!

Графиня быстро переоделась и устремилась в комнату двух малышек; расцеловав их чуть ли не в исступлении, она опустилась на пол в алькове, будучи не в силах держаться на ногах.

Два часа спустя спешно вернулся муж графини, извещенный о ее исчезновении гонцом настоятельницы; он рассчитывал задержаться дома ненадолго и снова отбыть в Нанси. Граф застал жену в горячке, в бреду и в смертельной опасности. На этот раз все решили, что она не выживет, но она выжила, и жестокосердный г-н де Стенвиль отослал ее обратно в монастырь дочерей святой Марии.

Господин де Лозен — один из тех молодых дворян, которые прониклись философскими взглядами и хотят изменить во Франции все, и эти люди добьются своей цели; но я не очень-то знаю, что они предложат взамен. Между тем они ничем не дорожат, помнят разве что имена своих отцов и, всякий раз, когда поступают дурно, как мы видим, превосходят в этом отношении всех других.

Однако у герцога хватило совести не слишком распространяться о последней своей встрече с графиней, и очень немногие об этом узнали.

XXXVI

Этот странный век не похож ни на какой другой, и я не знаю, куда он заведет грядущие поколения. Мы видим, как люди благороднейшего происхождения, прельстившись призрачными идеями, разумом и в особенности новизной, готовят розги, которыми их же должны высечь, и, возможно, даже ножи, которыми их должны убить.

Таков г-н де Лозен, о котором я вам только что рассказала; таков господин герцог Шартрский, причем в еще большей степени, чем остальные; таков молодой маркиз де Лафайет, отправившийся воевать со множеством других сумасбродов на стороне республиканцев Америки, образчик которых нам являет Франклин.

Франклин! Выдающийся ученый, очень порядочный человек, но в то же время редкостный педант и исключительный зануда.

Я еще вернусь к нему и г-ну де Лафайету, но сейчас, не знаю почему, меня занимает одна странная история, о которой мне хочется рассказать в первую очередь; точнее, я прекрасно знаю, почему она меня занимает: думаю, дело в том, что она вызвала много разговоров и навлекла серьезные нарекания на покойного короля.

Нам поведали эту историю уже на следующий день в доме г-жи де Рошфор, то есть в доме герцога де Нивернуа, благопристойной подругой которого была графиня. Некоторые женщины таят все под личиной дружбы, и таков же стиль этой особы; по-моему, такое страшно пугает г-на Уолпола, стоит ему вообразить, что его сочтут моим любовником. Он знает, что дружба почти всегда лишь ширма, и опасается, что его обвинят в любви к восьмидесятилетней старухе.

После ужина король заглянул к г-же Виктуар; вернувшись к себе, он позвал одного из камердинеров и, вручив ему письмо, сказал: