В этот решающий миг его осенила одна мысль:

— Я не отказываюсь оказать вам услугу, дочь моя, однако мне следует сделать это с толком; поэтому я прошу у вас хотя бы месяц на размышления; вы дадите мне отсрочку, не так ли?

— Целый месяц! Это слишком долго, сударь, я умираю от нетерпения.

— Это очень мало, когда человек должен добиться успеха, а я его добьюсь; дайте мне время.

Филиппина долго упрямилась и в конце концов согласилась, но с одним условием: отец должен был часто ее навещать, говорить с ней и докладывать о том, как продвигаются его усилия. После этого граф простился с дочерью и отправился к председателю Эно, старшему секретарю королевы, к которому ее величество относилась с большим уважением и охотно прислушивалась. Рион рассказал ему эту историю, попросил передать ее королеве и попытаться заручиться ее поддержкой.

Он объяснил Эно, что это его дочь, одного лишь его, что ей не пристало вносить какую-либо смуту в королевскую семью, и, если Филиппина выйдет замуж за богатого и очень знатного дворянина, это не причинит никакого ущерба крови, которая течет в ее жилах.

Председатель спешно поехал в Версаль, чтобы побеседовать с королевой и передать ей просьбу г-на де Риона. Добрая и набожная государыня выслушала его, причитая:

— Монахиня поневоле! Ну уж нет, мы этого не потерпим. Мы наведем справки об этом дворянине; если сведения нас устроят, можно будет легко добиться освобождения ее от монашеского обета и устроить этот брак. Господи! Эта девочка совершила кощунство; еще немного, и она безвозвратно погубит свою душу. Я тотчас же поговорю с королем.

Она так и сделала. Людовик XV знал о существовании этой юной девицы, и ему не было до нее дела, но, узнав обо всем, он разделил мнение королевы и полностью одобрил ее намерения. Кроме того, король решил разыграть небольшую комедию и отдал соответствующие распоряжения. Граф де Рион узнал о воле его величества через председателя и немедленно отправился к дочери.

Он сообщил ей, что все готово, и на следующий день, вечером или, скорее, ночью, у монастырской ограды поставят лестницу, что виконт будет ждать ее по другую сторону, и они уедут вместе. Девушка несказанно обрадовалась. Она поспешила к заветному окошку и бросила записку, которую юноша живо подобрал; узнав обо всем, он пришел в такой же восторг.

Все шло по плану, однако, когда Филиппина спустилась с последней ступени лестницы, она увидела не виконта, а полицейского с королевским указом в руках; полицейский задержал ее, посадил в карету и повез неизвестно куда без всяких объяснений. Карета ехала долго, а затем остановилась у небольшой калитки; Филиппину высадили, заставили подняться по довольно крутым ступенькам и наконец привели в комнату, где ее ждала пожилая женщина, весьма добродушная на вид. Девушка возмущалась, спрашивая, чего от нее хотят, и, главное, спрашивая о виконте. Ей ничего не отвечали, и она пришла в неописуемую ярость; более того, она обезумела, и пришлось всю ночь не спускать с нее глаз.

Утром Филиппину попросили позволить одеть ее в белое платье с покрывалом, которое не носят в монастырях ее ордена, и сказали, что вскоре она встретится с одной важной особой, от которой зависит ее судьба. Девушка долго не соглашалась, но ее заверили, что это единственный способ приблизиться к виконту, и тогда она подчинилась. В этом одеянии она была сущей красавицей и походила на господина регента как две капли воды.

Когда Филиппина была готова, за ней пришли и повели ее по бесконечным то темным, то освещенным коридорам, пока она не оказалась в очень большой, сияющей позолотой комнате, а затем в другом, еще более роскошном зале, где перед ней предстал еще молодой, очень красивый, просто одетый человек без всяких знаков отличия, у которого вырвался изумленный жест, когда он ее увидел.

— Ах! Какое сходство! — воскликнул он.

Девушка смотрела на него с величайшим удивлением.

— Мадемуазель, — сказал незнакомец, — вы только что запятнали себя подлинным преступлением; монахиня, которая отказывается от своего обета и убегает из монастыря, не может рассчитывать на прощение и должна провести оставшуюся жизнь в покаянии.

— Моя жизнь не будет долгой, если это так, сударь.

— За вами будут неусыпно следить, мадемуазель.

— Я не знаю, кто вы такой, сударь, но вы явно не священник, а то, о чем вы говорите, касается только моего церковного начальства. Пусть меня отведут к нему. Прощайте.

— Постойте, мадемуазель. Вы действительно дочь графа де Риона?

— Я дочь госпожи герцогини Беррийской, внучка регента и родственница короля.

— Даже если бы вы об этом не сказали, вас бы тут же узнали, коль скоро хотя бы раз видели вашу досточтимую матушку.

— В таком случае, сударь, если вы в этом совершенно уверены, вы не должны обращаться со мной как с прочими. Я знаю, я понимаю, что собой представляю. Вследствие пустых государственных интересов, хотя они того не стоят, меня с самого рождения держали в заточении, не позволяя даже из-за краешка приподнятой занавески взглянуть на мир, к которому я принадлежу и который я желаю увидеть либо умереть.

— Ну прямо вылитый характер вашей матушки, мадемуазель; это видно и по вашим глазам. Стало быть, вы полюбили бы человека, который вернул бы вам свободу и отдал бы вас в руки виконта, чтобы он сделал вас счастливой на ваш лад?

— Ах, сударь, этот человек стал бы мне отцом в большей степени, нежели тот, кто меня предал.

Незнакомец улыбнулся и потянулся было к звонку, но остановился:

— Скажите, где вы желаете жить? Вам понравилось бы при дворе?

— Нет, сударь. Дочь госпожи герцогини Беррийской не чувствовала бы там себя на своем месте, она не желает там появляться и никогда не появится. Мыс виконтом будем жить в провинции и за границей.

— Хорошо, очень хорошо!

— Значит, он придет?! — вскричала Филиппина.

Незнакомец утвердительно кивнул и улыбнулся.

— И мы больше никогда не расстанемся?

— Вы уже достаточно наказаны?

— Ах, сударь, я была так несчастна!

Эти слова полностью оправдали Филиппину; по условному знаку дверь открылась и в одной из дверей показался виконт, в то время как очень нарядная дама чрезвычайно кроткого вида вошла через другую. Доброжелательный господин подошел к ней, очень почтительно протянул ей руку и подвел к креслу, на которое она села; между тем влюбленные смотрели только друг на друга.

— Сударыня, вы желали видеть нашу молодую пару и соблаговолили позаботиться об их счастье; позвольте же вам представить ваших подопечных, прежде чем мы вверим их судьбе. Мадемуазель де Рион, господин де ла Салетт, поздоровайтесь с королевой.

Сбитые с толку молодые люди довольно неловко поклонились; в приветствии Филиппины все еще сквозило высокомерие.

— Слишком любезно со стороны короля, — ответила Мария Лещинская, — уделять такое внимание моим желаниям, и я очень рада, что мы пришли с ним к согласию и можем совершить благое дело.

— Король! — в один голос вскричали влюбленные.

— Да, король.

— Ах, ваше величество! — продолжала девушка. — Простите меня! Но…

— … но вы дочь герцогини Беррийской и не хотите, чтобы кто-нибудь в этом сомневался. Вы заслуживали наказания и получили его посредством пережитого вами страха; теперь же вас ждет бракосочетание с виконтом, очень скоро, но не в нашем присутствии и не в дворцовой часовне; как вы прекрасно понимаете, это невозможно, но госпожа графиня де Брионн отвезет вас и виконта в Париж, и ваш союз будет освящен в ее домовой церкви.

— А вот и освобождение от монашеского обета, мадемуазель, — продолжала королева, — отныне вы свободны! Благодарите Бога, который уберег вас от святотатства.

— Затем вы отправитесь в свои владения, куда вам будет угодно; мои благодеяния будут сопровождать вас и впредь, но при одном условии: вы не произнесете больше имени вашей матушки. Бывают события, о которых следует забывать, и мезальянсы королевских особ, несомненно, из их числа. Я не хочу вас обижать, поймите, а лишь хочу просветить.