— Но вот, — продолжал принц, — молодая девушка также утверждает, что она открыла эту тайну.

Бокстель презрительно улыбнулся и пожал плечами.

Вильгельм следил за всеми его движениями с видимым любопытством.

— Итак, вы не знаете эту девушку? — спросил принц.

— Нет, монсеньер.

— А вы, молодая девушка, знаете господина Бокстеля?

— Нет, я не знаю Бокстеля, но я знаю господина Якоба.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что тот, кто сейчас называет себя Исааком Бокстелем, в Левештейне именовал себя Якобом.

— Что вы скажете на это, господин Бокстель?

— Я говорю, монсеньер, что эта девушка лжет.

— Вы отрицаете, что были когда-нибудь в Левештейне?

Бокстель колебался: принц своим пристальным, повелительно-испытующим взглядом мешал ему лгать.

— Я не могу отрицать того, что я был в Левештейне, монсеньер, но я отрицаю, что я украл тюльпан.

— Вы украли его у меня, украли из моей комнаты! — воскликнула возмущенная Роза.

— Я это отрицаю.

— Послушайте, отрицаете ли вы, что выслеживали меня в саду в тот день, когда я обрабатывала грядку, куда я должна была посадить тюльпан? Отрицаете ли вы, что выслеживали меня в саду в тот день, когда я притворилась, что сажаю его? Не бросились ли вы тогда, как только я скрылась, к тому месту, где надеялись найти луковичку? Не рылись ли вы руками в земле, но, слава Богу, напрасно, ибо это была только моя уловка, чтобы узнать ваши намерения? Скажите, вы отрицаете все это?

Бокстель не счел нужным отвечать на эти многочисленные вопросы. И, оставив начатый спор с Розой, он обратился к принцу:

— Вот уже двадцать лет, — сказал он, — как я культивирую тюльпаны в Дордрехте и приобрел в этом искусстве даже некоторую известность. Один из моих гибридов занесен в каталог под громким названием. Я посвятил его королю португальскому. А теперь выслушайте истину. Эта девушка знала, что я вырастил черный тюльпан, и в сообщничестве со своим любовником, находящимся в крепости Левештейн, разработала план, чтобы разорить меня, присвоив себе премию в сто тысяч флоринов, которую я надеюсь получить благодаря вашей справедливости.

— О! — воскликнула Роза в возмущении.

— Тише, — сказал принц и обратился затем к Бокстелю: — А кто этот заключенный, кого вы называете возлюбленным этой молодой девушки?

Роза чуть не упала в обморок: она знала, что в свое время принц считал этого узника большим преступником.

Для Бокстеля же это был самый приятный вопрос.

— Кто этот заключенный? — повторил он.

— Да.

— Монсеньер, это человек, чье одно только имя покажет вашему высочеству, насколько можно верить ее словам. Этот заключенный — государственный преступник, приговоренный уже однажды к смерти.

— И его имя?

Роза в отчаянии закрыла лицо руками.

— Имя его Корнелиус ван Барле, — сказал Бокстель, — он крестник злодея Корнелия де Витта.

Принц вздрогнул. Его спокойный взгляд вспыхнул огнем, но лицо его опять стало холодным и непроницаемым.

Он подошел к Розе и сделал ей знак, чтобы она отняла руки от лица.

Она подчинилась, как это сделала бы женщина, повинуясь воле магнитизера.

— Так, значит, в Лейдене вы просили меня о перемене места службы вашему отцу для того, чтобы следовать за этим заключенным?

Роза опустила голову и, совсем обессиленная, склонилась, произнеся:

— Да, монсеньер.

— Продолжайте, — сказал принц Бокстелю.

— Мне больше нечего сказать, — ответил тот, — вашему высочеству все известно. Теперь послушайте то, чего я не хотел говорить, чтобы этой девушке не пришлось краснеть за свою неблагодарность. Я приехал в Левештейн по своим делам; там я познакомился со стариком Грифусом, влюбился в его дочь, сделал ей предложение, и так как я небогат, то по своему легковерию поведал ей о своей надежде получить премию в сто тысяч флоринов, а чтобы подкрепить эту надежду, показал ей черный тюльпан. Ее любовник, желая отвлечь внимание от заговора, который он замышлял, занимался в Дордрехте разведением тюльпанов, и вдвоем они задумали погубить меня.

За день до того как тюльпан должен был распуститься, он был похищен у меня этой девицей и унесен в ее комнату, откуда я имел счастье взять его обратно, в то время как она имела дерзость отправить нарочного к членам общества садоводов с известием, что ею выращен большой черный тюльпан. Но и на этом она не остановилась. По всей вероятности, за те несколько часов, пока у нее находился тюльпан, она его кому-нибудь показывала, на кого она и сошлется как на свидетеля. Но, к счастью, монсеньер, теперь вы предупреждены против этой интриганки и ее свидетелей.

— О Боже мой, Боже мой, какой негодяй! — простонала рыдающая Роза, бросаясь к ногам штатгальтера, и тот, хотя и считал ее виновной, все же сжалился над нею.

— Вы очень плохо поступили, девушка, — сказал он, — и ваш возлюбленный будет наказан за дурное влияние на вас. Вы еще так молоды, у вас такой невинный вид, и мне хочется думать, что все зло происходит от него, а не от вас.

— Монсеньер, монсеньер, — воскликнула Роза. — Корнелиус не виновен!

Вильгельма передернуло.

— Не виновен в том, что толкнул вас на это дело? Вы это хотите сказать, не так ли?

— Я хочу сказать, монсеньер, что Корнелиус во втором преступлении, которое ему приписывают, так же не виновен, как и в первом.

— В первом? А вы знаете, какое это было преступление? Вы знаете, в чем он был обвинен и уличен? В том, что он, как сообщник Корнелия де Витта, прятал у себя переписку великого пенсионария с маркизом де Лувуа.

— И что же, монсеньер, — он не знал, что хранил у себя эту переписку, он об этом совершенно не знал! Он сказал бы мне это! Разве мог этот человек, с таким чистым сердцем, иметь какую-нибудь тайну, которую бы он скрыл от меня? Нет, нет, монсеньер, я повторяю, даже если я навлеку этим на себя ваш гнев, что Корнелиус не виновен в первом преступлении так же, как и во втором, и во втором так же, как в первом. Ах, если бы вы только знали, монсеньер, моего Корнелиуса!

— Один из Виттов! — воскликнул Бокстель. — Монсеньер его слишком хорошо знает, раз он однажды уже помиловал его.

— Тише, — промолвил принц, — все эти государственные дела, как я уже сказал, совершенно не должны касаться общества садоводов Харлема.

Затем он сказал, нахмуря брови:

— Что же до черного тюльпана, господин Бокстель, то будьте покойны, мы поступим по справедливости.

Бокстель с переполненным радостью сердцем поклонился, и председатель поздравил его.

— Вы же, молодая девушка, — продолжал Вильгельм Оранский, — вы чуть было не совершили преступления; вас я не накажу за это, но истинный виновник поплатится за вас обоих. Человек с его именем может быть заговорщиком, даже предателем… но он не должен воровать.

— Воровать! — воскликнула Роза. — Воровать?! Он, Корнелиус! О монсеньер, будьте осторожны! Ведь он умер бы, если бы слышал ваши слова! Ведь ваши слова убили бы его вернее, чем меч палача на Бейтенгофской площади. Если говорить о краже, монсеньер, то, клянусь вам, ее совершил вот этот человек.

— Докажите, — сказал холодно Бокстель.

— Хорошо, с Божьей помощью я докажу, — твердо заявила фризка.

Затем, повернувшись к Бокстелю, она спросила:

— Тюльпан принадлежал вам?

— Да.

— Сколько у него было луковичек?

Бокстель колебался одно мгновение, но потом он сообразил, что девушка не задала бы этого вопроса, если бы имелись только те две известные ему луковички.

— Три, — сказал он.

— Что сталось с этими луковичками? — спросила Роза.

— Что с ними сталось? Одна не удалась, из другой вырос черный тюльпан…

— А третья?

— Третья?

— Третья, где она?

— Третья у меня, — взволнованно сказал Бокстель.

— У вас? А где? В Левештейне или в Дордрехте?

— В Дордрехте, — сказал Бокстель.

— Вы лжете! — закричала Роза. — Монсеньер, — добавила она, обратившись к принцу, — я вам расскажу истинную историю этих трех луковичек. Первая была раздавлена моим отцом в камере заключенного, и этот человек прекрасно это знает, так как он надеялся завладеть ею, а когда узнал, что эта надежда утрачена, то чуть не поссорился с моим отцом, уничтожившим ее. Вторая с моей помощью выросла в черный тюльпан, а третья, последняя (девушка вынула ее из-за корсажа), третья — вот она, в той самой бумаге, в которой мне ее дал Корнелиус вместе с другими двумя луковичками, перед тем как идти на эшафот. Вот она, монсеньер, вот она!