И, достав из кармана гребешок, он принялся приглаживать волосы, как сделал бы в спальне на ферме г-на Моке.
— Так! — сказал он, покончив с этим. — Думаю, что теперь, не проявив излишней расточительности, могу преподнести свои брюки лесным божествам.
И, стащив свои изодранные штаны, он минуту подержал их перед нашими глазами, ожидая, не последует ли возражений, но все промолчали, и он швырнул свои брюки в овраг.
Мы промолчали, во-первых, потому что штаны Альфреда недостойны были сделаться предметом спора, а во-вторых, мы были заняты ногами Альфреда, которые доселе каждый из нас видел только укрытыми более или менее широкими чехлами.
— Альфред, — произнес Александр, — известно ли тебе, что говорил господин де Талейран ферретскому бальи, у которого ноги были вроде твоих?
— Нет; а что он ему говорил?
— Он говорил: "Господин бальи, вы самый храбрый человек во всей Франции". — "Почему это, монсеньер?" — "Потому что только у вас хватает смелости ходить на таких ногах!" Так вот, я считаю тебя большим храбрецом, чем ферретский бальи.
— Славная шутка!
— Я за нее не отвечаю, — возразил Александр, — она не моя.
— Ах, черт! — вдруг, отчаянно махнув рукой, воскликнул Альфред.
— Что случилось?
— Какой же я дурак!
— Не говори таких вещей, Альфред: тебе могут поверить.
— Представьте себе, ключ от моей дорожной сумки лежит в брюках.
— В тех брюках, которые остались в твоей сумке?
— Да нет же! В тех, которые я преподнес лесным нимфам.
— Не жалуйся, черт возьми! Ты счастливчик: ты теперь покажешься им в самом выгодном для себя виде, они примут тебя за Нарцисса, плутишка!
— Да, но там колючки и шипы.
— Ну, знаешь! Кто не рискует, тот не выигрывает.
Все это время мимо нас проходили крестьяне и крестьянки (в Крепи был базарный день), с любопытством смотревшие на нас, но, естественно, воздерживавшиеся от того, чтобы помочь нам.
Правда, в их умах могло зародиться сомнение.
Они прекрасно понимали, что делает бледный Маке, сидевший на склоне у леса; они прекрасно понимали, чем занят Александр: он развязал Маке галстук и тер ему виски платком, смоченным в прохладной воде ближайшего ручья; они прекрасно понимали мои действия — я делал примочки из водки на свое ушибленное бедро. Но они не могли понять, чем занимается это подобие шотландца с голыми коленями и ляжками, прохаживаясь у края оврага и устремив на него яростный взор, рыча и угрожающе размахивая руками.
Внезапно он издал радостный вопль:
— Я спасен!
И, указав своей собаке на овраг, прибавил:
— Ищи, Медор! Ищи!
Медор спустился на дно оврага.
Через пять минут он вернулся со штанами хозяина.
Только за время пути произошло несчастье: ключ выпал из кармашка. Карманы брюк оказались совершенно пустыми!
Сами понимаете, можно ли было надеяться его найти в этих зарослях.
Так что пришлось Альфреду вернуться в супрефектуру Уаза в наряде шотландца.
К счастью, когда мы добрались до первых домов, была глубокая ночь.
Мы послали того, у кого наняли повозку, за ней и за Ненасытным.
Они оказались там, где мы их оставили.
XXXV
КАК Я ПРИВЕЗ ИЗ КОНСТАНТИНЫ ГРИФА, КОТОРЫЙ ОБОШЕЛСЯ В СОРОК ТЫСЯЧ ФРАНКОВ МНЕ И В ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ — ПРАВИТЕЛЬСТВУ
Пока мы кувыркались на дороге, ведущей из Крепи в Компьень, о чем я имел честь рассказать вам в предыдущей главе, два человека в сопровождении двух спаги и нескольких туземных и европейских слуг возвращались после долгой поездки по дороге, ведущей из Блиды в Алжир.
— Как странно, что великолепная страна, по которой мы только что проехали, так малоизвестна, — обратился один из них к другому. — Знаете ли вы способ сделать ее популярной?
Тот, к кому был обращен вопрос, немного подумал, потом неожиданно ответил:
— Знаете ли вы, господин министр, как я поступил бы, если бы имел честь оказаться на вашем месте? Я устроил бы так, чтобы Дюма совершил то же самое путешествие, что и мы, и написал два-три тома об Алжире. Дюма сейчас в моде; его книгу прочтут, хотя это будут путевые заметки, и из трех миллионов его читателей, возможно, пятьдесят или шестьдесят тысяч увлекутся Алжиром.
— Хорошая мысль, — отозвался министр, — я об этом подумаю.
Два человека, оказавшие мне честь заниматься мною на дороге из Блиды в Алжир, были: один — г-н де Сальванди, министр народного просвещения, а второй — наш прославленный путешественник и любимый мой друг Ксавье Мармье.
И г-н де Сальванди так хорошо поразмыслил над сделанным ему предложением, что однажды прекрасным сентябрьским утром я получил от него приглашение на обед. Я отправился туда, очень удивленный оказанной мне честью. Я знал его только потому, что господин герцог Орлеанский поручил ему наградить нас с Гюго: его — крестом офицера Почетного легиона, меня — крестом кавалера этого ордена.
В то же время, для того чтобы наше награждение не вызвало слишком большого возмущения, он счел нужным присоединить к нам одного славного малого по имени Грий де Брюзелен. Поскольку не было никаких оснований давать ему крест, г-н де Сальванди подумал, что он один будет достаточным противовесом для Гюго и для меня.
Господин де Сальванди тоже сочинил в молодые годы нечто вроде романа, озаглавленного "Алонсо, или Испания…" уже не помню, в каком веке; но это не делало его моим собратом в достаточной мере для того, чтобы внушить ему мысль поддерживать знакомство со мной.
Чего же мог хотеть от меня г-н де Сальванди? Он звал меня не для того, чтобы сделать офицером ордена Почетного легиона: такие идеи не приходят сами по себе в министерские головы, а в особенности применительно к людям, которые того заслуживают.
Итак, я отправился на обед к г-ну де Сальванди, если и не очень встревоженный, то, по крайней мере, сильно озабоченный.
Господин де Сальванди встретил меня как нельзя лучше. Он сладко улыбался и после кофе увлек за руку в министерский садик, чтобы сказать:
— Милый мой поэт, вы должны оказать нам услугу.
— Поэт окажет услугу министру! Согласен, хотя бы только ради такого редкого случая. О чем идет речь?
— Что вы намерены делать зимой?
— Я? А разве у меня бывают намерения? Я живу как птичка на ветке: нет ветра — там и остаюсь, подует ветер — расправляю крылышки и лечу туда, куда несет меня ветер.
— Нет ли у вас возражений против того, чтобы ветер занес вас в Алжир?
— Ни малейших; напротив, у меня всегда было сильное желание побывать в Африке. Я должен был отправиться туда двадцать шестого июля тысяча восемьсот тридцатого года в пять часов вечера, но в пять утра в "Монитёре" появились известные ордонансы. Следствием явилось то, что вечером, вместо того чтобы сесть в мальпост, я взял ружье и три дня спустя, вместо того чтобы прибыть в Марсель, явился в Лувр.
— Так вот, если желание ваше осталось неизменным, я помогу вам совершить это путешествие.
— Времена сильно изменились! — ответил я. — Шестнадцать лет назад я был молодым человеком, вроде саламанкского бакалавра, бродившего по дорогам пешком, с ранцем за спиной и окованной железом палкой в руке. Сегодня я таскаю за собой целую свиту; такое путешествие — дело нешуточное.
— Поэтому, — сказал мне министр, — я даю на эту поездку десять тысяч франков.
— Послушайте, вам очень хочется, чтобы я поехал в Алжир?
— Конечно, раз я вам это предлагаю.
— Это доставит вам большое удовольствие?
— Огромное удовольствие.
— Так вот, я добавлю из своего кармана сорок тысяч франков к тем десяти тысячам, что вы мне даете, и совершу это путешествие.
Господин де Сальванди ошеломленно уставился на меня.
— А как же иначе? — сказал я. — Не думаете же вы, что я стану путешествовать, как какой-нибудь торговец лекарственными травами. Я собираюсь пригласить трех или четырех друзей поехать со мной; раз вы посылаете меня представлять Францию в Алжире, я хочу оказать честь Франции.
