— Конечно, — согласился Жан, — она живет на улице Бак, а фиакр едет медленнее, чем наши лошади.

— Да, да, вне всякого сомнения, — подтвердила Шон, тем не менее она была заметно обеспокоена.

— Виконт! — предложила г-жа Дюбарри. — А не послать ли нам за каретой? Чтобы хоть ее не ждать.

— Вы правы, Жанна.

Дюбарри распахнул дверь.

— Пошлите к Франсьену за каретой, — приказал он, — и захватите свежих лошадей, чтобы сразу же их запрячь.

Кучер отправился за каретой.

Еще не стихли шаги кучера и стук копыт лошадей, направлявшихся к улице Сент-Оноре, как появился Замор с письмом в руках.

— Письмо для хозяйки, — объявил он.

— Кто его принес?

— Какой-то мужчина.

— Что значит «какой-то мужчина»? Что за мужчина?

— Верховой.

— А почему он вручил его тебе?

— Потому что Замор стоял у входа.

— Да читайте же, графиня, проще прочесть, чем задавать вопросы.

— Вы правы, виконт.

— Только бы в этом письме не было ничего неприятного, — прошептал виконт.

— Ну что вы, это какое-нибудь прошение его величеству!

— Записка не сложена в форме прошения.

— Право же, виконт, если вам суждено умереть, то только от страха, — ответила графиня с улыбкой.

Она сломала печать.

Прочитав первые строчки, она громко вскрикнула и почти без чувств упала в кресло.

— Ни парикмахера, ни платья, ни кареты! — прошептала она. Шон бросилась к графине, Жан кинулся к письму.

Оно было написано прямым и мелким почерком: по всей видимости, это была женская рука.

«Сударыня! — говорилось в письме. — Берегитесь: вечером у Вас не будет ни парикмахера, ни платья, ни кареты.

Надеюсь, что эта записка прибудет к Вам вовремя.

Не претендуя на Вашу благодарность, я не буду называть своего имени. Отгадайте, кто я, если хотите узнать своего искреннего друга».

— Ну вот и последний удар! — расстроился Дюбарри. — Черт побери! Мне надо срочно кого-нибудь убить! Не будет парикмахера! Клянусь своей смертью, я вспорю живот этому жулику Любену! Часы бьют половину восьмого, а его все нет. Ах, проклятье! Проклятье!

И Дюбарри, хотя и не его представляли ко двору в этот вечер, выместил свой гнев на своих волосах, которые он растрепал самым непристойным образом.

— Платье! Бог мой, платье! — простонала Шон. — Парикмахера еще можно было бы найти!

— Да? Ну что ж, попробуйте! Кого вы найдете? Прощелыгу? Гром и молния! Тысяча чертей!

Графиня ничего не говорила, но так вздыхала, что расстрогала бы даже Шуазёлей, если бы те могли ее услышать.

— Давайте успокоимся! — сказала Шон. — Поищем парикмахера, съездим еще раз к портнихе, чтобы выяснить, что же случилось с платьем.

— Нет ни парикмахера, ни платья, ни кареты, — упавшим голосом прошептала графиня.

— Да, кареты все еще нет! — забеспокоился Жан. — Она тоже не едет, хотя должна была бы уже быть здесь. Это заговор, графиня! Неужели Сартин не арестует виновных? Неужели Мопу не приговорит их к повешению? Неужели сообщников не сожгут на Гревской площади? Я хочу колесовать парикмахера, терзать калеными щипцами портниху, сдирать кожу с каретника!

Между тем графиня пришла в себя, но лишь для того, чтобы еще острее почувствовать ужас своего положения.

— Все пропало, — прошептала она. — Люди, перекупившие Любена, достаточно богаты, чтобы удалить из Парижа всех хороших парикмахеров. Остались только ослы, которые испортят мне волосы… А мое платье! Мое бедное платье!.. А моя новенькая карета, при виде которой все должны были лопнуть от зависти!..

Дюбарри ничего не отвечал. В ярости он метался по комнате, натыкаясь на мебель. Он разносил в щепки все, что попадалось ему под ноги. А если обломки казались ему слишком большими, он разламывал и их.

В самый разгар отчаяния, распространившегося из будуара в приемную, из приемной во двор, в то время как лакеи, одуревшие от двадцати разных и противоречивых указаний, сновали туда-сюда, натыкаясь друг на друга, молодой человек, в сюртуке цвета зеленого яблока и шелковой куртке, в сиреневых штанах и белых шелковых чулках, вышел из кабриолета, вошел в никем не охраняемые ворота, на цыпочках прошел двор, перескакивая с булыжника на булыжник, поднялся по лестнице и постучал в дверь туалетной комнаты.

Жан в это время топтал ногами поднос с севрским фарфором, который он зацепил полой кафтана, уклоняясь от большой японской вазы, сбитой ударом кулака.

В этот момент присутствующие услышали, что в дверь три раза осторожно, едва слышно постучали.

Настала полная тишина. Напряжение было так велико, что никто не осмеливался спросить, кто стучит.

— Простите, — послышался незнакомый голос, — я хотел бы поговорить с госпожой графиней Дюбарри.

— Сударь! Так в дом не входят! — крикнул привратник, кинувшийся за чужаком.

— Минутку, минутку! — сказал Дюбарри. — Хуже того, что уже произошло, ничего случиться не может. Чего вы хотите от графини?

Жан распахнул дверь рукой, достаточно сильной, чтобы взломать ворота Газы.

Незнакомец, отскочив, избежал удара и, присев в третьей позиции, сказал:

— Сударь! Я хотел бы предложить свои услуги госпоже графине Дюбарри, которая сегодня, как я слышал, должна присутствовать на торжественной церемонии.

— Что же это за услуги, сударь?

— Услуги моей профессии.

— А какова ваша профессия?

— Я парикмахер.

Незнакомец еще раз поклонился.

— Ах! — вскричал Жан, бросаясь молодому человеку на шею. — Вы парикмахер? Входите, друг мой, входите!

— Проходите же, сударь, проходите, — приговаривала Шон, ухватившись за испуганного молодого человека.

— Парикмахер! — воскликнула г-жа Дюбарри, вздымая руки к небу. — Но это же ангел с неба! Вас прислал Любен, сударь?

— Меня никто не посылал. Я прочитал в одной газете, что госпожу графиню должны представить ко двору сегодня вечером, и сказал себе: «А что, если совершенно случайно у ее сиятельства нет парикмахера? Это маловероятно, но возможно». Вот я и пришел.

— Как вас зовут? — спросила, поостыв, графиня.

— Леонар, сударыня.

— Леонар? Вы не очень известны.

— Пока нет. Но, если графиня согласится принять мои услуги, завтра я стану знаменитым.

— Гм-гм, — прокашлялся Жан, — причесывать ведь можно по-разному.

— Если госпожа мне не доверяет, — сказал молодой человек, — го я уйду.

— У нас совсем не осталось времени на пробы, — сказала Шон.

— А зачем пробовать? — вскричал молодой человек в порыве восторга и, обойдя г-жу Дюбарри со всех сторон, прибавил: — Я знаю, что госпожа должна привлекать своей прической все взоры. С той минуты как я увидел графиню, я придумал прическу, которая — я убежден — произведет наилучшее впечатление.

Тут молодой человек уверенно взмахнул рукой, и это поколебало сомнения графини и возродило надежду в сердцах Шон и Жана.

— Ив самом деле! — подхватила графиня, восхищенная свободой молодого человека, который стоял, подбоченившись, и принимал всякие другие позы не хуже великого Любена.

— Но прежде мне надо взглянуть на платье ее сиятельства, чтобы подобрать украшения.

— О! Мое платье! — вскричала Дюбарри, возвращенная к ужасной действительности. — Мое бедное платье!

Жан хлопнул себя по лбу.

— Ив самом деле, — сказал он. — Представьте себе, сударь, чудовищную ловушку… Его украли! Платье, портниху, все! Шон, моя добрая Шон!

Устав рвать на себе волосы, Дюбарри разрыдался.

— А что, если еще раз съездить к ней, Шон? — предложила графиня.

— Зачем? — спросила Шон. — Ведь она поехала сюда.

— Увы! — прошептала графиня, откинувшись в кресле. — Увы! Зачем мне парикмахер, если у меня нет платья!

В это мгновение зазвонил дверной колокольчик. Испугавшись, как бы не вошел еще кто-нибудь, привратник затворил все двери и запер их на задвижки и замки.

— Звонят, — сказала г-жа Дюбарри.

Шон бросилась к окну.

— Коробка! — удивилась она.