Аженор, до глубины души потрясенный признаниями короля, склонился в поклоне.

— Итак, вы отправитесь к дону Педро, — продолжал король, — и от моего имени пообещаете ему все, о чем я вам говорил, но за это потребуете, чтобы мавр Мотриль и двенадцать придворных вместе с семьями — на этом пергаменте их имена — стали моими заложниками.

Аженор вздрогнул. Король упомянул о двенадцати придворных с семьями; значит, с Мотрилем, если он окажется при дворе короля Энрике, будет и Аисса.

— Если это условие будет выполнено, — продолжал король, — вы доставите заложников ко мне.

От радости дрожь пробежала по жилам Аженора; дон Энрике это заметил, хотя и истолковал неверно.

— Вам страшно? — спросил он. — Но ничего не бойтесь и не думайте, что ваша жизнь будет подвергаться опасностям среди этих негодяев. Нет, опасность невелика, я, по крайней мере, так считаю; если вы быстро доберетесь до реки Дуэро, то на другом берегу вас будет ждать эскорт, который защитит вас от любого нападения, а мне обеспечит взятие заложников.

— Государь, вы заблуждаетесь, вовсе не страх заставил меня вздрогнуть, — возразил Молеон.

— Тогда что же? — спросил король.

— Нетерпение от желания начать служить вам: я готов ехать сию минуту.

— Отлично! Вы отважный рыцарь, благородное сердце! — воскликнул король. — Уверяю вас, молодой человек, вы далеко пойдете, если без колебаний пожелаете связать вашу судьбу с моей.

— О, ваша милость, — ответил Молеон, — вы уже наградили меня больше, чем я того заслуживаю.

— Когда вы намерены ехать?

— Немедленно.

— Поезжайте. Вот три бриллианта, которые называют «тремя волшебниками»; евреи оценивают каждый из них в сто тысяч золотых экю, а в Испании полно евреев. И вот еще тысяча флоринов, но для кошелька вашего оруженосца.

— Ваша светлость, вы осыпаете меня дарами, — смутился Молеон.

— Когда вы вернетесь, — продолжал дон Энрике, — я пожалую вас в командиры отряда из ста копьеносцев, которых вооружу на собственный счет, и личным знаменем.

— О, ваша милость, умоляю вас, не говорите больше ни слова.

— Но обещайте мне не рассказывать коннетаблю об условиях, которые я ставлю моему брату.

— О, не беспокойтесь, государь, хотя он будет возражать против этих условий, я, как и вы, не хочу, чтобы он этому противился.

— Благодарю вас, шевалье, — сказал Энрике, — вы не только храбры, но и умны.

«Я влюблен, — пробормотал про себя Молеон, — а любовь, говорят, наделяет нас всеми теми достоинствами, которых у нас нет».

Король отправился назад к Дюгеклену.

Аженор разбудил своего оруженосца, и спустя два часа светлой лунной ночью хозяин и слуга уже ехали рысью по дороге на Сеговию.

XI

КАК ДОН ПЕДРО ТОЖЕ ОБРАТИЛ ВНИМАНИЕ НА НОСИЛКИ И ОБО ВСЕМ, ЧТО ЗА ЭТИМ ПОСЛЕДОВАЛО

Тем временем дон Педро достиг Сеговии, затаив в глубине души горькую боль.

Первые посягательства на его десятилетнее царствование оказались для него более ощутимыми, нежели последующие поражения в битвах и измены друзей. Ему, любителю ночных прогулок — обычно он, закутавшись в плащ, бродил по Севилье под охраной лишь собственного меча, — казалось позором красться по Испании, словно вор; он считал, что король погубит себя, если хоть однажды позволит посягнуть на неприкосновенность своей особы.

Но рядом с ним, подобный древнему демону, что вселял гнев в сердце Ахилла, находился Мотриль — он скакал галопом, если дон Педро спешил, замедлял ход, если король ехал шагом, — этот истинный демон ненависти и бешеных страстей, который беспрестанно терзал душу короля горькими советами, подсовывая ему восхитительно-терпкие плоды мщения; Мотриль, всегда неистощимый на выдумки, когда надо было замыслить какое-либо злодейство или бежать от опасностей; Мотриль, чье неиссякаемое красноречие, черпаемое им из неведомых сокровищниц Востока, рисовало перед беглым королем такую захватывающую картину богатства, всесилия, могущества, о которых дон Педро не мечтал даже в свои самые счастливые дни.

Благодаря Мотрилю, пыльная и долгая дорога сокращалась, свертывалась, словно лента под руками прядильщицы. Человек пустыни, Мотриль умел в жаркий полдень отыскать ледяной источник, прячущийся под дубами или платанами. Когда они проезжали через города, Мотрилю удавалось устроить несколько радостных встреч, несколько проявлений преданности — этих последних отблесков угасающей королевской власти.

— Значит, люди еще любят меня, — говорил король, — или уже перестали бояться, что, наверное, к лучшему.

— Когда вы снова станете настоящим королем, тогда и узнаете, обожают вас или трепещут перед вами, — с еле уловимой иронией возражал Мотриль.

Но Мотриль с радостью обратил внимание на то, что дон Педро, терзаемый страхами и надеждами, охваченный мучительными раздумьями, ни единым словом не обмолвился о Марии Падилье. Находясь рядом с королем, эта обольстительница влияла на него так сильно, что ее власть приписывали волшебству; когда они были в разлуке, казалось, что дон Педро не только изгонял Марию из своего сердца, но и напрочь о ней забывал. Мысли дона Педро, натуры с пылким воображением, капризного короля, южанина, то есть человека страстного в полном смысле этого слова, с первых минут его путешествия с Мотрилем занимало иное: носилки, шторы которых от Бордо до Витории ни разу не раскрылись; та женщина, которую Мотриль повсюду возил с собой и которая вместе с ними бежала через горы. Под капюшоном, когда его два-три раза развевал ветер, можно было мельком заметить восхитительную — бархатистые глаза, черные как смоль волосы, смуглое точеное личико — пери Востока; звуки гузлы, в сумерках издававшие нежные стоны любви, тогда как король томился тревогой, — все это постепенно отдаляло от дона Педро образ Марии Падильи, и разлука наносила далекой любовнице гораздо меньше вреда, чем это незнакомое, таинственное создание, которое король в своей красочной и буйной фантазии, похоже, готов был считать неким духом, покорным Мотрилю, но более могущественным, чем мавр.

Так добрались они до Сеговии, не встретив в пути никакой серьезной помехи. В городе ничего не изменилось. Король все нашел в прежнем виде; во дворце находился трон, в славном городе стояли лучники, а подданные, видя их, были преисполнены почтительности.

Наутро после приезда короля сообщили о появлении большого войска; это пришел Каверлэ со своими отрядами, что, не изменив клятве, принесенной ими своему суверену, и проявив преданность, всегда составлявшую силу Англии, присоединились к союзнику Черного принца, которого и ждал дон Педро.

Накануне, по пути в Сеговию, к англичанам примкнули части андалусцев, гренадцев и мавров, спешившие на помощь королю.

Вскоре прибыл тайный гонец принца Уэльского, этого вечного и неутомимого врага французов; с ним Иоанн и Карл V сталкивались всюду, где во времена их правления Франция терпела поражения. Гонец привез королю дону Педро отличные новости.

Черный принц набрал в Оше армию, и уже двенадцать дней она была в походе; из Наварры он послал эмиссара к дону Педро, чтобы сообщить ему о скором приходе.

Таким образом, трон дона Педро, пошатнувшийся было из-за коронования в Бургосе Энрике де Трастамаре, все больше укреплялся. И по мере того как он упрочивался, со всех сторон стекались те непоколебимые сторонники власти, добрые люди, которые уже было собрались идти в Бургос приветствовать дона Энрике, когда до них дошло, что еще не время трогаться в путь и они вполне могли бы, прибавив ходу, оставить незаконно свергнутого короля у себя в тылу.

К этим людям — их всегда немало — присоединилась не столь значительная, но более благородная группа преданных, чистых сердец, прозрачных и твердых как алмаз; для них возведенный на престол король остается королем до смерти, потому что они стали рабами своей присяги в тот день, когда поклялись ему в верности. Такие люди могут страдать, бояться и даже ненавидеть в государе человека, но они терпеливо и преданно ждут, пока Бог освободит их от данной клятвы, призвав на небеса своего избранника.