Молеон не сдержал улыбки, потому что он лучше, чем кто-либо, мог оценить меткость этого наблюдения.

Дворянин-иностранец держался с невозмутимым спокойствием.

— Ладно, ты нам лишь сказал, откуда ты, — продолжал Каверлэ, — то есть половину из того, что нам хочется узнать. Ну а звать тебя как?

— Если я вам скажу свое имя, это вам ничего не даст, — ответил рыцарь. — Впрочем, у меня нет фамилии, я бастард.

— Если ты не еврей, турок или мавр, — настаивал капитан, — у тебя должно быть имя, данное при крещении.

— Меня зовут Энрике, — ответил рыцарь.

— Будь по-твоему. А сейчас подними-ка забрало, чтобы мы смогли увидеть твое доброе лицо арагонского дворянчика.

Незнакомец заколебался и осмотрелся вокруг, словно желал убедиться, нет ли здесь его знакомых.

Каверлэ, которому наскучило ожидание, взмахнул рукой. Тогда один из наемников подошел к пленнику и, ударив рукояткой меча по шишаку его шлема, приоткрыл железное забрало, скрывавшее лицо незнакомца.

Молеон вскрикнул: это лицо было вылитым портретом несчастного великого магистра, дона Фадрике, в гибели которого он не мог сомневаться, ибо держал его голову в собственных руках.

Побледнев от испуга, Мюзарон осенил себя крестным знамением.

— Ага! Вы знакомы! — воскликнул Каверлэ, поочередно окинув взглядом Молеона и рыцаря в проржавевшем шлеме.

Услышав это восклицание, незнакомец не без тревоги посмотрел на Молеона, но первый же взгляд убедил его, что он впервые видит рыцаря, и успокоился.

— Ну что? — спросил Каверлэ.

— Вы ошибаетесь, я не знаю этого дворянина, — ответил он.

— Ну а ты?

— Я тоже, — подтвердил Молеон.

— А тогда почему ты вскрикнул? — допытывался капитан, настроенный весьма недоверчиво, несмотря на отрицательные ответы обоих пленников.

— Потому что мне показалось, что твой солдат, сбивая ему шишак, снесет незнакомцу голову.

Каверлэ захохотал.

— Какая же у нас дурная слава, — сказал он. — Но все-таки, рыцарь, скажи честно, ты знаком или не знаком с этим испанцем?

— Даю слово рыцаря, что вижу его в первый раз, — ответил Аженор.

Но, произнося эту клятву, которая была истинной правдой, Молеон не смог сдержать волнения, вызванного этим странным сходством.

Каверлэ переводил глаза то на одного, то на другого. Незнакомый рыцарь вновь обрел невозмутимость и казался каменной статуей.

— Ну ладно, — сказал Каверлэ, сгорая от желания проникнуть в его тайну. — Тебя взяли первым, рыцарь… Я забыл спросить, как тебя зовут. Но, может, ты тоже бастард?

— Да, бастард, — подтвердил Молеон.

— Хорошо, — ответил командир наемников. — Что ж, выходит, у тебя тоже нет имени?

— Почему же нет, есть, — возразил рыцарь. — Имя мое Аженор, а поскольку родился я в Молеоне, то обычно меня зовут бастард де Молеон.

Каверлэ бросил взгляд на незнакомца, чтобы убедиться, не произвело ли на того впечатления имя, произнесенное рыцарем.

На лице испанца не дрогнул ни один мускул.

— Ну что ж, бастард де Молеон, — сказал Каверлэ, — тебя взяли первым, поэтому сначала мы покончим с твоим делом. Затем перейдем к сеньору Энрике. Итак, мы договорились: две тысячи экю за перстень.

— Тысячу, — поправил Аженор.

— Ты так считаешь?

— Уверен.

— Будь по-твоему. Значит, за перстень тысяча экю. Но ты мне ручаешься, что это перстень Бланки Бурбонской?

— Ручаюсь.

На лице незнакомца появилось удивление, не ускользнувшее от Молеона.

— Королевы Кастилии? — спросил Каверлэ.

— Да, — подтвердил Аженор.

Незнакомец стал прислушиваться еще внимательнее.

— Свояченицы короля Карла Пятого? — уточнил капитан.

— Именно.

Незнакомец весь обратился в слух.

— Той самой, что заточена в замке Медина-Сидония по приказу короля дона Педро, ее мужа? — спросил Каверлэ.

— Той самой, что по приказу своего мужа дона Педро задушена в замке Медина-Сидония, — ответил незнакомец спокойным, хотя и многозначительным тоном.

Молеон с удивлением взглянул на него.

— Вот оно что! — воскликнул Каверлэ. — Это осложняет дело.

— Откуда вам известна эта новость? — спросил Молеон. — Я считал, что первый привезу ее во Францию.

— Разве я не сказал вам, что я испанец и приехал из Арагона? — поинтересовался незнакомец. — Я узнал об этой беде, что наделала в Испании много шуму, перед самым отъездом.

— Но если королеву Бланку Бурбонскую задушили, каким образом у тебя оказался ее перстень? — спросил Каверлэ.

— Потому что перед смертью она дала его мне, чтобы я отвез перстень ее сестре, королеве Франции, а также рассказал ей, кто убил Бланку и при каких обстоятельствах она погибла.

— Значит, вы были свидетелем последних мгновений ее жизни? — живо спросил незнакомец.

— Да, — ответил Аженор, — и даже убил ее палача.

— Мавра? — поинтересовался незнакомец.

— Мотриля, — уточнил рыцарь.

— Правильно, но вы не убили его.

— Как так?

— Вы только его ранили.

— Черт возьми! — воскликнул Мюзарон. — Если бы я знал об этом, у меня ведь в колчане было еще одиннадцать стрел!

— Хватит об этом, — прервал их Каверлэ. — Может быть, вам все это и очень интересно, но меня это никак не касается, ведь я не испанец и не француз.

— Правильно, — согласился Молеон. — Поэтому, как мы договорились, ты забираешь все, что у меня есть, и возвращаешь свободу мне и моему оруженосцу.

— Об оруженосце речи не было, — сказал Каверлэ.

— И, само собой, оставляешь мне перстень, а я в обмен на него плачу тебе тысячу турских ливров.

— Прекрасно, но остается еще одно маленькое условие, — напомнил капитан.

— Какое?

— О котором я сказал в ту минуту, когда нас прервали.

— Да, помню, — подтвердил Аженор. — Ив чем же оно заключается?

— В том, что, кроме тысячи турских ливров — столько, по-моему, стоит данный тебе пропуск, — ты еще должен прослужить в моем отряде всю первую кампанию, участвовать в которой король Карл Пятый соизволит нас нанять, или в той кампании, что будет угодно провести мне.

Молеон встрепенулся от удивления.

— Ага, ну да, таковы мои условия, — продолжал Каверлэ. — Все будет так или не будет вовсе. Ты дашь подписку, что вступишь в отряд, и ценой этого обязательства получишь свободу… на время, конечно.

— Ну, а если я не вернусь? — спросил Молеон.

— Да нет, вернешься, — ответил Каверлэ. — Ведь ты сам сказал, что держишь слово.

— Ну хорошо! Будь по-твоему! Я согласен, но с одной оговоркой.

— Какой?

— Ни под каким предлогом ты не будешь заставлять меня воевать против короля Франции.

— Ты прав, я не подумал об этом, — сказал Каверлэ. — Я ведь подчиняюсь только королю Англии, да и то… Значит, мы составляем договор, а ты его подпишешь.

— Я не умею писать, — ответил рыцарь, который безо всякого стыда признавался в невежестве, широко распространенном среди дворянства той эпохи. — Писать будет мой оруженосец.

— А ты поставишь крест! — воскликнул Каверлэ.

— Поставлю.

Молеон взял пергамент, перо и протянул их Мюзарону, который под его диктовку написал:

«Я, Аженор, рыцарь де Молеон, обязуюсь сразу же, как исполню мое поручение при дворе короля Карла V, отыскать мессира Гуго де Каверлэ всюду, где он будет находиться, и служить у него (вместе с моим оруженосцем) во время его первой кампании, лишь бы сия не велась ни против короля Франции, ни против сеньора графа де Фуа, моего сюзерена».

— А как же тысяча турских ливров? — вкрадчиво осведомился Каверлэ.

— Верно, о них-то я и забыл.

— Вот именно! Зато я помню.

Аженор продиктовал Мюзарону:

«А помимо уже сказанного, я передам господину Гуго Каверлэ сумму в тысячу турских ливров, которую я признаю своим долгом ему, в обмен на временную свободу, что он мне даровал».

Оруженосец поставил дату, после чего рыцарь взял перо так, словно бы схватил кинжал, и лихо начертил крест.

Каверлэ взял пергамент, очень внимательно его прочел, набрав горсть песку, присыпал еще не просохшую подпись, аккуратно сложил эту расписку и засунул за поясной ремень своего меча.