"Да, да!" — в один голос отвечали все.

Позвали курьера.

"Дожидается ли кто-нибудь в вестибюле?" — спросил председатель.

"Да, господин председатель".

"Кто?"

"Женщина, в сопровождении слуги".

Все переглянулись.

"Пригласите сюда эту женщину", — сказал председатель.

— Пять минут спустя курьер вернулся. Все глаза были обращены на дверь, и я также, — прибавил Бошан, — разделял общее напряженное ожидание.

Позади курьера шла женщина, с головы до ног закутанная в покрывало. По неясным очертаниям фигуры и по запаху духов под этим покрывалом только и угадывалась молодая и изящная женщина.

Председатель попросил незнакомку приоткрыть покрывало, и глазам присутствующих предстала молодая девушка в костюме гречанки; она была необычайно красива.

— Это она! — сказал Альбер.

— Кто она?

— Гайде.

— Кто вам сказал?

— Увы, я догадываюсь. Но продолжайте, Бошан, прошу вас. Вы видите, я спокоен и не теряю присутствия духа, хотя мы, вероятно, приближаемся к развязке.

— Господин де Морсер глядел на эту девушку с изумлением и ужасом, — продолжал Бошан. — Слова, готовые слететь с этих прелестных губ, означали для него жизнь или смерть; остальные были так удивлены и заинтересованы появлением незнакомки, что спасение или гибель господина де Морсера уже не столь занимали их мысли.

Председатель предложил девушке сесть, но она покачала головой. Граф же упал в свое кресло: ноги явно отказывались служить ему.

"Сударыня, — сказал председатель, — вы писали комиссии, что желаете сообщить сведения о событиях в Янине, и заявляли, что были свидетельницей этих событий".

"Это правда", — отвечала незнакомка с чарующей грустью и той мелодичностью голоса, которая отличает речь всех жителей Востока.

"Однако, — сказал председатель, — разрешите мне вам заметить, что вы были тогда слишком молоды".

"Мне было четыре года, но, так как для меня это были события необычайной важности, то я не забыла ни одной подробности, ни одна мелочь не изгладилась из моей памяти".

"Но чем же были важны для вас эти события и кто вы, почему катастрофа произвела на вас такое глубокое впечатление?"

"Дело шло о жизни или смерти моего отца, — отвечала девушка, — я Гайде, дочь Али Тепеленского, янинского паши, и Василики, его любимой жены".

Скромный и в то же время горделивый румянец, заливший лицо девушки, ее огненный взор и величавость ее слов произвели невыразимое впечатление на собрание.

А граф де Морсер с таким ужасом смотрел на нее, словно пропасть внезапно разверзлась у его ног.

"Сударыня, — сказал председатель, почтительно ей поклонившись, — разрешите мне задать вам один вопрос, отнюдь не означающий с моей стороны сомнения, и это будет последний мой вопрос: можете ли вы подтвердить ваше заявление?"

"Да, могу, — отвечала Гайде, вынимая из складок своего покрывала благовонный атласный мешочек, — вот свидетельство о моем рождении, составленное моим отцом и подписанное его военачальниками; вот свидетельство о моем крещении, ибо мой отец дал свое согласие на то, чтобы я воспитывалась в вере моей матери; на этом свидетельстве стоит печать великого примаса Македонии и Эпира; вот, наконец (и это, вероятно, самый важный документ), свидетельство о продаже меня и моей матери армянскому купцу Эль-Коббиру французским офицером, который в своей гнусной сделке с Портой выговорил себе как долю добычи жену и дочь своего благодетеля и продал их за тысячу бурсов, то есть почти за четыреста тысяч франков".

Лицо де Морсера покрылось зеленоватой бледностью, а глаза его налились кровью, когда раздались эти ужасные обвинения, которые собрание выслушало в зловещем молчании.

Гайде, все такая же спокойная, но более грозная в своем спокойствии, чем была бы другая в гневе, протянула председателю свидетельство о продаже, составленное на арабском языке.

Так как считали возможным, что некоторые из предъявленных документов могут оказаться составленными на арабском, новогреческом или турецком языке, то к заседанию был вызван переводчик, состоявший при Палате; за ним послали.

Один из благородных пэров, которому был знаком арабский язык, изученный им во время великого египетского похода, следил глазами за чтением пергамента, в то время как переводчик оглашал его вслух:

"Я, Эль-Коббир, торговец невольниками и поставщик гарема его величества султана, удостоверяю, что получил от франкского вельможи графа де Монте-Кристо, для вручения падишаху, изумруд, оцененный в две тысячи бурсов, как плату за молодую невольницу-христианку, одиннадцати лет от роду, по имени Гайде, признанную дочь покойного Али Тепеленского, янинского паши, и Василики, его любимой жены; каковая, тому семь лет, вместе со своей матерью, умершей по прибытии ее в Константинополь, была мне продана франкским полковником, состоявшим на службе у везира Али Тепеленского, по имени Фернан Мондего.

Вышеупомянутая покупка была мною совершена за счет его величества султана и по его уполномочию за тысячу бурсов.

Составлено в Константинополе, с дозволения его величества, в год 1247 хиджры.

Подписано: Эль-Коббир.

Настоящее свидетельство, для вящего удостоверения его истинности, непреложности и подлинности, будет снабжено печатью его величества, наложение каковой продавец обязуется исходатайствовать".

Рядом с подписью торговца действительно стояла печать падишаха.

За этим чтением и за этим зрелищем последовало гробовое молчание. Все, что было живого в графе, сосредоточилось в его глазах, и эти глаза, как бы помимо его воли прикованные к Гайде, пылали огнем и кровью.

"Сударыня, — сказал председатель, — не можем ли мы попросить разъяснений у графа де Монте-Кристо, который, насколько мне известно, вместе с вами находится в Париже?"

"Сударь, граф де Монте-Кристо, мой второй отец, уже три дня как уехал в Нормандию".

"Но в таком случае, сударыня, — сказал председатель, — кто подал вам мысль сделать ваше заявление, за которое Палата приносит вам благодарность? Впрочем, принимая во внимание ваше рождение и перенесенные вами несчастья, ваш поступок вполне естествен".

"Сударь, — отвечала Гайде, — этот поступок внушили мне почтение к мертвым и мое горе. Хоть я и христианка, но, простит мне Бог, я всегда мечтала отомстить за моего доблестного отца. И с тех пор как я вступила на французскую землю, с тех пор как я узнала, что предатель живет в Париже, мои глаза и уши были всегда открыты. Я веду уединенную жизнь в доме моего благородного покровителя, и я живу так потому, что люблю тень и тишину, которые позволяют мне жить наедине со своими мыслями. Но граф де Монте-Кристо окружает меня отеческими заботами, и ничто в жизни мира не чуждо мне; правда, я беру от нее только отголоски. Я читаю все газеты, получаю все журналы, знаю новую музыку; и вот, следя, хоть и со стороны, за жизнью других людей, я узнала, что произошло сегодня утром в Палате пэров и что должно было произойти сегодня вечером… Тогда я написала письмо".

"И граф де Монте-Кристо не знает о вашем поступке?" — спросил председатель.

"Ничего не знает, и я даже опасаюсь, что он его не одобрит, когда узнает; а между тем это великий для меня день, — продолжала девушка, подняв к небу взор, полный огня, — день, когда я, наконец, могу отомстить за своего отца!"

Де Морсер за все это время не произнес ни слова; его коллеги не без участия смотрели на этого человека, чья жизнь разбилась от благовонного дыхания женщины; несчастье уже чертило зловещие знаки на его челе.

"Господин де Морсер, — сказал председатель, — признаете ли вы в этой девушке дочь Али Тепеленского, янинского паши?"

"Нет, — сказал граф с усилием вставая, — все это лишь козни моих врагов".