— Кстати, а ты ее запер?
— Дверь?
— Да.
— Ну, конечно, ваше высочество.
Как бы искренне ни прозвучал ответ д’Орильи на вопрос его покровителя, мы все же должны сказать, что фаворит герцога далеко не был уверен в том, что запер дверь, хотя хорошо помнил, как открыл ее. Однако его убежденный тон не оставил герцогу и тени сомнения ни в том, ни в другом.
— И все же, — сказал принц, — я бы не прочь узнать…
— …что они там делают? Я вам могу сказать почти безошибочно. Они сидят в засаде и кого-то подстерегают. Уйдем отсюда. У вашего, высочества немало врагов. Кто знает, что они могут вытворить?
— Ну ладно, уйдем, я согласен, но мы обязательно вернемся.
— Только не этой ночью. Пусть ваше высочество поймет мои страхи. Мне повсюду мерещатся засады и ловушки; я всего боюсь, и это вполне понятно: ведь я сопровождаю первого принца крови… наследника короны… а столько людей хотят, чтобы она вам не досталась.
Эти слова так подействовали на Франсуа, что он тотчас же решился отступить, но, уходя, не преминул отпустить крепкое словцо по адресу тех, кто осмелился встать на его пути, пообещав себе отплатить сторицей всем пятерым.
— Что же тут поделаешь? — сказал он. — Вернемся во дворец. Распроклятая свадьба уже кончилась, и Бюсси должен быть там. Ему-то, наверное, посчастливилось завязать добрую ссору, и он заколол или завтра утром заколет кого-нибудь из этих постельных миньонов. Такая мысль меня несколько утешает.
— Да будет так, ваше высочество, станем уповать на Бюсси. Что до меня, то я не желаю ничего лучшего. Я, как и вы, ваше высочество, полагаюсь в этом отношении на Бюсси.
И герцог со своим верным спутником отправились восвояси.
Они еще не свернули за угол улицы Жуй, как наши пятеро друзей заметили, что на углу улицы Тизон показался всадник, закутанный в длинный плащ. Копыта коня сухо и четко стучали по окаменевшей земле, и белое перо на шляпе всадника в густом ночном мраке посеребрил бледный луч луны, которому удалось прорваться сквозь сплошную пелену туч и плотный, насыщенный дыханием близкого снегопада воздух. Всадник туго натягивал поводья, и у коня, вынужденного идти шагом, бока были покрыты хлопьями пены, несмотря на холод.
— На этот раз он, — сказал К ел юс.
— Нет, не он, — отозвался Можирон.
— Почему?
— Потому что этот один, а Бюсси мы оставили с Ливаро, д’Антрагэ и Рибейраком, они не позволили бы ему так рисковать.
— И все же это он, он, — сказал д’Эпернон. — Прислушайся, разве ты не распознаешь его звонкое “хм”, вглядись хорошенько: кто еще умеет так гордо закидывать голову? Он едет один.
— Тогда это ловушка, — сказал д’О.
— Ловушка или нет, — вмешался Шомберг, — в любом случае это он, а раз так, то за шпаги, господа, за шпаги!
И действительно, всадником был Бюсси, который безмятежно ехал по улице Сент-Антуан, неотступно следуя по пути, указанному Келюсом. Как мы знаем, Сен-Люк предостерег его, и, хотя слова хозяина дома заронили в душу молодого человека вполне понятную тревогу, все же, выйдя из дверей дворца Монморанси, он расстался со своими тремя друзьями. В этой беззаботности проявлялось присущее Бюсси удальство, которое так ценил в себе сам доблестный полковник. Он говорил: “Я дворянин, каких сотни, но в груди у меня сердце императора, и, когда я читаю в жизнеописаниях Плутарха о подвигах древних римлян, я не нахожу в античности ни одного героя, деяния которого я не мог бы повторить во всех подробностях”.
К тому же Бюсси подумал, что, может быть, Сен-Люк, никогда не принадлежавший к числу его друзей, проявил о нем заботу лишь потому, что сам попал в затруднительное положение. Скорее всего, его предупреждение было сделано с тайным намерением напугать Бюсси, вынудить его принять излишние меры предосторожности и выставить в смешном виде перед врагами, если и в самом деле найдутся такие смельчаки, которые отважатся его подкараулить. А для Бюсси показаться смешным было страшнее любой опасности. Даже у своих недругов он пользовался репутацией человека смелого до безрассудства и, стараясь поддерживать свою славу на тех вершинах, которых она достигла, шел на самые дерзостные выходки. Так же и в эту ночь, действуя по примеру героев Плутарха, он отослал домой трех товарищей — сильный эскорт, способный дать отпор целому эскадрону.
И вот теперь, в одиночестве, скрестив руки под плащом, вооруженный только шпагой и кинжалом, Бюсси ехал к дому, где его ожидало не любовное свидание, как это можно было подумать, а письмо, которое каждый месяц в один и тот же день посылала ему с нарочным королева Наваррская в память об их нежной дружбе. Бравый воин, неукоснительно выполняя обещание, данное им прекрасной Маргарите, всегда являлся в дом гонца за ее посланием ночью и без провожатых, дабы никого не скомпрометировать, Бюсси беспрепятственно проделал часть пути от улицы Гран-Огюстен до улицы Сент-Антуан, но, когда он подъехал к улице Сент-Катрин, его настороженный, острый и приученный к темноте глаз различил во мраке у стены смутные очертания человеческих фигур, которые не заметил имевший основания быть настороже герцог Анжуйский. Не надо забывать и того, что даже поистине мужественный сердцем человек, чуя приближение опасности, испытывает возбуждение, и все его чувства и мозг напрягаются до предела.
Бюсси пересчитал черные тени на темной стене.
— Три, четыре, пять. Это еще без слуг, а слуги, наверное, засели где-нибудь поблизости и прибегут на подмогу по первому зову. Сдается мне, эти господа с должным почтением относятся к моей особе. Вот дьявол! Для одного человека дел тут выше головы. Так, так! Значит, благородный Сен-Люк меня не обманул, и, если он даже первый проткнет мне брюхо в драке, все равно я скажу ему: ‘‘Спасибо за предупреждение, приятель!”.
Рассуждая так сам с собою, Бюсси продолжал двигаться вперед: его правая рука спокойно лежала под плащом, а левой он расстегнул пряжку у плаща.
И тут Шомберг крикнул: “К оружию!”, его товарищи повторили этот клич, и все пятеро выскочили на дорогу перед Бюсси.
— А, вот оно что, господа, — раздался резкий, но спокойный голос Бюсси, — видно, нашего бедного Бюсси собираются заколоть. Так это он — тот дикий зверь, тот славный кабан, на которого бы собирались поохотиться? Что ж, прекрасно, господа, кабан еще распорет брюхо кое-кому из вас, клянусь вам в этом, а вы знаете, что я не бросаю слов на ветер.
— Пусть так! — ответил Шомберг. — И все же ты невежа, сеньор Бюсси д’Амбуаз. Ты разговариваешь с нами, пешими, восседая на коне.
При этих словах рука молодого человека, затянутая в белый атлас, выскользнула из-под плаща и блеснула в лунном свете, как серебряная молния. Бюсси не понял смысла этого жеста, хотя и почуял в нем угрозу. Поэтому он хотел было, по своему обычаю, ответить дерзостью на дерзость, но, вонзив шпоры в брюхо лошади, почувствовал, что она пошатнулась и словно осела под ним. Шомберг с ловкостью, проявленной в многочисленных поединках, которые он, несмотря на юные годы, уже имел на своем счету, метнул нож с широким клинком, более тяжелым, чем рукоятка, и это страшное оружие, перерезав один из суставов коня, застряло в ране, как топор в стволе дерева.
Бедное животное глухо заржало, дернулось всем телом и упало на колени.
Бюсси, как всегда готовый к любым неожиданностям, молниеносно соскочил на землю и выхватил шпагу.
— Негодяи! — вскричал он. — Это мой любимый конь, вы мне за него дорого заплатите!
Шомберг смело ринулся вперед, но при этом плохо рассчитал длину шпаги Бюсси, которую наш герой прижимал к себе (так можно ошибиться в дальности броска свернувшейся спиралью ядовитой змеи): рука Бюсси внезапно развернулась, словно туго сжатая пружина, и шпага проколола Шомбергу бедро.
Раненый вскрикнул.
— Отлично, — сказал Бюсси. — Вот я и сдержал свое слово. У одного шкура уже продырявлена. Тебе надо было подрезать шпагу Бюсси, а не сухожилия его лошади, простофиля.
И пока Шомберг перевязывал своим носовым платком раненую ногу, Бюсси с быстротою молнии бросился в бой, острие его длинной шпаги то сверкало у самых глаз, то чуть не касалось груди его противников. Он бился молча, ибо позвать на помощь, а следовательно, признаться в своей слабости, было бы недостойно имени, которое он носил. Бюсси ограничился тем, что намотал свой плащ на левую руку, превратив его в щит, и отступил на несколько шагов, но не для того, чтобы спастись бегством, а для того, чтобы добраться до стены, к которой можно было бы прислониться и, таким образом, прикрыть себя от нападения с тыла. При этом он не переставал вращать шпагой и каждую минуту делал добрый десяток выпадов, ощущая порой мягкое сопротивление живой плоти, свидетельствующее, что удар достиг цели. Вдруг он поскользнулся и невольно взглянул себе под ноги. Этим мгновенно воспользовался Келюс и нанес ему удар в бок.
