— Погодите, — сказала герцогиня де Монпансье, — что вы хотите этим сказать? По-моему, небольшая потасовка была бы не лишней.

— Ничего не поделаешь, сестра, к сожалению, вы будете лишены этого развлечения. Когда короля схватят, он закричит, но на крики никто не отзовется. А потом мы заставим его — убеждением ли, силой ли, но не открывая ему, кто мы, — подписать отречение. Город будет тут же извещен об этом отречении, и оно настроит в нашу пользу горожан и солдат.

— План хорош, теперь он уже не может сорваться, — ответила герцогиня.

— Он несколько жесток, — сказал кардинал де Гиз, склонив голову.

— Король откажется подписать отречение, — добавил Меченый.

— Он храбр и предпочтет умереть.

— Тогда пусть умрет! — воскликнули герцог Майенский и герцогиня.

— Ни в коем случае, — твердо возразил Меченый, — ни в коем случае! Я хочу наследовать монарху, который отрекся и которого презирают, но я вовсе не хочу занять трон человека, которого убили и поэтому будут жалеть. Кроме того, вы в ваших планах позабыли о герцоге Анжуйском; если король будет убит, он потребует корону себе.

— Пусть требует, черт побери! Пусть требует! — сказал герцог Майенский. — Наш брат кардинал предусмотрел это. Герцог Анжуйский замешан в свержении собственного брата, герцог Анжуйский имел сношения с гугенотами, он недостоин царствовать!!!

— С гугенотами? Вы в этом уверены?

— Клянусь Господом! Ведь ему помог бежать король Наваррский.

— Отлично!

— Кроме статьи о потере права на престол, есть еще одна статья в пользу нашего дома, она сделает вас регентом королевства, а от регенства до королевского трона один шаг.

— Да, да, — сказал кардинал, — я все это предусмотрел. Но, может случиться, французская гвардия вломится сюда, чтобы удостовериться, что отречение действительно произошло и в особенности что оно было добровольным. С Крийоном шутки плохи, он из тех, кто может сказать королю: “Государь, ваша жизнь, конечно, под угрозой, но прежде всего спасем вашу честь”.

— Это дело нашего главнокомандующего, — ответил герцог Майенский, — и он уже принял меры предосторожности. На случай осады нас здесь двадцать четыре дворянина. Да я еще приказал раздать оружие сотне монахов. Мы продержимся месяц против целой армии. Не считая того, что, если наших сил будет недостаточно, у нас есть подземный ход, через который можно скрыться вместе с нашей добычей.

— А что сейчас делает герцог Анжуйский?

— В минуту опасности он, как обычно, пал духом. Герцог вернулся к себе и ждет от вас известий в компании Бюсси и Монсоро.

— Ему следовало быть здесь, а не у себя.

— Я думаю, вы ошибаетесь, брат, — сказал кардинал, — народ и дворянство усмотрели бы в этом соединении двух братьев ловушку для всей семьи. Как мы только что говорили, нам надо прежде всего избежать роли узурпаторов. Мы наследуем, вот и все. Оставив герцога Анжуйского на свободе, сохранив независимость королеве-матери, мы добьемся всеобщего благословения и восхищения наших приверженцев, и никто нам слова худого не скажет. В противном же случае нам придется иметь дело с Бюсси и сотней других весьма опасных шпаг.

— Ба! Бюсси завтра дерется с миньонами.

— Клянусь Господом, достойное дело! Он их убьет! А потом примкнет к нам, — сказал герцог де Гиз. — Что до меня, то я сделаю его командующим армии в Италии, где, без всякого сомнения, разразится война. Этот сеньор де Бюсси — человек выдающийся, я к нему отношусь с большим уважением.

— А я, в доказательство того, что уважаю его не меньше вашего, брат, как только овдовею, выйду за него замуж, — сказала герцогиня де Монпансье.

— Замуж за него? Сестра! — воскликнул Майен.

— Почему бы нет? — ответила герцогиня. — Дамы поважнее меня пошли на большее ради него, хотя он и не был командующим армии.

— Ну ладно, ладно, — сказал Мейен, — об этом потом, а сейчас — за дело!

— Кто возле короля? — спросил герцог де Гиз.

— Приор и брат Горанфло, должно быть, — сказал кардинал. — Надо, чтобы он видел только знакомые лица, иначе мы его вспугнем до времени.

— Да, — сказал герцог Майенский, — мы будем вкушать плоды заговора, а срывают их пускай другие.

— А что, он уже в келье? — спросила госпожа де Монпансье. Ей не терпелось украсить короля третьей короной, которую она уже так давно ему обещала.

— О! Нет еще. Сначала он посмотрит большой алтарь склепа и поклонится святым мощам.

— А потом?

— Потом приор обратится к нему с прочувствованным словом о бренности мирских благ, после чего брат Горанфло, знаете, тот, который произнес такую пылкую речь во время собрания представителей Лиги?..

— Да. И что же?

— Брат Горанфло попытается добиться от него убеждением того, что нам претит вырывать силой.

— В самом деле, такой путь был бы во сто крат лучше, — задумчиво произнес Меченый.

— Да что там! Генрих суеверен и изнежен, — сказал герцог Майенский, — я ручаюсь: под угрозой ада он сдастся.

— Я не так убежден в этом, как вы, — сказал герцог де Гиз, — но наши корабли сожжены, назад пути нет. А теперь вот что: после приора, после речей Горанфло, если и тот и другой потерпят неудачу, мы испробуем последнее средство, то есть запугивание.

— И уж тогда-то я постригу голубчика Валуа! — воскликнула герцогиня, возвращаясь снова и снова к своей любимой мысли.

В эту минуту под монастырскими сводами, где уже затаились первые ночные тени, тихо звякнул колокольчик.

— Король спускается в склеп, — сказал герцог де Гиз. — Давайте-ка, Мейен, зовите наших друзей, и превратимся снова в монахов.

В одно мгновение гордые лбы, горящие глаза и красноречивые шрамы скрылись под капюшонами. Затем три, а то и четыре десятка монахов во главе с тремя братьями направились ко входу в склеп.

XLIX

ШИКО ПЕРВЫЙ

Король был погружен в глубокую задумчивость, сулившую планам Гизов легкий успех.

Он вошел в склеп вместе со всею братией, приложился к раке и, в завершение церемонии, стал усиленно бить себя кулаками в грудь, бормоча самые печальные из псалмов.

Приор приступил к своим увещаниям, которые король выслушал с тем же глубоко покаянным видом.

Наконец, по сигналу герцога де Гиза, Жозеф Фулон склонился перед королем и сказал ему:

— Государь, а теперь не угодно ли будет вам сложить вашу земную корону к ногам вечного владыки?

— Пойдемте, — просто ответил король.

И тотчас же все монахи, стоявшие шпалерами по пути короля, двинулись к кельям, в видневшийся слева главный коридор.

Генрих был само раскаяние! Он по-прежнему ударял себя кулаками в грудь, крупные четки, которые он торопливо перебирал, со стуком ударялись о черепа из слоновой кости, подвешенные к его поясу.

Наконец подошли к келье; на пороге ее возвышался Горанфло, раскрасневшийся, с глазами, сверкающими, подобно карбункулам.

— Здесь? — спросил король.

— Здесь… — откликнулся толстый монах.

Королю было от чего заколебаться, потому что в конце коридора виднелась таинственного вида дверь или, вернее, решетка, за ней крутой скат, тонувший в кромешной тьме.

Генрих вошел в келью.

— Hie portus salutis?^[42] — прошептал он взволнованным голосом.

— Да, — ответил Фулон, — спасительная гавань здесь!

— Оставьте нас, — сказал Горанфло с величественным жестом.

Дверь тотчас же затворилась. Шаги монахов смолкли вдали.

Король, заметив скамеечку в глубине кельи, сел и сложил руки на коленях.

— А вот и ты, Ирод, вот и ты, нехристь, вот и ты, Навуходоносор! — сказал, без всякого перехода, Горанфло, упершись в бока своими толстыми руками.

Король, казалось, был удивлен.

— Это вы ко мне обращаетесь, брат мой? — спросил он.

— Ну да, к тебе, а к кому же еще? Сыщется ли такое бранное слово, которое бы не сгодилось для тебя?