Бюсси прижал руку к сердцу.

— Сударыня! Как вы можете так думать?

Мысли в голове этого несчастного с разбитым сердцем стали понемногу проясняться. Ему казалось, что легкий вечерний ветерок, доносящий до него столь сладостные ароматы и столь нежные слова, в то же время рассеивает облако, застилавшее ему глаза.

— Я знаю, — продолжала Диана, которая находилась в более выгодном положении, ибо давно уже готовилась к этой встрече, — я понимаю, как тяжело было вам выполнить мое поручение. Мне хорошо известна ваша деликатность. Я знаю вас и ценю, поверьте мне. Так судите же сами, сколько я должна была выстрадать при мысли, что вы станете неверно думать о чувствах, таящихся в моем сердце.

— Сударыня, — сказал Бюсси, — вот уже три дня, как я болен.

— Да, я знаю, — ответила Диана, заливаясь краской, выдавшей, как близко к сердцу приняла она эту болезнь, — и я страдала не меньше вашего, потому что господин Реми — конечно, он меня обманывал, — господин Реми уверял…

— … что причина моих страданий — ваша забывчивость? О! Это прав да.

— Значит, я должна была поступить так, как поступила, граф, — продолжала Диана. — Я вас вижу, я вас благодарю за ваши любезные заботы обо мне и клянусь вам в вечной признательности… поверьте, что я говорю это от всей души.

Бюсси печально покачал головой и ничего не ответил.

— Вы сомневаетесь в моих словах? — спросила госпожа де Монсоро.

— Сударыня, — сказал Бюсси, — каждый, питающий расположение к кому-либо, выражает его как умеет: в день вашего представления ко двору вы знали, что я нахожусь во дворце, стою перед вами, вы не могли не чувствовать моего взгляда, который я не отводил от вас, но вы даже глаз на меня не подняли, не дали мне понять ни словом, ни жестом, ни знаком, что вы меня заметили… Впрочем, я должно быть, не прав, сударыня, возможно, вы меня не узнали, ведь мы виделись всего дважды.

Диана ответила на это взглядом, исполненным грустного упрека и поразившим Бюсси в самое сердце.

— Простите, сударыня, простите меня, — воскликнул он, — вы так непохожи на всех остальных женщин и между тем поступаете так, как самые обычные из них! Этот брак!

— Разве вы не знаете, что меня к нему принудили?

— Знаю, но вы с легкостью могли его расторгнуть.

— Напротив, это было совершенно невозможно.

— Но разве ничто не подсказывало вам, что рядом с вами находится преданный вам человек?

Диана опустила глаза.

— Именно это и пугало меня больше всего, — сказала она.

— Вот из каких соображений вы пожертвовали мною? Так представьте теперь, во что превратилась моя жизнь с тех пор, как вы принадлежите другому.

— Сударь, — с достоинством ответила графиня, — женщина не может, не запятнав при этом свою честь, сменить фамилию, пока живы двое мужчин, носящие один — ту фамилию, которую она оставила, другой — ту, что она приняла.

— Как бы то ни было, вы предпочли мне Монсоро и поэтому сохранили его фамилию.

— Вы так полагаете? — прошептала Диана. — Тем лучше.

И глаза ее наполнились слезами.

Бюсси, заметив, что она опустила голову, в волнении шагнул к ней.

— Ну что ж, — сказал он, — вот я и стал опять тем, кем был, сударыня: чужим для вас человеком.

— Увы! — вздохнула Диана.

— Ваше молчание говорит об этом лучше слов.

— Я могу ответить только молчанием.

— Ваше молчание, сударыня, — это продолжение приема, оказанного мне вами в Лувре. Там вы меня не замечали, здесь вы не желаете со мной разговаривать.

— В Лувре рядом со мною был господин де Монсоро. Он смотрел на меня. Он ревнует.

— Ревнует! Вот как! Чего же ему еще надо, Бог мой?! Кому он еще может завидовать, когда все завидуют его счастью?

— А я говорю вам, сударь, что он ревнует. Он заметил, что уже несколько дней кто-то бродит возле нового дома, в который мы переселились.

— Значит, вы покинули домик на улице Сент-Антуан?

— Как, — непроизвольно воскликнула Диана, — это были не вы?!

— Сударыня, после того как ваше бракосочетание было оглашено, после того как вы были представлены ко двору, после того вечера в Лувре, наконец, когда вы не удостоили меня взглядом, я нахожусь в постели, меня пожирает лихорадка, я умираю. Теперь вы видите, что ваш супруг не имеет оснований ревновать, во всяком случае ко мне, потому что меня он никак не мог видеть возле вашего дома.

— Что ж, господин граф, если у вас, по вашим словам, было некоторое желание повидать меня, благодарите этого неизвестного мужчину, потому что, зная господина де Монсоро, как я его знаю, я испугалась за вас и решила встретиться с вами и предупредить: не подвергайте себя опасности, граф, не делайте меня еще более несчастной.

— Успокойтесь, сударыня, повторяю вам: то был не я.

— Позвольте мне рассказать вам до конца все, что я хотела. Опасаясь этого человека, которого мы с вами не знаем, но которого, возможно, знает господин де Монсоро, опасаясь этого человека, он требует, чтобы я покинула Париж, и, таким образом, господин граф, — заключила Диана, протягивая Бюсси руку, — сегодняшняя наша встреча, вероятно, будет последней… Завтра я уезжаю в Меридор.

— Вы уезжаете, сударыня? — вскричал Бюсси.

— Это единственный способ успокоить господина де Монсоро, — сказала Диана, — и единственный способ вновь обрести спокойствие. Да и к тому же, что касается меня, я ненавижу Париж, ненавижу свет, двор, Лувр. Я счастлива уединиться с воспоминаниями моей юности. Мне кажется, что, если я вернусь на тропинку моих девичьих лет, на меня, как легкая роса, падет немного былого счастья. Отец едет вместе со мной. Там я встречусь с госпожой и господином де Сен-Люк, они очень скучают без меня. Прощайте, господин де Бюсси.

Бюсси закрыл лицо руками.

— Значит, — прошептал он, — все для меня кончено.

— Что вы хотите этим сказать?! — воскликнула Диана, приподнимаясь на скамье.

— Я говорю, сударыня, что человек, который отправляет вас в изгнание, человек, который лишает меня единственной оставшейся мне надежды — дышать одним с вами воздухом, видеть вашу тень за занавеской, касаться мимоходом вашего платья и, наконец, боготворить живое существо, а не тень, — я говорю… я говорю, что этот человек — мой смертельный враг и я уничтожу его своими собственными руками, даже если мне суждено при этом погибнуть самому.

— О! Господин граф!

— Презренный! — вскричал Бюсси. — Как! Ему недостаточно того, что вы его жена, вы, самое прекрасное и целомудренное из всех созданий Божьих! Он еще ревнует! Ревнует! Нелепое, ненасытное чудовище! Он готов уничтожить весь мир!

— Успокойтесь, граф, успокойтесь! Быть может, он не так уж и виноват.

— Не так уж и виноват! И вы его защищаете, сударыня?!

— Если бы вы знали! — сказала Диана, пряча лицо в ладонях, словно боясь, что Бюсси сквозь ночную тьму разглядит на нем краску смущения.

— Если бы я знал? — переспросил Бюсси. — Ах, сударыня, я знаю одно: мужу, у которого такая жена, не должно быть дела ни до чего на свете.

— Но что, если вы ошибаетесь, господин граф, — сказала Диана глухим, прерывающимся и страстным голосом, — что, если он не муж мне?

С этими словами молодая женщина коснулась своей холодной рукой пылающих рук Бюсси, вскочила и убежала прочь. Легко, как тень, скользнула она по темным тропинками, схватила под руку Гертруду и, увлекая ее за собой, исчезла, прежде чем Бюсси, опьяненный, обезумевший, сияющий, успел протянуть руки, чтобы удержать ее.

Он вскрикнул и зашатался.

Реми подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить его и усадить на скамью, которую только что покинула Диана.

IV

О ТОМ, КАК Д^'ЭПЕРНОНУ РАЗОРВАЛИ КАМЗОЛ, И О ТОМ, КАК ШОМБЕРГА ПОКРАСИЛИ В СИНИЙ ЦВЕТ