И Шико направился в сторону церкви Сен-Жермен-л’Осеруа.

Не только Шико был занят поисками герцога Анжуйского и обеспокоен его отсутствием, Гизы также искали принца, и тоже безуспешно. Его высочество герцог Анжуйский не был человеком, склонным к безрассудному риску, и позже мы увидим, какие опасения все еще удерживали его вдали от друзей.

На мгновение Шико показалось, что он нашел принца. Это случилось на улице Бетизи. У дверей винной лавки собралась большая толпа, и в ней Шико увидел господина де Монсоро и Меченого.

— Добро! — сказал он. — Вот прилипалы. Акула должна быть где-нибудь поблизости.

Шико ошибался. Господин де Монсоро и Меченый были заняты тем, что у дверей переполненного пьяницами кабачка усердно потчевали вином некоего оратора, подогревая таким способом его гугнивое красноречие.

Оратором этим был мертвецки пьяный Горанфло. Монах повествовал о своем путешествии в Лион и о поединке в гостинице с одним из мерзопакостных приспешников Кальвина.

Господин де Гиз слушал рассказ с пристальным вниманием, улавливая в нем какую-то связь с молчанием Никола Давида.

Улица Бетизи была забита народом. К круглой коновязи, весьма обычной в ту эпоху для большинства улиц, были привязаны кони нескольких дворян-лигистов. Шико смешался с толпой, окружившей коновязь, и навострил уши.

Горанфло, разгоряченный, разбушевавшийся, без конца сползавший с седла то в одну, то в другую сторону, уже раз грохнувшийся оземь со своей живой кафедры и снова, с грехом пополам, водворенный на спину Панурга, лепетал что-то бессвязное, но, к несчастью, все же еще лепетал и поэтому оставался жертвой настойчивых домогательств герцога и коварных вопросов господина де Монсоро, которые вытягивали из него обрывки признаний и клочья фраз.

Эта исповедь встревожила Шико совсем иначе, чем присутствие в Париже короля Наваррского. Он чувствовал, что приближается момент, когда Горанфло произнесет его имя, и оно озарит мрачным светом всю тайну. Гасконец не стал терять времени: где отвязав, а где и перерезав поводья лошадей, тершихся друг о друга у коновязи, он отвесил им парочку крепких ударов плетью и погнал в самую гущу толпы, которая при виде рванувшихся с отчаянным ржанием животных раздалась и бросилась врассыпную.

Горанфло испугался за Панурга, дворяне — за своих коней и поклажу, а многие испугались и за самих себя. Вдруг кто-то крикнул: “Пожар!”, крик был подхвачен еще десятком голосов. Шико молниеносно проскользнул между людьми и подскочил к Горанфло. При виде его горящего взгляда монах тотчас протрезвел и, схватив Панурга под уздцы, вместо того чтобы последовать за бегущей толпой, бросился в противоположную сторону. Очень скоро между Горанфло и герцогом де Гизом образовалось весьма значительное пространство, которое в то же мгновенье заполнил все прибывающий поток запоздалых зевак.

Воспользовавшись этим, Шико увлек шатающегося на своем осле монаха в углубление, образованное апсидой церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, и прижал его и Панурга к стене. Так поступает скульптор с барельефом, когда он собирается заделать стену.

— А, пропойца! — сказал Шико. — А, язычник! А, изменник! А, вероотступник! Так, значит, ты по-прежнему готов продать друга за кувшин вина?

— Ах, господин Шико! — пролепетал монах.

— Как! Я тебя кормлю, негодяй, — продолжал Шико. — я тебя пою, я набиваю твои карманы и твое брюхо, а ты предаешь своего господина!

— Ах, Шико! — сказал растроганный монах.

— Ты выбалтываешь мои секреты, несчастный!

— Любезный друг!

— Замолчи! Ты доносчик и заслужил наказание.

Коренастый, сильный, толстый монах, могучий, как бык, но укрощенный раскаянием и особенно вином, не пытался защищаться, и Шико тряс его, словно большой надутый воздухом шар.

Один Панург восстал против насилия, учиняемого над его другом, и все пытался лягнуть Шико, но удары его копыт не попадали в цель, а Шико отвечал на них ударами палки.

— Это я-то заслужил наказание? — бормотал монах. — Я, ваш друг, любезный господин Шико?

— Да, да, заслужил, — отвечал Шико, — и ты его получишь.

И палка гасконца перешла с ослиного крупа на широкие, мясистые плечи монаха.

— Эх, кабы я не был выпивши! — воскликнул Горанфло в порыве гнева.

— Ты бы меня отколотил, не так ли, неблагодарная скотина? Меня, своего друга?

— Вы мой друг, господин Шико! И вы меня бьете!

— Кого люблю, того и бью.

— Тогда убейте меня, и дело с концом! — воскликнул Горанфло.

— А стоило бы.

— Эх, кабы я не был выпивши! — повторил Горанфло с громким стоном.

— Ты это уже говорил.

И Шико удвоил доказательства своей любви к бедному монаху, который жалобно заблеял.

— Ну вот, — сказал гасконец, — то он волк, а то овечкой прикидывается. А ну, влезай-ка на Панурга и отправляйся спать в “Рог изобилия”.

— Я дороги не вижу, — сказал монах; из глаз его градом катились слезы.

— А! — отозвался Шико. — Если бы ты еще вином плакал! По крайней мере, протрезвел бы! Но нет, оказывается, я еще и поводырем твоим должен быть!

И Шико повел осла под уздцы, в то время как монах, вцепившись обеими руками в луку седла, прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить равновесие.

Так прошествовали они по мосту Менье, улице Сен-Бартелеми, Малому мосту и вступили на улицу Сен-Жак. Шико тянул осла, монах лил слезы.

Двое слуг и мэтр Бономе, по распоряжению Шико, стащили Горанфло с осла и отвели в уже известную нашим читателям комнату.

— Готово, — сказал, вернувшись, мэтр Бономе.

— Он лег? — спросил Шико.

— Храпит…

— Чудесно! Но так как через денек-другой он все же проснется, помните: я не хочу, чтобы он знал, как очутился здесь. Никаких объяснений! Будет даже неплохо, коли он решит, что и вовсе не выходил отсюда с той славной ночи, когда он учинил такой громкий скандал в своем монастыре, и станет думать, будто все это ему приснилось!

— Понял, господин Шико, — ответил трактирщик, — но что с ним стряслось, с этим бедным монахом?

— Большая беда. Кажется, он поссорился в Лионе с посланцем герцога Майенского и убил его.

— О, Боже! — воскликнул хозяин. — Так значит…

— Значит, герцог Майенский, по всей вероятности, поклялся, что не будь он герцог, если не колесует монаха заживо, — ответил Шико.

— Не волнуйтесь, — сказал Бономе, — он не выйдет отсюда ни за что на свете.

— В добрый час! А теперь, — продолжал гасконец, успокоенный насчет Горанфло, — совершенно необходимо разыскать герцога Анжуйского. Что ж, поищем!

И он отправился во дворец его величества Франциска III.

II

ПРИНЦ И ДРУГ

Как мы уже знаем, во время вечера Лиги Шико тщетно искал герцога Анжуйского на улицах Парижа.

Вы помните, что герцог де Гиз пригласил принца прогуляться по городу; это приглашение обеспокоило принца, всегда отличавшегося подозрительностью. Франсуа предался размышлениям, а после размышлений он обычно делался осторожнее всякой змеи.

Однако в его интересах было увидеть собственными глазами все, что произойдет на улицах вечером, и поэтому он счел необходимым принять приглашение, но в то же время решил не покидать свой дворец без подобающей случаю надежной охраны.

Всякий человек, когда он испытывает страх, хватается за свое излюбленное оружие. Вот и герцог отправился за своей шпагой, и этой шпагой был Бюсси д’Амбуаз.

Должно быть, герцог был основательно напуган, если уже он решился на такой шаг. Бюсси, обманутый в своих надеждах касательно графа де Монсоро, избегал герцога, и Франсуа в глубине души понимал, что на месте своего любимца — если бы, разумеется, заняв его место, он одновременно приобрел и его храбрость, — он сам испытывал бы по отношению к принцу, который его так жестоко предал, нечто большее, чем простое презрение.

Что касается Бюсси, то молодой человек, подобно всем избранным натурам, гораздо живее воспринимал страдания, чем радости: как правило, мужчина, бесстрашный перед лицом опасности, сохраняющий хладнокровие и спокойствие при виде клинка и пистолета, поддается горестным переживаниям скорее, чем трус. Легче всего женщины заставляют плакать тех мужчин, перед которыми трепещут другие мужчины.