При свете факела в углу, на соломенном тюфяке, виднелось распростертое тело.

Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:

— Отец!

Г-н де Сазерак содрогнулся от этого крика.

Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.

XXXI

ГРАФ ДЕ МОНТГОМЕРИ

Габриэль, стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но спокойствие это показалось г-ну де Сазераку страшнее воплей и рыданий.

Затем, как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так ждал одну или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:

— Ничего, ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…

— Какое могучее сложение! — прошептал комендант. — Он еще мог бы долго жить…

Габриэль наклонился над усопшим, прикрыл ему глаза и почтительно поцеловал в угасшие глаза.

Г-н де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.

— Сударь, — сказал он, — если покойный вам дорог…

— Дорог? — перебил его Габриэль. — Да это же мой отец!..

— Если вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.

— Неужели? — с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. — Значит, налицо полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать. Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед Богом возвратить моего отца… и возвратили — вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его живым… — И он пронзительно захохотал.

— Мужайтесь, — сказал г-н де Сазерак. — Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.

— А я это и делаю, вы же видите!..

— Да, но все-таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.

— И вот доказательство, — Габриэль указал на неподвижное тело.

— Пойдемте, пойдемте отсюда, — взял молодого человека за руку комендант.

— Хорошо, я последую за вами, — согласился Габриэль и жалобно добавил: — Но сжальтесь, подарите мне несколько минут!

Г-н де Сазерак молча кивнул, а сам отошел к двери, где воздух был не такой тяжелый и зловонный.

Габриэль опустился на колени перед покойником и замер, безмолвный и неподвижный.

Что говорил он своему усопшему отцу? Искал ли он страшную разгадку на этих сомкнутых устах? Клялся ли он в священной мести? Думал ли он о прошлом или о будущем? О людях или о Боге? О правосудии или о милосердии?

Так прошло пять-шесть минут.

Дышать становилось все труднее. И тоща комендант обратился к Габриэлю:

— Теперь уж я вас буду просить. Нам пора подняться наверх.

— Я готов, — отвечал Габриэль, — я готов…

Он взял холодную руку отца и поцеловал ее. Потом приложился губами ко лбу. Он не плакал. Слез не было.

— До свидания, — сказал он ему, — до свидания!

Он поднялся с колен и медленно, тяжело зашагал вслед за г-ном де Сазераком…

Войдя в кабинет, залитый утренним солнцем, комендант снова взглянул на своего молодого гостя и поразился: белые пряди засеребрились в его темных волосах.

Помолчав, г-н де Сазерак мягко сказал:

— Не могу ли я вам быть полезен? Я буду счастлив сделать все, что дозволено мне должностью.

— Вы мне обещали, что я могу отдать последние почести усопшему. Сегодня вечером я пришлю людей, и, если вы соблаговолите уложить останки в гроб, они унесут и похоронят узника в его семейном склепе.

— Понятно, сударь, — ответил де Сазерак. — Эта милость для вас мне разрешена, но только при одном условии.

— При каком? — холодно спросил Габриэль.

— Если вы дадите обещание не делать никакой огласки.

— Хорошо, обещаю вам, господин комендант. Люди придут ночью и без липших разговоров отнесут тело на улицу Садов святого Павла, к склепу графов де…

— Прошу прощения, — торопливо перебил его комендант,

— я не знаю имени заключенного, не хочу и не должен его знать. Моя должность и присяга запрещают говорить мне с вами об этом. Так что советую вам скрыть от меня такие подробности.

Габриэль гордо усмехнулся:

— Мне скрывать нечего. Скрывают только те, кто виновны.

— А вы принадлежите к несчастным, — возразил комендант. — Разве так будет не лучше?

— Во всяком случае, то о чем вы умолчали, я угадал и все могу вам рассказать. Например, я знаю, что некая влиятельная особа явилась сюда вечером и пожелала говорить с узником для того, чтобы заставить его разговориться! Я знаю, к каким соблазнам прибегали, чтобы он нарушил свое молчание. От этого молчания зависела вся его дальнейшая жизнь.

— Как! Вы это знали? — поразился де Сазерак.

— Конечно, знал, — ответил Габриэль. — Тот влиятельный человек сказал старцу: "Ваш сын жив!" Или: "Ваш сын покрыл себя славой!" Или: "Ваш сын несет вам освобождение!" Он сказал ему о сыне, презренный!

У коменданта вырвался жест удивления.

— И, услыхав имя своего сына, несчастный отец, который молчал из ненависти к своему смертельному врагу, не совладал с порывом любви! Так ли оно было, милостивый государь?

Комендант, не говоря ни слова, склонил голову.

— Было так, вы не можете отрицать! Вам совершенно бесполезно отрицать, что именно сказало влиятельное лицо бедному узнику! Ну, а что же до имени этого лица… хотя вы и пытались его замолчать… угодно ли вам, чтоб я его назвал?

— Что вы, что вы! — вскричал г-н де Сазерак. — Мы здесь одни, это так, но все-таки будьте осторожны! Неужели вы не страшитесь?

— Я ничего не страшусь! Итак, это был коннетабль, герцог де Монморанси! Палача всегда видно…

— О, помилуйте, — перебил его комендант, с ужасом озираясь по сторонам.

— Что касается имени узника и моего, — спокойно продолжал Габриэль, — так оно вам неизвестно. Но мне ничто не препятствует открыться. Вы были весьма благожелательны ко мне в эти суровые часы; если вы в будущем услышите мое имя, знайте: тот, о ком идет речь, считает себя обязанным вам.

Г-н де Сазерак ответил:

— И я буду счастлив узнать, что судьба не всегда так жестока к вам.

— О, это для меня теперь не столь важно. Но так или иначе, я объявляю вам, что с этой ночи, когда скончался мой отец, я

— граф де Монтгомери!

Комендант Шатле, застыв на месте, не проронил ни слова.

Габриэль продолжал:

— На том мы и расстанемся, милостивый государь. Примите мою благодарность. Да сохранит вас Господь!

Он поклонился и твердым шагом вышел из Шатле.

Свежий утренний воздух и солнечный свет ошеломили его. Он остановился на мгновение и даже пошатнулся. Но когда прохожие стали уже на него оглядываться, он собрался с силами и зашагал прочь от этого зловещего места.

Отыскав уединенное местечко на берегу Сены, он вынул свою записную книжку и написал кормилице следующее письмо:

"Моя добрая Алоиза!

Теперь решено: не жди меня, сегодня домой я не вернусь. Мне нужно некоторое время побыть одному, побродить, подумать, подождать. Но обо мне не беспокойся, я непременно вернусь к тебе. Нынче вечером сделай так, чтобы все в доме пораньше легли спать. Ты, однако, не спи. Вечером, коща опустеет улица, в ворота постучат четверо людей со скорбной и драгоценной ношей. Ты открой им, проводи их к нашему фамильному склепу и укажи открытую гробницу, в которую они захоронят того, кого принесли. Благоговейно проследи за выполнением обряда. Потом, коща все будет кончено, дай каждому по четыре золотых экю, выпусти их и вернись обратно, дабы преклонить колени и помолиться за своего усопшего господина.

Я тоже буду молиться, но только не здесь. Так нужно. Ибо чувствую, что созерцание этой гробницы привело бы меня к страшным и безрассудным поступкам. Мне нужно побыть одному.

До свидания, моя добрая Алоиза. Скажи Андре, чтоб он помнил о г-же де Кастро, и сама не забудь о моих друзьях из Кале. До встречи, да хранит тебя Бог!

Габриэль де М."

Написав письмо, Габриэль нанял четырех простолюдинов, дал каждому из них по четыре золотых экю в задаток и столько же обещал впоследствии. Но для этого они должны были отнести письмо по адресу, а вечером, после десяти часов, явиться в Шатле, получить от коменданта, г-на де Сазерака, гроб с телом и отнести его на улицу Садов святого Павла, в тот особняк, куда и было адресовано письмо.