— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросила Алоиза.

— Ты можешь молиться, Алоиза. Молись!

— Да, за вас и за Диану, ваше сиятельство.

— И за короля, Алоиза, — мрачно произнес Габриэль.

И он стремительно вышел.

XIV

ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ

Коннетабль де Монморанси все еще находился у Дианы де Пуатье.

— В конце концов, она же ваша дочь, черт возьми, — надменно и властно говорил он, — и вы имеете те же права и ту же власть над нею, что и король. Требуйте венчания.

— Но, друг мой, — мягко отвечала Диана, — не забывайте, что до сих пор я слишком мало уделяла ей внимания. Как же мне проявить материнскую власть? Я ее не ласкала, как же мне бить ее? Мы находимся с ней — ивы это знаете — в весьма холодных отношениях, и, несмотря на ее попытки сблизиться со мной, мы продолжали встречаться лишь изредка. Она к тому же сумела приобрести большое влияние на короля, и я, право же, не знаю, кто из нас влиятельнее сейчас. Поэтому исполнить вашу просьбу, друг мой, очень трудно, если не сказать — невозможно. Махните рукой на этот брачный союз и замените его еще более блестящим. Для вашего сына мы попросим у короля маленькую Маргариту.

— Мой сын уже не играет в куклы, — фыркнул коннетабль. — И как могла бы содействовать процветанию моего дома девочка, едва научившаяся говорить? Наоборот, герцогиня де Кастро, как вы только что сами заметили, имеет на короля большое влияние, потому-то я и желаю, чтоб она стала моей невесткой. Удивительная вещь, гром и молния, сколько препятствий на пути к этому браку! Наперекор госпоже де Кастро, наперекор этому расфуфыренному капитанишке, наперекор самому королю я хочу, чтоб этот брак состоялся! Я так хочу!

— Хорошо, друг мой, — согласно кивнула Диана де Пуатье, — я обещаю сделать все возможное и невозможное для исполнения вашего желания.

Коннетабль что-то недовольно проворчал. Странно, но Диану де Пуатье необъяснимо тянуло к этому старому, вечно тиранившему ее ворчуну. Ведь Анн де Монморанси не был ни умен, ни блестящ и пользовался заслуженной репутацией скряги. Одни только страшные казни, которыми он усмирил мятежное население Бордо, создали ему своего рода омерзительную известность. Даже обладая храбростью, он оказался неудачлив в тех сражениях, в которых участвовал. При Равенне и Мариньяне, где одержаны были победы, он еще не командовал и ничем не отличался среди прочих. При Бикоке, стоя во главе швейцарского полка, он дал перебить почти весь свой полк, а при Павии был взят в плен. Тем исчерпывалась его воинская слава. И если бы Генрих II — разумеется, под влиянием Дианы де Пуатье — не благоволил к нему, он так и остался бы на втором плане и в Королевском совете, и в армии. Тем не менее Диана нежно заботилась о нем и во всем ему подчинялась.

В этот миг послышался осторожный стук в дверь, и появившийся паж доложил, что виконт д’Эксмес настоятельно просит герцогиню оказать ему милость, уделив минуту по чрезвычайно важному делу.

— Влюбленный! — воскликнул коннетабль. — Что нужно ему от вас, Диана? Уж не пришел ли он, чего доброго, просить у вас руки дочери?

— Принять его? — покорно спросила Диана.

— Разумеется, ведь этот визит может быть нам полезен. Но пусть-ка он немного подождет, пока мы договоримся.

Паж удалился.

— Если к вам пришел виконт д’Эксмес, — сказал коннетабль, — то это значит, что возникло какое-то непредвиденное затруднение. Положение, должно быть, кажется ему отчаянным, иначе он бы не прибег к этому крайнему средству. Слушайте же внимательно, и если вы точно выполните мои наставления, то, возможно, вам и не придется тоща обращаться к королю. Диана, о чем бы виконт ни просил вас, отвечайте отказом. Если он попросит вас указать ему путь, направьте его по пути противоположному. Если пожелает услышать от вас "да", говорите "нет". Ведите себя с ним высокомерно, пренебрежительно — словом, дурно… Вы поняли меня, Диана? Сделаете то, что я вам говорю?

— Все будет исполнено в точности, мой коннетабль.

— Тоща, надеюсь, кавалер наш будет сбит с толку. Бедняга! Бросается прямо в пасть к… — он хотел сказать "к волчице", но поправился: — к волкам. Предоставляю вам его, Диана, и жду от вас подробного отчета о беседе с этим красивым претендентом. До вечера!

И, поцеловав Диану в лоб, он удалился. В другую дверь паж ввел виконта д’Эксмеса.

Габриэль отвесил Диане почтительнейший поклон, на который она ответила небрежным кивком. Но Габриэль, заранее готовый к неравной борьбе между пылкой страстью и ледяным тщеславием, начал довольно спокойно:

— Герцогиня, я понимаю сам дерзновенность и бессмысленность просьбы, с которой осмеливаюсь к вам обратиться. Но в жизни случаются иной раз такие важные, такие крайние обстоятельства, что под их влиянием становишься выше обычных условностей и невольно пренебрегаешь обычными приличиями. И вот я стою перед одним из этих страшных переломов судьбы, сударыня. Человек, говорящий с вами, явился отдать свою жизнь в ваши руки, и, если вы безжалостно уроните ее, она разобьется.

Г-жа де Валантинуа, казалось, застыла в немой неподвижности. Перегнувшись вперед, подперев рукой подбородок, она не сводила с Габриэля недовольного, удивленного взгляда.

— Вы знаете или, может быть, не знаете, герцогиня, — продолжал он, стараясь не поддаваться обескураживающему воздействию этого нарочитого молчания, — что я люблю госпожу де Кастро, люблю ее глубокой, пылкой, необоримой любовью.

Легкая усмешка Дианы де Пуатье словно говорила: "А мне что до этого?"

— Я заговорил об этой переполняющей мою душу любви, герцогиня, дабы иметь повод сказать, что я преклоняюсь перед нею, обожествляю ее как наитие свыше. Сердце, которое она посетила, становится чище, возвышеннее, ближе к Небу…

Диана де Пуатье переменила позу и, полузакрыв глаза, небрежно откинулась на спинку кресла.

"Куда он гнет со своею проповедью?" — думала она.

— Таким образом, вы видите, что любовь для меня — святыня, — продолжал Габриэль. — Более того, она всесильна в моих глазах. Пусть бы даже супруг госпожи де Кастро был еще жив, я любил бы ее и даже не старался бы подавить в себе это непобедимое чувство… Только надуманная любовь поддается укрощению, истинная же не слушает приказов, и спастись от нее нельзя. Поэтому и вы, сударыня, вы тоже не защищены от вторжения в вашу душу истинной страсти…

Герцогиня де Валантинуа по-прежнему молчала. Лишь насмешливое изумление светилось в ее глазах. Габриэль заговорил с еще большим жаром, точно желая смягчить это каменное сердце.

— Король восхищен вашей дивной красотой, вы тронуты его любовью, но сумело ли ваше сердце ответить ему взаимностью? Увы, нет… И вот однажды вас увидел красивый, доблестный и преданный дворянин. Он влюбился в вас, и страсть его нашла отклик в вашей душе, не сумевшей отозваться на страсть короля. В самом деле, разве титулы покоряют сердца? Кто может вам помешать в один прекрасный день великодушно и с чистой совестью предпочесть подданного господину? Не знаю, как другие, но я настолько понимаю благородство чувства, что никак не могу поставить в вину Диане де Пуатье, при всей любви к ней Генриха Второго, любовь ее к графу де Монтгомери.

Диана порывисто приподнялась и широко раскрыла свои большие зеленые и ясные глаза.

— Что ж, вы располагаете вещественными доказательствами этой любви? — обеспокоенно спросила она.

— Я располагаю только уверенностью, правда, невещественной, но твердой, — ответил Габриэль.

— А! — произнесла она, и лицо ее приняло прежнее выражение. — В таком случае, мне ничего не стоит сказать вам правду. Да, я любила графа де Монтгомери. А дальше что?

— Дальше?.. — Этого Габриэль не знал и бродил теперь лишь в потемках предположений. Однако он продолжал: — Вы любили Жака де Монтгомери, герцогиня, и я осмеливаюсь предположить, что вам еще дорога его память. Ибо если он и исчез с лица земли, то из-за вас. И вот я именем его заклинаю вас, герцогиня, разрешить мне задать один вопрос, который может показаться вам очень дерзким. Но я повторяю, что жизнь моя связана с этим ответом, и если вы мне в нем не откажете, то отныне я буду ваш душою и телом…