– Benedicite! – с насмешкой произнес Филипп. – В добрый час! Но только будь краток. Я не расположен слушать длинные и запутанные, а, главное, лживые объяснения. В этом отношении я похож на жителей древней Лаконии. Иначе ты рискуешь тем, что к концу твоей речи я забуду ее начало.

– Brevis esse laboro, obscurus fiо, – сухо заметил Джеррик. – Если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным. По крайней мере, ты мог бы предложить мне присесть.

– Если найдешь, на что, прошу, – равнодушно отозвался рарог, усаживаясь на ложе, на котором лежал до прихода Джеррика.

Джеррик огляделся. В камере, кроме каменного ложа для сна, из мебели были еще только стол и стул, тоже из камня. Их было невозможно оторвать от пола. По их поверхности растекались лужицы. Вода капала с потолка и сочилась по стенам. Помещение, в котором содержался арестант, было сырым и холодным. Джеррик ощутил это только сейчас и зябко поежился. В камере царил сумрак. Свет проникал только через крохотную решетку в двери.

Джеррик остался стоять. Но когда он заговорил, в его голосе не просквозило и тени обиды. Когда это было нужно, кобольд был полновластным хозяином своих эмоций.

– Разве я заточил тебя в эту темницу? – спросил он, повышая голос. – Ответь мне, Филипп!

– При аресте мне показали приказ, подписанный тобой, – отозвался рарог.

– А кто тебе показал этот приказ, позволь узнать?

– Кто? Фергюс.

– Фергюс! – патетически воскликнул Джеррик. – Ты сам назвал это имя. Или ты думаешь, что у него не было личного мотива ненавидеть тебя? Вспомни, ведь это ты убил его любовницу.

– Но ведь она была человеком, – недоверчиво хмыкнул рарог. – Духи не мстят друг другу за смерть человека. Это древний закон.

– Тебе ли не знать, что Фергюс часто нарушает наши законы, – усмехнулся Джеррик. – Но прежде, чем я продолжу, подумай: если бы я захотел лишить тебя свободы, то разве в резиденции главы Совета тринадцати нет темницы, или в ней не нашлось бы камеры для тебя? Почему же ты здесь, в посольстве Эльфландии?

Филипп промолчал. Но по глазам рарога Джеррик увидел, что он начал сомневаться в своей правоте.

– Мой мальчик! Не знаю, поверишь ли ты мне, но знай – я, как и ты, пал жертвой Фергюса. Этот вероломный убийца ночью ворвался в мою спальню и, угрожая мне насилием, принудил подписать приказ о твоем аресте. Если бы я не подчинился, он размозжил бы мне голову своей тростью. Ты же помнишь, что случилось с гномом Грайогэйром… Что мне оставалось делать?

– Пожертвовать мной, – произнес Филипп. Но уже без злобы. – И забыть обо мне, чтобы не мучиться угрызениями совести за свой малодушный поступок.

– А я мучился! – со слезами в голосе ответил Джеррик. – Я страдал! Все эти годы. Поверь мне, я искал тебя, Филипп. Но откуда мне было знать, что Фергюс прячет тебя в посольстве Эльфландии? После гибели Лахлана посольство официально было закрыто и здание стояло пустым. Я даже подумать не мог, что ты здесь, в этом ужасном подземелье! О, коварный эльф! Он все продумал до мелочей. А сам сбежал на остров Эйлин-Мор, скрываясь от моего возмездия. Не мог же я начать с ним войну из-за тебя! Тогда бы он просто убил тебя, тем самым устранив сasus belli, повод к войне. Клянусь, только это сдерживало меня. Но я продолжал тебя искать, не жалея ни времени, ни денег. И вот я здесь, мой мальчик! А ты смотришь на меня с недоверием. Это разрывает мое сердце…

Неподдельные слезы выступили на глазах Джеррика. При необходимости он мог бы давать уроки театрального мастерства самому древнеримскому императору Нерону, который считал себя великим артистом.

Филипп молчал. Но это было уже другое молчание. Он уже поверил кобольду. Слишком много лет провел рарог в заточении и забыл, насколько искусно мог Джеррик лгать.

Пауза затянулась. Но Джеррик выжидал, пока брошенные им в благодатную почву семена прорастут. Наконец Филипп неуверенно произнес:

– И теперь, когда ты меня нашел… Я свободен?

– Теперь ничто не удержит меня от мести, – уклонился от ответа Джеррик. Он не хотел рисковать, давая обещание, которое не собирался выполнять, не получив то, за чем он сюда пришел. – Скажи, а ты-то хочешь отомстить нашему общему врагу?

– Фергюсу? – уточнил рарог. – О, да!

– И ты не побоишься?

– О, нет! – с ненавистью воскликнул рарог. – Не оскорбляй меня, Джеррик! В нашем роду не было трусов. Фергюс или я – один из нас скоро умрет.

– Только не ты, мой мальчик! – патетически воскликнул Джеррик. – Ты будешь жить. Нос volo, sic jubeo. Этого я хочу, так приказываю.

– Пусть будет по-твоему, – усмехнувшись, согласился Филипп. – Признаться, я и сам не хочу умирать. Теперь, когда я получил свободу…

Внезапно он смолк и с тревогой посмотрел на Джеррика. Тот понял немой вопрос рарога.

– Да, мой мальчик, ты свободен. Ты уйдешь из этой клоаки немедленно, вместе со мной. А по дороге в Берлин мы обсудим будущее Фергюса. Нас ожидают несколько прекрасных часов, Филипп. Нет ничего сладостнее, чем обдумывать план мести.

Джеррик подошел к двери и постучал. Гэйл тотчас же отворил ее.

– Я забираю твоего арестанта, – сказал кобольд, презрительно оттопырив нижнюю губу. – Но, если не хочешь сам оказаться в этой камере, Фергюсу пока ничего не сообщай. Когда он появится здесь и спросит, покажешь ему приказ, который я тебе вручил. Ты хорошо меня понял?

– А то, – залепетал перепуганный домовой. – Приказ у меня есть. С печатью, подписью… Все, как положено…

Его бормотание заглушил истошный женский вопль:

– Джеррик!

Кобольд вздрогнул. Прошло много лет с их последней встречи, но он сразу узнал этот голос. Он принадлежал Алве.

А затем он увидел саму эльфийку. Вернее, ее глаза. Алва смотрела на него сквозь зарешеченное окошечко в двери соседней камеры.

Алва, истощив свои силы в первом возгласе, уже не кричала, а хрипло и надрывно заклинала кобольда:

– Это ты, Джеррик! Как долго ты не приходил! Спаси меня! Вытащи меня отсюда! Умоляю тебя, Джеррик! Мне так плохо здесь…

Этот полу-бессвязный бред был ужаснее крика. Но еще страшнее были глаза Алвы. В них полыхало безумие. Они пугали Джеррика.

– Sancta sanctorum! – хрипло произнес кобольд. – Святая святых!

Он совсем забыл про Алву.

Когда-то он был без ума от эльфийки. По природе своей Алва была чрезвычайно чувственна и в плотской любви умела доводить его до высот, о существовании которых кобольд раньше даже не подозревал. Они сутками не вставали с постели, забывая о времени. Когда сексуальная мощь кобольда иссякала, Алва начинала петь на французском языке и танцевать обнаженной. В юности она подвизалась артисткой кабаре в Париже и при удобном случае любила вспомнить свое прошлое. И Джеррик, глядя на ее роскошные бедра, вспыхивал снова…

А потом он постепенно начал охладевать к эльфийке, к ее увядающим прелестям и к ее ласкам, которые отнимали у него слишком много времени и сил, не давая почти ничего взамен. По сути, Алва была глупа и скучна. И когда Джеррику представилась такая возможность, он избавился от нее, передав Филиппу, как до этого сам получил Алву в подарок от эльбста Роналда. Алва была переходящим призом, ценность которого с каждым годом падала, и весьма ощутимо. Пока, в глазах кобольда, не исчезла совсем.

И теперь Алва была ему не нужна. Ни в память о прошлом, ни в надежде на будущее. Она могла стать только обузой.

Поэтому кобольд ничего не ответил Алве. Как будто не слышал ее мольбы, не видел обезумевших от страданий глаз. Сделав знак Филиппу, он пошел по коридору прочь, при каждом вскрике эльфийки убыстряя шаг.

Филипп оказался более милосерден. Выйдя из камеры в коридор, он помахал Алве рукой и сказал:

– Прости, милашка, но так легла карта. Мой беспутный папаша всегда говорил, что самая прекрасная сверху женщина оканчивается рыбьим хвостом. Desinit in piscem mulier formosa superne. Отныне наши пути расходятся.

Послав Алве воздушный поцелуй, Филипп ушел. Кряхтя и бурча, Гэйл закрыл дверь камеры, которую покинул рарог. И тоже скрылся в дальнем конце коридора, на прощание погрозив Алве пальцем.