Слова Артура и Ширли меня задели мало. Но услышать, как мой собственный сын сомневается в родной матери, – это было уже слишком. Надо пойти за ним, объяснить, что Саймона никто не выгонял. Однако после скандала со свекровью и свекром я осталась совершенно без сил.

Поэтому я налила еще вина, села за стол и обхватила голову руками, давя в себе желание перебить всю посуду на кухне.

25 июня

Оранжевая ваза на полке затряслась – значит, к дому подъехала полицейская машина. Я уже привыкла, что их автомобили гудят по-особенному и от гула дребезжат половицы. По спине побежали мурашки: я боялась услышать новости.

Как правило, мне докладывали о результатах поиска или задавали новые вопросы, на которые ответить было нечего. Страшнее всего, когда приносили пластиковые пакеты с обрывками найденных вещей. Платок, шляпа, носок, ботинок… Список предметов, которые предстояло опознать, ширился с каждым часом.

Рассматривая их, я всякий раз боялась произнести хоть слово – но ни один из предметов не имел никакого отношения к Саймону. Детективы с трудом сдерживали раздражение: мой положительный ответ приблизил бы их к раскрытию дела.

Постепенно поток обнаруженного хлама иссяк, и полиция приезжала все реже.

30 июня

Джеймсу восемь, Робби – пять с половиной, а Эмили почти четыре. Дети старались не упускать меня из виду: вдруг я тоже исчезну. Три пары глаз следили за мной из-за кухонных занавесок, даже когда я шла вынести мусор. Я обещала, что никуда не денусь; мне не верили.

Папы должны жить вместе с семьями, и когда дети узнали, что так бывает не всегда, то испугались, что мамы тоже могут пропадать. Порой хотелось сказать им, что Саймон ушел к Билли, как бы ни тошнило меня от этой мысли. Тогда детям было бы проще смириться с его пропажей. Однако, что бы ни творилось у меня в душе, приходилось держать лицо и делать вид, будто все идет как надо.

Эмили, по правде, даже нравилось, что у нас часто бывают гости и ее все время тискают. Люди таяли при виде огромных голубых глаз и глупой улыбки, особенно когда Эмили показывала на фотографию Саймона и бормотала: «Папочка ушел. Папочка больше не с нами». Я сочувственно кивала и старалась отвлечь ее игрушками.

Сложнее было с Робби. Они с Оскаром постоянно держались вместе, не понимая, что происходит. Я часто наблюдала, как мальчишки сидят вдвоем в саду за домом и глядят в поле: ждут, что Саймон сейчас выйдет из-за изгороди и объявит, что просто решил их разыграть. Каждый вечер, укладывая детей спать, я оставляла дверь Робби приоткрытой: пусть Оскар проберется в комнату и уснет у него в ногах.

Джеймс был точной копией отца: с такими же каштановыми кудрями, искоркой в зеленых глазах и заразительным смехом. Однажды ночью он разложил по всей спальне белые и коричневые ракушки, которые собрал на пляже в Бенидорме. Его приятель, Алекс, сказал, что если приложить их к уху и прислушаться, то можно услышать, как рокочет море.

Время от времени Джеймс поднимал ракушки и пытался расслышать голос Саймона: вдруг тот заблудился на берегу, не может найти дорогу домой и зовет на помощь. Я тоже однажды попробовала, но ничего не услышала: только эхо пустоты.

Нортхэмптон, наши дни

8:55

Кэтрин глядела на него с неколебимой злобой. Такое чувство за всю жизнь сумел вызвать в ней только один человек. Мужчина, которого она похоронила давным-давно вместе со своим мужем.

Лицо сводило судорогой, и не было таких слов, чтобы описать охватившие ее эмоции, когда Кэтрин услышала, чем он занимался в первые дни после своего исчезновения. Какие только версии она ни строила, но такая вероятность – что он просто решил устроить себе отпуск – не могла даже прийти ей в голову. Пока Кэтрин потихоньку сходила с ума, он грелся на пляже!

Что надо сделать, какие слова подобрать, чтобы Саймон понял, как рухнула в тот момент их жизнь? Он вил себе новое гнездышко, а она подбирала обломки. Даже если каким-то чудом вдолбить ему в голову все, через что она прошла, он не сможет уяснить, какой это ужас – потерять близкого человека. Поразительно, до чего легко он вычеркнул из своей жизни первые тридцать три года и тех, кто был неотъемлемой ее частью.

– Ты хоть задумывался, каково нам приходилось, пока ты покуривал «травку»? – спросила Кэтрин.

– Ну, не совсем так… И в то время, наверное, нет, не задумывался, – ответил он с предельной честностью. – Я решил, что меня объявили жертвой несчастного случая.

– Ты в самом деле взял и забыл о нашем существовании?

Саймон кивнул.

– Даже не вспоминал о нас на дни рождения или в годовщины? – не унималась Кэтрин. – Совсем?

– Сперва нет. Только так я мог двигаться дальше.

– Вот в чем между нами разница… Я без тебя и без детей не сделала бы ни шагу!

– Мне надо было уйти. Я здесь задыхался.

– Ох, только избавь меня от драмы! – Кэтрин фыркнула. – Если было так невыносимо, мог бы попросить о разводе. Разбил бы мне сердце, конечно, но я бы пережила. И ладно бросить меня – но детей?! Этого я никогда не пойму.

Голос задрожал, и Кэтрин через силу сглотнула. Много лет назад она поклялась, что не обронит по нему ни слезинки, – и не нарушит своего обещания даже теперь.

– Ты спросила, где я был, я ответил, – тихо сказал Саймон. – Не моя вина, что ответ тебе не понравился.

Кэтрин выразительно закатила глаза.

– Ах да, ты прав. Вина не по твоей части. Тебе это чувство незнакомо, так ведь?

– Я не хочу с тобой пререкаться, – с непробиваемым спокойствием ответил Саймон.

– А зачем ты здесь? Потому что я в таком бешенстве, что еле сдерживаюсь. А ты бесишь еще сильнее, когда рассказываешь о своих похождениях.

– Естественно, я о вас думал. Думал каждую минуту. Но, как я уже сказал, поначалу мне нельзя было зацикливаться на прошлом. Поэтому я вас отодвинул. Прости, если это выглядит жестоко; я поступил так, как считал нужным.

Кэтрин недоверчиво покачала головой и вытерла руками щеки. Те горели огнем. Она подошла к окну и отперла щеколду, чтобы хоть немного разогнать давящую духоту в комнате.

Солнечные лучи упали ей на голову, и Саймону показалось, будто под ее волосами мелькнул шрам в форме полумесяца.

Кэтрин стремительно развернулась.

– Тебя от всех нас тошнило или только от меня? Что я тебе такого сделала? Или тебе приглянулась другая?

Саймон посмотрел в сторону камина, не готовый раньше времени пускаться в объяснения. И увидел знакомый предмет.

– О, это та самая штука, которую Байшали со Стивеном подарили нам на свадьбу? – спросил он, ткнув пальцем в круглую оранжевую вазу.

Опешив от столь внезапной перемены темы, Кэтрин кивнула.

– Как, кстати, Стивен? Уже вышел на пенсию?

– Да, вышел. Вашей фирмой теперь управляет один из его сыновей. А они с Байшали уехали на юг Франции. Странно, что вы не пересеклись где-нибудь на пляже. Было бы о чем поговорить…

Про Роджера Саймон не спрашивал. Еще не время.

– В любом случае, вряд ли ты воскрес исключительно затем, чтобы заглянуть ко мне на чай, – продолжила Кэтрин. – Поэтому говори, зачем явился, или проваливай.

– Сперва ты должна узнать, чем я занимался.

– Что, слушать очередные россказни из жизни подростков? У меня нет на это времени.

Она подошла к входной двери и сделала вид, будто отпирает замки. Впрочем, то был пустой блеф. Кэтрин слишком долго ждала ответов, чтобы взять и выставить его за порог.

– Кэтрин, пожалуйста. Ты должна знать, что со мной было. А я хочу знать, что было у тебя.

– Как будто имеешь на это право!

– Не имею. Но столько лет прошло… Пора уже поставить точку.

«Хреновая будет точка», – подумала Кэтрин.

Она хотела знать только одно – почему? Даже после стольких лет Кэтрин все еще чувствовала себя виноватой. Никак не могла сложить цельную картинку – не хватало деталей, которые в одиночку не найти.