Литмир - Электронная Библиотека

– Умничаем, да? – Катенька забежала вперёд и заглянула с гневом в глаза Егору.

– А потом? Что было потом? – спросила Настя.

– Потом меня потянуло на родину. Ведь у меня была великая родина – я никогда не забывал об этом. В глубине сердца она всегда оставалась великой, даже тогда, когда сознание отказывалось в это верить. Я понял, что жить надо там, где родился. И строить такой дом, который был бы тебя достоин, надо там же.

– А зачем было голыми ходить? – Настя пнула босоножкой пустую сигаретную пачку, попавшуюся ей на дорожке Елагина острова.

– Долгая история, – ответил Тарарам.

– Я тебе потом расскажу. – Егор высосал из сигареты новый дым. – Я репортаж по ящику видел.

– Это история одной идеи, – сказал Тарарам. – А репортаж – так, пустое.

– Непобедимы те идеи, которым пришло время, – улыбнулся Егор.

– Хорошо сказал. – Настя опять неловко пнула пачку.

– Это не я сказал. Это сказал один британский сэр на букву «че».

– У всякой вещи есть свой звёздный час. – Настя наконец кое-как наподдала пустой пачке, и та улетела на газон. – Цветы нарасхват восьмого марта и первого сентября, а яйца влёт идут на Пасху.

– Хватит умничать, – надула щёки Катенька. – Пойдёмте лучше на тарзанке прыгнем или пива выпьем.

– Хорошая альтернатива, – оценил Тарарам.

– Николай Первый наказанным офицерам тоже предоставлял достойный выбор, – снова улыбнулся Егор. – Либо гауптвахта, либо слушать оперу Глинки.

– Прикалываетесь, умники…

4

– Надо жить полной, плещущей за край жизнью, – в глазах Тарарама прыгал бесёнок, – жить на всю катушку, испытывать жизнь на её предел, высекать из неё искры и самим становиться её блеском. Не в шкурном, разумеется, смысле…

– Но нам запрещено так жить, – возразил Егор.

– Кем?

– Господом Богом.

– Ерунда. Об этом мы вспоминаем лишь в беде, когда нас постигает неудача. Лишь в беде мы взываем к Богу – так овцы, заслышав волчий вой, жмутся к доброму пастырю в кудрявой овечьей шапке и тёплой овечьей шубе.

– Но беда – это и есть предостережение или наказание.

– Ерунда. Неудачи преследуют нас в любом случае, а не только тогда, когда мы нарушаем заповеди. Стой, как свая, и всех перешибёшь – вот главная заповедь. Покаяние человеку не к лицу. Покаяние нарушает цельность и красоту греха, как газ, вспучивший консервную банку. В результате мы видим лишь подпорченную добродетель, а этим блюдом не усладишь Бога и не обманешь совесть. Наш путь – не покаяние, а совершенствование, не плач о недостатках, а стремление к безупречности, не признание вины, а осознание ответственности за то, что мы делаем и чего не делаем.

– Поодиночке так не выжить, – задумчиво сказал Егор. – Так человека просто съедят. Съедят с ливером или изолируют, хотя бы и на свободе – окружат пустотой, вакуумом, который прекрасно защищает от шума и тишины, тепла и стужи, пыли и чистейшего озона, который выдыхает Бог. Чтобы так жить, нужна система, сообщество единомышленников. И ещё – идеология внутри системы. – Егор почесал затылок. – Нет, даже не идеология, а лидер, безукоризненный вождь, который мог бы авторитетно направлять – как, что и почему надо делать.

– Верно, – обрадовался Тарарам и потёр ладони. – Нужна система, общество с немилосердной иерархией. Где на вершине – вождь. – При этих словах лицо Ромы сделалось серьёзным. – Непогрешимая фигура – поводырь по жизни. Под ним – ленивые и умные, элита и мозг сообщества. – Тарарам доверительно посмотрел в глаза Егора. – Они не слишком озабочены трудами и утруждены заботами, они любят, закинув руки за голову, лежать на мягком и расхаживать из угла в угол в халате, но именно они производят идеи, строят стратегию, отлаживают систему и продумывают ходы. Кроме того, ленивые и умные в силу лени не поражены пустым тщеславием, а в силу ума не посягнут на место первейшего. – Тарарам надменно закурил сигарету. – Следом за ними стоят умные и энергичные. От них толку меньше, поскольку размышлять и проникать в суть им мешает собственная предприимчивость, желание держать палец на пульсе и быть в курсе всего на свете. А также стремление выковать карьеру – это тоже мешает думать. – Тарарам выдержал паузу. – Энергичные и тупые – нижний ярус иерархии. Это – база, фундамент. На нём, собственно, всё и держится, так как своей ретивостью и способностью без рассуждений исполнять волю вождя энергичные и тупые хранят дисциплину, цементируют ряды и делают в глазах посторонних систему грозной. – Дым клубом встал перед лицом Ромы. – Ну а ленивые и тупые нам не нужны – это позорная слизь, гниль, мусор, их место во внешнем мире перед экраном с юмористами.

– Ты говоришь мне это, потому что уготовил место сразу под собой, в рядах ленивых и умных?

– Да. Всем, кто ниже, знать это нельзя.

– Спасибо за доверие. Мы четверо похожи на костяк модели…

– Хорошо, что ты это заметил.

– …а Катенька, стало быть, как хвост в пасти змея.

– Надо же, об этом я не думал.

– Мне кажется, – опять почесал затылок Егор, – что-то подобное я читал у Мольтке.

– Возможно, – легко согласился Тарарам. – В истории, культуре и семейном быте полно параллельных мест.

5

– А что бы ты сказала о театре… ну, скажем так, не понарошку? О театре, где у актёра нет места для внутреннего смеха? Где всё взаправду? Назовём это театр-явь. Или ещё проще – реальный театр.

– Как это? – не поняла Катенька. – Написано «кашляет» – и кашлять?

– Более того, – пояснил Тарарам, – написано «душит» – и душить. Входить в образ до конца, по самое некуда. Понимаешь? Сходить с ума и умирать по-настоящему.

– Так ведь через сезон актёров не останется.

– Если изменить правила, появится новая драматургия. Без смертей. Хотя совсем без них – куда же…

– Это нелепица. Ты шутишь?

– Почему нелепица? Это, дружок, новый театр с новой идеей и новой стратегией. Зачем наследовать балаган и потворствовать человеческим слабостям? Комедиант не интересен в жизни, и он перестанет быть интересен на сцене. Лариса Дмитриевна, которая завтра умрёт на подмостках от настоящей пули Карандышева, в миллион раз одухотворённее какой-нибудь Комиссаржевской – королевы притворства. Из театра уйдёт пресловутый психологизм, его заменит рок, тот самый – рок греческой трагедии, на руинах которой хохотал Аристофан, не понимающий, что юмор – всего лишь отложенная трагедия. Именно так – отложенная трагедия. И поэтому, как точно подметил Козьма Прутков, продолжать смеяться легче, чем остановить смех. – На миг Тарарам сбился. – О чём мы?

– О роке.

– Да, психологизму на смену вновь придёт рок. Только рок не шутовской, подложный, а чистопородный, первозданный. Трагедии в Греции игрались единожды, у нас будут играющие единожды актёры, актёры-гладиаторы. Сечёшь? Мы перечеканим монету и выведем из обращения подделку. Раз зрелище нельзя убрать из жизни, надо сделать его реальностью. Театр должен стать корридой. С какой стати актёр решил, что у него сто жизней? Нет уж: пошёл в профессию – ответь по полной.

– А это даже интересно…

– Конечно, интересно. Ты этим и займёшься. Будешь пионером нового театра. Как Петипа и Немирович-Данченко. Как Жене, Арто и Аррабаль в одной упряжке. Или, прости за выражение, Виктюк. Только твой театр вознесётся на десять этажей выше…

– Пионеркой.

– Что?

– Буду пионеркой. – Катенька засмеялась.

– Ну да… А что ты смеёшься?

– Представляю, как взаправду тает на сцене Снегурочка.

– Это, дружок, несущественная проблема.

– А почему я буду пионеркой? Ведь придумал ты?

– Тебе в общих чертах известны законы сцены. Ты понимаешь, что и где ломать. Ну и… В общем, мне порой кажется, что весь мир – порождение вполне человеческого ума, но… придуман, что ли, в безотчётной горячке – возможно, даже мной самим. Я не то говорю… Словом, раз сам придумал, что теперь – самому и шить, и жать, и на дуде играть?

– Я тоже, между прочим, могу что-нибудь придумать. Уже придумала даже.

12
{"b":"811130","o":1}