По словам профессора, очень трудно объяснить обнаружение на территории Древней Месопотамии большой линзы, выточенной из горного хрусталя. Кто, для чего и как именно ее выточил? Об этом – молчок! Хотя даже при нынешних технологиях сделать такую вещь очень непросто. Никто не знает, что сказать по поводу найденных на раскопках аналогов древних гальванических элементов, а также аналогов механических счетных машин. Их тоже замалчивают.
Дескать, а зачем о них говорить? Есть же официальная история! Не исключено, что именно «охранители» самых разных разновидностей и сортов полторы тысячи лет назад сожгли настоящую сокровищницу знаний Древнего мира – Александрийскую библиотеку, погубив многие тысячи бесценнейших манускриптов. Ну а их нынешние последователи стараются замолчать очевидное и заткнуть рот всякому, кто имеет мнение, не совпадающее с их, единственно «правильным» и «верным»…
– Да-а-а, картина вовсе не радужная… – философично констатировал Гуров. – Исходя из рассказанного вами, настоящий ученый должен быть чем-то вроде тех же самых Прометея или Данко. Кстати, помнится, оба эти героя за свои убеждения и добрые дела довольно жестоко пострадали. Вот и вы, Роман Михайлович, я гляжу, уже сейчас оказались на острие нежелания вас понять. Честно говоря, я даже не предполагал, что в, так сказать, царстве науки столько интриганов, фальсификаторов и даже откровенных мошенников. Но они, в чем я теперь убедился, есть. И тогда, рассуждая логически, следует предположить, что именно кто-то из «охранителей» заказал похищение найденного вами артефакта. Ну а убийство Юрия Семеновича стало сопутствующим событием, надо думать, случайного характера.
– Да, скорее всего, так это и было, – вздохнув, согласился профессор.
– Тогда перейдем к конкретике… – Гуров несколько свел брови к переносице. – Мне нужны фамилии ваших наиболее одиозных оппонентов. Начнем работать с ними.
Этот вопрос Рябинина заметно озадачил. Он вопросительно взглянул сначала на Стаса, потом на Льва и осторожно поинтересовался:
– Лев Иванович, вы собираетесь их допросить? А не будет ли моя информация о них… м-м-м… чем-то похожим на злонамеренное стукачество? Ну как это было принято в известные нам с вами времена?
На это Гуров ответил понимающей улыбкой.
– Роман Михайлович, по-вашему, я похож на Берию? – шутливо поинтересовался он. – Ну, разумеется, мы не планируем кого-либо вызывать на допрос в наш главк, оказывать давление и выбивать признание. Это было бы не только глупо и аморально, но и контрпродуктивно. Да, если бы я хотел провалить это расследование, то именно так и поступил бы – в духе той самой поры. Но мы со Станиславом Васильевичем всегда сначала думаем, а потом уже что-то предпринимаем.
– Не волнуйтесь, Роман Михайлович, мы свое дело знаем «на ять», – ободряюще подмигнул Крячко.
– Ну, хорошо… – прерывисто вздохнул профессор. – Мой главный, я бы даже сказал, пожизненный, оппонент – академик Игорянцев Эдуард Константинович. Знаете, есть такое выражение: «мой личный злой гений»? Вот его я и мог бы назвать своим пожизненным «злым гением». Он уже не раз становился у меня на пути. Еще в ту пору, когда я делал свою докторскую диссертацию, он мне усердно ставил палки в колеса. Он делал все возможное и невозможное, чтобы я не получил звание профессора. Когда ему это не удалось, говорят, он был очень разочарован и даже крайне раздражен.
– А в чем же вы видите причины такой ярой неприязни с его стороны? – осторожно подбирая слова, осведомился Стас.
На лице профессора промелькнуло что-то лирически-ностальгическое.
– Знаете, мне кажется, изначальная причина тут самая простая и даже банальная – зависть и ревность… – Рябинин немного помолчал и продолжил: – Расскажу вам такую историю. Более тридцати лет назад в тогдашнем Свердловске состоялась международная конференция палеонтологов. На ней председательствовал в ту пору еще не академик, а кандидат наук Игорянцев. Почему именно он – не знаю. Вот… И случилось так, что из Италии приехала молодой ученый Ольга Капурелли, кстати, она из Трубецких. Наши с ней места оказались рядом, Ольга мне очень понравилась. Но, как я мог заметить, приглянулась она и Игорянцеву. И он сделал все возможное, чтобы добиться ее взаимности. Однако его ждало полное фиаско – она выбрала меня… С тех пор я у него в самом черном из всех черных списков. Это далекое от науки событие, я так понимаю, и стало своего рода запалом к бомбе нашей с ним взаимной неприязни. И если я всего лишь не приемлю его научных взглядов, то он, как я понимаю, питает ко мне как человеку ненависть на зоологическом уровне.
– А сейчас эта Ольга где? Что с ней стало? – почему-то озадачился Крячко.
– Ну как – где? Мы с ней поженились, – чуть пожав плечами, пояснил Рябинин. – У нас дети – сын и две дочки. Она сейчас дома, с детьми, в Екатеринбурге, преподает в университете…
– Вечный сюжет: женщина как яблоко раздора… – философично прокомментировал Гуров. – Роман Михайлович, я вполне согласен с версией, что Игорянцев именно из-за этой житейской ситуации, разрешившейся не в его пользу, стал питать к вам крайнюю неприязнь. Кстати, он женат?
Подумав, его собеседник отрицательно качнул головой:
– Насколько мне известно, нет. И, по-моему, женат никогда не был. Вполне возможно, Ольга могла стать его последним шансом создать семью, но… Его постигла неудача, и поэтому он решил объявить мне пожизненную вендетту…
Лев на это как-то неопределенно повел головой.
– Все это верно, но, мне кажется, причина его «вендетты» может крыться в чем-то еще, – в его взгляде сквозило некоторое сомнение. – Его статус пожизненного холостяка намекает на то, что его попытки добиться расположения гостьи из Италии стоят в одном ряду с его противодействием получению вами звания профессора. Вполне возможно, если бы вы ему уступили и расстались с Ольгой, очень скоро он бы о ней забыл. Скажите, а по каким вопросам у вас с ним были наибольшие противоречия? Из-за каких ваших взглядов, вашей позиции по тем или иным вопросам возникали самые острые конфликты?
Выслушав Льва, профессор пожал плечами:
– Да тут, куда ни ткни, какого вопроса ни коснись, у нас с ним сплошные противоречия. По поводу той же «норманнской теории» у нас с ним самое жесткое противостояние. Я ее абсолютный противник, он ее абсолютный сторонник. Ну а самые острые конфликты – по истории древнейших времен Земли и по истории человечества. Тут у нас с ним могло бы дойти до рукопашной, если бы мы столкнулись на какой-либо конференции.
– Даже так?! – смеясь, уточнил Гуров.
– Да, именно так! Он ярый сторонник опаринской теории самозарождения жизни на Земле. Он самый ярый сторонник голого дарвинизма, не учитывающего очень многих генетических аспектов эволюции живых существ. Вот и моя версия эволюции первых многоклеточных существ, согласно которой еще в протерозое на Земле уже вовсю размножались многоклеточные анаэробы и грибы, вызывает у него чуть ли не истерику.
– То есть он самый ярый «охранитель» из тех, кого вы знаете? – последовал вопрос Льва.
– Да, самый ярый! – профессор энергично кивнул. – Он готов лечь костьми за незыблемость научных догм. Такой, знаете, «забронзовевший» официальный авторитет, восседающий на мощной, непотопляемой платформе, сложенной из его научных трудов. Ну а я – пожизненный «возмутитель спокойствия», «ниспровергатель авторитетов». С точки зрения «охранителей», своего рода корсар от науки, без конца эпатирующий почтеннейшую научную публику то сумасбродными теориями, то совершенно неуместными открытиями… Да, в научном сообществе есть немало тех, кто воспринимает меня как отпетого смутьяна и шарлатана, которого должно изгнать из «храма знаний» как отщепенца и вероотступника…
– Но вы же не одиноки в этом своем научном «флибустьерстве»? – с хитрым подтекстом спросил Станислав.
– Да, о-о-чень даже не одинок! – о чем-то вздохнув, Рябинин утвердительно кивнул. – У меня был замечательный друг – Барклай Забрежный. К сожалению, уже года три как его не стало. Человек он был невероятно талантливый. Физик по образованию, Барклай разрабатывал свою теорию мирового эфира. Как же его жевали и глодали «охранители»! Думаю, это было связано с тем, что он, как мне кажется, был на верном пути. И это страшило слишком многих. Во всяком случае, тот же Запад, когда переманить Барклая к себе не удалось, тут же объявил его полоумным псевдоисследователем. Потом вокруг Барклая началась какая-то мутная возня. Скорее всего, его убили, хотя это было умело подстроено под тяжелый инсульт…
