Художник – Алексей Дурасов

© Шарапов В., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

«Как же я устала – как собака. Как стая собак. Ненавижу всех, чтоб им всем передо́хнуть! А мне б отдохнуть, поспать. Я – чайка… С ума схожу. Спасибо, мамаша, за вашу заботу: что за работа такая – актерка, чужие мужики лапать будут, а вот медичка – профессия чистая… Прошу покорно сюда, на экскурсию. Кровь, кости, ошметки, месиво, стоны, ругань… оторванные конечности, вырванные челюсти, распоротые животы – зачем мне это все? Не могу больше, голова кружится, вот упаду сейчас и умру. Сколько на ногах уже – тысячу часов, целый век!»

Ее потрепали по плечу:

– Лизаветка, слышишь? В шоковой палате нет никого.

– Угу…

– Когда поступят – неизвестно, там уже застлано, ложись, поспи немножко.

Передвигаясь по стеночке, достигла-таки шоковой палаты, плача от радости, упала на свежую застеленную кровать…

…И очнулась, ощутив на себе чей-то взгляд. Кто-то смотрит. На фронте который год, а теперь вот от страха не смела сразу веки поднять. Когда же решилась, то на нее в упор уставились мертвые, зрачки с иголочку, глаза, а над самым ее лбом нависает плетью чужая, синеватая уже рука.

Заверещав без голоса, вслепую бросилась в дверь, в коридор, и, как шар бильярдный, отлетела, срикошетив от медной грудины. Сверху спросили:

– Мелкая, ты чего?

Он поднял ее одной левой – правая, перетянутая бурым бинтом, была к тому же загипсована, – поставил на ноги, встряхнул как куклу. И, наклонившись, попытался заглянуть в лицо – в себе ли медработник?

Глаза раскосые, скулы острые, нос уточкой. Лизавета аж задохнулась: неужели он? В памяти запрыгали цветные, далекие, счастливые кадры – пионерлагерь в Крыму, вдоволь перловки с тушенкой, волейбольные баталии с хитрыми кручеными на третью линию. А вечером снова будет костер, музыка, пять дымных факельных огней.

В тот раз тяжелый, непослушный огненный заряд никак не хотел подниматься к небу – метался, заблудившись между сучьев, сложенных в виде пятиконечной звезды. И тогда именно вот этот, теперь однорукий, а тогда ловкий – у него вечно что-то вылетало из рукавов, то леденцы, то сигареты, а то и бутылочка крымского, – как повелитель стихий, взмахнул рукой. И, как по волшебству, вырвался из этой руки огонь – и, загудев, взмыл к небесам огненный вихрь. Корчились, трещали сучья, искры фонтанами устремлялись в чернильное небо, стало ярко и так жарко, что Лиза невольно отпрянула назад.

Как и сейчас. Только теперь он крепко держал ее.

– Валька?

Он сам узнал, и на осунувшейся, пусть и по-прежнему наглой, морде проступило обидное разочарование:

– Лизочек, надо же. Не узнать тебя… а где же веснушки мои любимые?

Надо было бы ответить грубо, поставить на место, но в это время грохнула дверь, послышались тяжелая слоновья поступь и львиный рык главного хирурга:

– Лизаветка! А ну к ноге!

Она съежилась. Валька спросил, загораживая собой:

– Натворила чего?

Она пролепетала, тараща на него черные глазища:

– Я – ничего… нет, я…

А по коридору все ближе и ужаснее раскаты:

– Что творится в госпитале?! Фрицы не добили – соплюха добьет, целого капитана! Ну, а ты, разведчик, так твою растак! Дура вякнула, а ты – и под козырек!

Лизавета поняла, что сейчас погибнет, думала лишь о том, как именно: больно или нет. Но Валька уже втолкнул ее обратно в палату к мертвецам, закрыл дверь и привалился к ней с самым отсутствующим видом.

Грозовой тучей выплыл из-за поворота главный хирург, с огромной лысой головой, пуская толстых зайцев сильными окулярами на красном носу. Он волок добычу: хромого на костылях, с перевязанной головой, тот покорно болтался в могучих руках и на вопли не отвечал, ибо в зубах у него был зажат букет сочных нахальных болотных цветов.

– Поперся на нейтральную полосу ботанику собирать. Где эта дрянь черношарая? Выпорю!

Процессия миновала, скрылась за углом. Валька, дождавшись, пока стихнет, приоткрыл дверь, спросил делано добродушно:

– Хахаль твой, что ли?

– Не было ничего. Это он сам, – немедленно отреклась она, клацая зубами.

Не то чтобы она все еще боялась покойников, но там было слишком много тех – шоковых, тяжелых, которых еще живыми уложили вокруг нее, спящей, а они – возьми да умри.

Валька быстро огляделся. В коридоре было пусто и необычно тихо, как всегда после криков главного.

– Все бы командовать да организовывать, ты мой вожачок. Неугомонная, – шепнул он, притирая ее к стенке.

– Глаза выцапаю, – пообещала она зачарованно.

– За что? – искренне удивился Валька.

Очень кстати появилась в коридоре операционная сестра, был повод на нее наброситься:

– Ну, что не разбудили-то меня?

Та огрызнулась:

– Да не до тебя тут было. Выспалась?

– Нет.

– Вот и иди к главному, он разбудит. Жаждет тебе перцу всыпать. Сам найдет – хуже будет. Козырев, вы куда-то шли? Вот и идите. Вас ждут уже.

– Кто это? Зачем? Я же обсказал все! Перчатку заело, замком палец отрубило…

– Это вы не мне, это вы там объясняйте. Идите-идите. Сами найдут – вам же хуже… я это говорила уже? Да. В общем, салют обоим.

Обреченно следуя на громовые раскаты, Лизавета не выдержала и оглянулась: Валька стоял, глядя липко, неотрывно – точь-в-точь упырь вслед добыче, ускользающей, но ненадолго. Скалясь, здоровой рукой изобразил пионерский салют.

Ах, какой апрель выдался в этом году! Веселый, радостный, лохматый, шумел себе свежераспустившейся листвой, свистел солнечным ветром. И довольный Колька, подставляя солнцу улыбающуюся физиономию, советовал Оле следующее:

– Организуй тайное общество помогальщиков.

Она оборвала поток жалоб и негодований и некоторое время лишь смотрела подозрительно. Потом, осознав сказанное, принялась подбирать подходящие цензурные выражения.

Колька, стянув гимнастерку и майку, нежился на лавочке, загорая, всем довольный и умиротворенный. Картина невыносимая для девушки, у которой ну ничего, решительно ничегошеньки не получается!

Оля притопнула и задала основной вопрос:

– Пожарский, ты перегрелся?

Он точно ожидал – парировал беспроигрышно:

– Отвергаешь – предлагай. Для начала скажи толком, что не так в моей идее.

Оля открыла рот и – тут же закрыла его. С предложениями и внятными тезисами было того… сложновато. Уж больно резко и внезапно это все стряслось.

Олю не просто рекомендовали в ВЛКСМ, ее и приняли, и вручили билет – молниеносно, презрев все «но» и «однако», равно как и воспоминания о темном прошлом.

Это было очень подозрительно и, как немедленно выяснилось, неспроста. Вот она, часть дьявольского плана Лидии Михайловны! Верная своей генеральной линии – делать все, чтобы никому жизнь медом не казалась, – она внезапно собралась замуж, а затем и в декрет (злые языки утверждали, что последовательность была обратной). А перед этим задействовала все свои змеиные ресурсы, для того чтобы кандидатура Гладковой – всезнайки и в каждой бочке затычки – рассматривалась как единственно возможная следующая пионервожатая дружины школы № 273.

Она-то и рекомендовала Олю к приему в комсомол, да еще и в экстренном порядке.

Таким образом, в апрельском небе для Оли громыхнуло сразу два грома: она теперь член ВЛКСМ и судьба ей теперь – пасти молодняк в статусе старшей пионервожатой. Она откровенно запаниковала, струсила и даже попыталась отказаться, но ее быстро поставили на место: не время бояться, товарищ, утрите нюни и извольте воспитывать подрастающее поколение.

И ни у кого не находилось ни капли сочувствия. Даже добрейший директор Петр Николаевич был сух и непреклонен: