Разумеется, следует четко различать факты, полученные в результате простого наблюдения и целенаправленного исследования, поэтому любые, пусть даже самые точные описания клинического случая необходимо относить к единичным наблюдениям. Именно такое значение имеют для Галена «поэтические доказательства», заимствованные Хриссипом из произведений Гомера или Еврипида. Однако описанное Гиппократом вскрытие мозга животных, страдающих заболеванием, по симптомам схожим с эпилепсией у человека, безусловно, следует отнести к фактам, полученным с целью выявления новых данных и подтверждения ранее выдвинутых гипотез. Иными словами, их можно считать полноценным естественнонаучным исследованием.
Трактат «О священной болезни» в этом смысле представляет собой резкое возражение всей сложившейся к тому моменту практике храмового врачевания, основанного на религиозном культе. Эпилепсия всегда расценивалась как явление, вызванное вмешательством сверхъестественных сил. Однако Гиппократ считает ее обыкновенным заболеванием:
Относительно болезни, называемой священною, дело обстоит таким образом: нисколько, мне кажется, она ни божественнее, ни более священна, чем другие, но имеет такую же природу происхождения, какую и прочие болезни. Природу же ее и причину люди назвали каким-то божественным делом вследствие неопытности и удивления, потому что она нисколько не похожа на другие болезни[86].
Он описывает эпилепсию в категориях дискразии, как и любую другую болезнь:
Но в ком эта болезнь возникла и возросла с детства, у того появляется привычка при перемене ветров страдать ею и подвергаться припадкам и преимущественно при южных ветрах. И освободиться от нее трудно, ибо мозг делается влажнее, чем требует природа, и слизь обильно изливается, так что происходят частые катаральные истечения, и нельзя уже больше сделать, чтобы мокрота выделилась или чтобы мозг осушился, но по необходимости он бывает орошенным и влажным[87].
Трактат «О священной болезни» примечателен не только тем, что представляет собой попытку предложить сугубо физические объяснения недуга, вызывавшего мистические ассоциации: наблюдение за пациентом в состоянии grand mal[88] действительно производит тяжелое впечатление. Гиппократ обращается к целенаправленному анатомическому исследованию для прояснения возможных изъянов в строении головного мозга, способных, по его мнению, вызвать данный недуг:
Это самое может всякий видеть на овцах, пораженных таким образом, и в особенности на козах, которые чаще всего поражаются этой болезнью, ибо, если рассечешь их голову, заметишь, что мозг влажен, изобилует водою и дурно пахнет, из чего, конечно, узнаешь, что болезнь, а не бог повреждает тело. Так же точно дело обстоит и в человеке; когда болезнь застареет, ее уже нельзя более лечить, ибо мозг объемлется слизью и разжижается, а разжиженный он обращается в воду, которая обходит мозг вокруг и заливает все вблизи, а поэтому чаще и легче делаются припадки эпилепсии[89].
По мнению Дж. Ллойда, единичные опыты вивисекций, описанные в «Корпусе Гиппократа», представляют собой важный этап внедрения аподиктического метода в медицину. Безусловно, применительно к концу V—началу IV в. до Р.Х. невозможно говорить о системном использовании вскрытий как элемента строгого доказательства. Однако, на мой взгляд, линия развития исследовательского метода в медицине очевидна: от единичных, хотя и вполне осмысленных, опытов Алкмеона и Гиппократа к Герофилу и его практике регулярного проведения анатомических вскрытий.
Трактат «Об учении Гиппократа и Платона» отражает проблему «диалектика vs аподиктика» на более позднем этапе развития античной мысли. При этом суть дискуссии, которую ведет Гален со своими оппонентами о методе доказательства в медицине, остается неизменной. Гален говорит о строгом доказательстве, основанном на результатах анатомических вскрытий, а его оппоненты – о методе, основанном на риторическом, этимологическом и других спекулятивных способах формирования умозаключений.
Для правильного понимания образа мысли представителей различных медицинских школ следует разобраться с тем, что предшествует процессу доказательства. В философии Платона определяющее место занимает понятие «эйдос». Для Платона «эйдос» – это идея, то есть идеальный вид, род и характер идеальных (совершенных) вещей, определенным способом находящаяся внутри материальных (несовершенных) вещей. «Эйдос» – это умопостигаемая форма, существующая отдельно от единичных вещей в качестве их определяющего начала. «Эйдос» выступает у Платона как определенное проявление идеального, сам способ организации бытия. В этом смысле «эйдос» равен другому термину античной философии – идее (ἰδέα) как первообразу, идеальному началу. Оба термина определяют имманентный способ бытия вещи. Кроме того, надо учитывать, что «эйдос» имеет самостоятельный онтологический статус, связанный не с миром материи, а с трансцендентным миром идей. В таком контексте взаимодействие между объектом и субъектом в процессе познания трактуется Платоном как общение (κοινόνία) между «эйдосом» объекта и душой субъекта.
В системе стоиков ключевое место занимает понятие «лектон»[90]. В буквальном смысле это – нечто, что возникает вследствие впечатления, которое прошло проверку разумом и содержание которого можно выразить словами. Под проверкой разумом, судя по всему, следует понимать некую «обработку» эмпирического опыта со стороны «ведущего начала». А.А. Столяров указывает, что «лектон» определяется как «мыслимая предметность», т. е. высказанное разумное представление осмысливается вне прямого отношения к конкретной ситуации. «Лектон» трактовался стоиками как нечто безразличное, лишенное положительной или отрицательной оценки, являлся только мыслительной конструкцией, связанной со словом (языковыми играми). Таким образом, лектон не имеет никакой идеальной сущности, это просто игра ума, иными словами, некое «обозначаемое». «Лектон» – это чистый смысл, а физический предмет есть та или иная телесная субстанция, с которой «лектон» соотнесен, но сам по себе он не является ни телесной, ни духовной субстанцией. Поэтому «истинность» или «ложность» у врачей, следовавших философии стоиков, не «аподиктична», в платоновско-аристотелевском смысле, а вероятностна, «диалектична» (иными словами они с одинаковой убежденностью могли сказать, что нечто существует или, напротив, не существует).
Обратим внимание на сущностную разницу значений понятий «эйдос» Платона и «лектон» у стоиков применительно к медицине. Отличие античных медицинских школ в практике врачевания основывалось на разных методологических принципах. Врачи-гиппократики с помощью аподиктического метода доказательства и идеи определяющего начала, в качестве которого выступал «эйдос» Платона, могли сосредоточиться на изучении имманентных закономерностей развития заболеваний и устройства организма человека. Врачи-эмпирики, используя принципы познания стоиков, были полностью сосредоточены на результатах непосредственного наблюдения и вероятностном содержании (вследствие использования гипотетического силлогизма) полученных на его основе мыслительных конструкций (т. е. именно того, что обозначалось термином «лектон»), что исключало постановку задачи получения достоверного знания о сущности заболевания и способах его лечения.
Гносеология стоиков как антипод платоновско-аристотелевской исходит из того, что опыт есть источник познания, а «идеи» Платона – лишь отвлеченные понятия рассудка. На вопрос «что можно знать о мире?» они отвечают, основываясь на критерии истинности сиюминутных чувственных представлений. Мышление изначально не имеет другого материала, кроме содержания ощущений. В то же время категориальный аппарат рациональной медицины, развивавшейся в русле фундаментальных идей Платона и аристотелевской теории познания, как раз и исходит из того, что можно постичь истину, используя правильные законы мышления. Применительно к медицине этот процесс начинается с соотнесения базовых понятий здоровья и болезни. Осмысление их авторами «Корпуса Гиппократа» предполагает существование идеально здорового организма и отклонений от состояния идеала как следствия патологии. Для развития медицины важно, что «эйдос», будучи идеальным образом материального предмета, позволяет совершенно определенно конструировать представления в дихотомии «норма—патология». Не случайно Аристотель дает определение «идеального здоровья»:
